На «Лосе» разговоры в тот вечер были точно такие же. Только отличались они несколько потому, что тамошний кормщик, Коги, сын Аяти, любил в подобных случаях последнее слово оставлять за собой, в нраве же у него были кой-какие черты, из-за которых порой трудновато оказывалось понять, что оно собой представляет, его последнее слово.
До того как уйти к Гэвину, четыре зимы назад он ходил кормщиком у Долфа Увальня, на его «змее». И Долф, который Увальнем был только на берегу, в море не мог не заметить, что его кормщик со своим учеником чуть ли не на ножах.
Тут надобно сказать, что рано или поздно, а приходит такое время, когда надо будущего кормщика приучать к самостоятельности. Потому что иначе знамо, как бывает, — пока учитель стоит тут же, рядом, на корме, хоть и смотрит совсем в другую сторону и, казалось бы, явно не собирается вмешиваться, хоть перепутай ты все команды и загони корабль на самое поганое течение на всем побережье, — до тех пор есть память и понимание, и уверенность, и даже самоуверенность — я, мол, сам себе лисий хвост!
(Это приговорка такая. Рассказывают, что однажды краб, когда хотел спрятаться от Серебристого Лиса, прицепился к его хвосту. В конце концов Лис все-таки догадался обернуться так, чтоб хвост ему был виден, и сказал: «А это еще что такое?» — «Это я, хвост лиса», — отвечает краб. — «Гм, — сказал Серебристый Лис. — Я сам себе лисий хвост». Ну и… ну и съел краба, конечно, по прожорливому своему норову.)
А зато стоит кормщику потом повернуться и уйти — куда-нибудь вперед мачты, чтоб выспаться, — и минуту спустя объявляется тихонькая такая мысль: мол, ведь никто тебя не поправит, ежели что, а две минуты спустя в голове уже ничего нет, одна пустота и горячка, и полное незнание, как начинается следующий поворот.
Ответственность с людьми еще и не такое делает. Вот и нужно поэтому позаботиться. Да и самому кормщику ведь легче, если окажется, в конце концов, что есть кому его на время подменить. А тут — какое там? Да и то сказать, этот Бьодви ему в ученики себя навязал чуть ли не силой. Два года набивался, другой бы, не такой упрямый, давным-давно рукою бы махнул. Вот есть же такие люди, сколько в них таланта, столько и строптивости, — чужих он учить не будет, и все!
Долф Увалень тою зимой как раз стал заговаривать о том, чтоб на будущую весну обменяться с Гэвином Метками Кораблей. На одном из зимних пиров сидели они с Гэвином за столом рядом и разговаривали частью по делу, частью просто так. Тут Долфу и случилось помянуть про эти свои обстоятельства. «Я ведь не слепой, — говорит, — парню давным-давно собственный корабль доверять можно, а он у Коги все еще в черном теле да на подхвате». Главное, тот и сам соглашается. Да, мол, все верно, капитан, ему уже и корабль не стыдно дать; ну вот и строй для него отдельный корабль, и у меня, мол, на корме он хозяйничать не будет. И поскольку Долф был уже опять Увалень, дальше он только руками развел.
— Мда, — сказал Гэвин, выслушав это. — Похоже, и вправду придется давать им отдельные корабли.
И потом, подумав, добавил Долфу еще несколько слов; а тот засмеялся, как будто бы ему сказали преотличную шутку, и хлопнул по столу кулаком, говоря: «Так и быть!» А ведь другой человек, пожалуй, вскинулся бы, услыхав, что от него забирают такого кормщика. Ну да Долф Увалень есть Долф Увалень, славная его душа.
И вот через несколько дней приходит Гэвин к Коги домой и говорит:
— Есть у меня к тебе предложение, Коги, сын Аяти: иди ко мне на будущую воду.
— На «Дубовый Борт»? — сказал тот, а про «Дубовый Борт» тогда уже говорили, что Оду Старому сам Морской Старик помогал строить его, не иначе.
— Нет, — отвечает Гэвин, — пока «Дубовый Борт» на плаву, и пока Фаги жив, и пока согласен на это, — Фаги будет кормщиком «Дубового Борта», тут уж ничего не изменится, и я нынче строю однодеревку на двадцать весел, так вот туда.
— Что?! — как вскинется Коги. — И ты думаешь, я после «змеи» пойду на твои двадцать весел, или не двадцать?!
— Я так думаю, — хитро так говорит Гэвин. — И главное, Коги, по-моему, ты тоже так думаешь.
— Тьфу ты! — сказал тот, а Гэвин продолжает:
— И еще, Коги: у тебя там будет второй кормщик.
Так вот прямо и сказал: «второй кормщик», а не «ученик». Коги только рот было раскрыл…
— А что ж еще делать, — говорит Гэвин опять с хитрецою, — зря, что ли, Фаги человека учил? А он ведь и меня учил тоже… Тесно ведь, знаешь ли, трем кормщикам на одном корабле.
— Ах ты ж непогода! — говорит Коги и добавляет еще пару ругательств, что называется, в воздух.
— Ну вот и ладно, — соглашается Гэвин. — Так ты приходи, посматривай, как строится твоя однодеревка. Может, мастеру скажешь полезное что-нибудь.
И Коги говорил потом, что Гэвину, мол, в жизни не догадаться, чем он его тогда взял. В жизни не догадаться, потому как и он, Коги, тоже об этом не имеет представления. А Фаги после этого уж и не брал учеников. Так, крутилась около него пара человек — помочь с рулевым веслом управиться, и не больше. Потому что уж стало ясно: Гэвин своего положения второго кормщика на «Дубовом Борте» никому не отдаст.
Три воды Коги ходил у Гэвина на этой однодеревке, названной «Жеребенок»; а теперь вот она стояла на Щитовом Хуторе в корабельном сарае; оттого, что она проплавала две воды беспрерывно в южных морях, не уходя домой, где-то ей не повезло, и она подцепила червя-древоточца. Нужно было теперь перебирать обшивку и несколько ребер менять тоже. А жалко, хороший был корабль, этот «Жеребенок», — а точнее, «Бика», «бика» — значит кобылка-однолетка.
У йертан в старину было полным-полно разных слов для кобыл, и для жеребцов, и для разного возраста жеребят, и для лошадиных мастей, и для лошадиных болезней, ну как у всякого конного народа. И когда видишь, как знатные люди привозят теперь в свои конюшни лошадничьи слова вместе с кровными лошадьми из Приморья, — смех и горечь берут одновременно…
А Коги, сын Аяти, все же оказался опять на «змее», как Гэвин ему и обещал. А на «Черноногом» был на рулевом весле еще один кормщик; он был достойный человек и не раз ходил для Гэвиров в торговые поездки, так что не мог Гэвин его обучать. И этот человек погиб — еще прежде того, как сгорел «Черноногий», да уж по сравнению с прочим Гэвиновым невезением это невезение почти и не заметили. На «Черноногого», было дело, Гэвин отослал второго кормщика с «Лося»; а потом вот он вернулся обратно.
И вот что приметили люди, однако пока его не было: Коги сделался совсем уж раздражительным человеком, так что можно было даже подумать, что ему чего-то не хватает; а как Геси пришел назад — пришел и сказал с горестным каким-то удивлением: «Эх-х! Если посмотреть, чем все закончилось, — так лучше бы я век не уходил отсюда!» — тут-то вот его и встретили так, будто всем, и себе в первую очередь, стремились доказать, что вовсе никто здесь не привык работать с ним вместе и вообще лучше бы ему тут не попадаться на глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156