а похаживали слухи, что в тамошних подземных проходах случалось не только чуять, но и видеть донельзя странные вещи; кончилось это тем, что в ближние к Риеннановой башне катакомбы попросту перестали соваться, найдя, что дороже здоровье и жизнь. Но это, в конце концов, собственное дело волшебника. Кроме Риеннана, у города Гезита было более чем достаточно забот.
Великий город Гезит переживал в те времена своей истории события бурные и многообразные: он то восставал против империи дикарей — горцев, называвших себя словом Адрана, то копил силы и сколачивал коалиции союзников для будущих восстаний, то принимал у себя наместников халаит-магана — государя народа Адрана, то заставлял их спасаться бегством на крепконогих конях. Империя Адрана, с великолепием ее почт, выверенных налогов и чиновников, уже вынуждена была отступить перед шагом городских когорт; чернь — увы! восставала, требуя участия в управлении городом, и даже добилась кое-чего; и что же — разве все эти события побудили волшебника Риеннана хотя бы выглянуть из своей башни один-единственный раз? Нет, ничего подобного.
От того, что в его стенах живет могущественный волшебник, город Гезит так и не увидел никакой пользы за все девять сотен лет. Разве что только однажды, когда в наказание за очередной мятеж войска, — в сопровождении которого явился к городу сам «наместник большого округа», — получили приказание срыть укрепления города и уже принялись за часть южной стены, — из дверей башни возник человек, назвавшийся «наместнику большого округа» слугою волшебника Риеннана, и передал настоятельное пожелание своего господина, чтобы стену оставили в покое немедленно. В подтверждение же своих слов предъявил ни мало ни много как «термен» халаит-магана, где красивыми знаками было написано: «Да будет известно каждому читавшему и слышавшему, что нашей волей запрещено причинять ущерб Риеннану Гезитскому, его дому и его имуществу во всех концах страны, где властна наша рука. Внемли и не уверяй после, что был в неведении». Воистину царственный во всеобъемлющей краткости слог был принят в империи Адрана.
«Наместник большого округа», поклонившись свитку шелка, заключавшему в своих строках всемогущий термен его господина, тем не менее затем почтительно спросил, какое отношение к Риеннану имеют городские стены. Непохоже, сказал он, чтобы они входили в имущество волшебника в каком бы то ни было виде.
— Не несведущему твоему уму, — отвечал слуга, — судить об этом, так же как не сможешь ты обсуждать причины, по которым всходит солнце или наступает прилив. Тебе же достаточно знать, что, дотронувшись хотя бы до одного камня в стене, ты наносишь ущерб имуществу моего господина, как нанес бы ущерб эху, снеся скалу, от которой оно отражается, или озеру, иссушивши реку, которая в него течет.
После чего он еще раз встряхнул терменом перед носом наместника и удалился. Стены Гезиту в тот раз так и не снесли, что, конечно, приятно.
Но если волшебник не желал чувствовать себя гражданином города, в котором живет (от него этого, впрочем, никто и не ожидал), то мог бы хоть вспомнить, что именно здесь он родился тысячи лет назад. В конце концов, от него никто и не требовал, чтобы он бывал на выборах и сходках, участвовал в суде, платил налоги, выставлял ополчение, как всякая башня в городе, содержал в порядке свой участок водопровода или хотя бы украшал дом в городские праздники, чтоб не пугать богов-покровителей города угрюмым видом своей башни в посвященный им день. Немного помощи, немного сотрудничества… немного благожелательности, — неужели это слишком много?
Так рассуждали отцы города в то время, когда государственные заботы, несколько отступив, позволили им задуматься и о Риеннане. Простой же люд, каковы бы ни были обстоятельства его жизни, о Риеннане вовсе не рассуждал. Башня волшебника стояла на своем месте до того, как они родились на свет, стояла, пока они росли, и стояла все такая же, когда они подходили к могиле; они привыкли к ней настолько, что для них эта башня была столь же обычная и незамечаемая вещь, как горы, видные из города на юге.
Между тем из этой недвижной башни по-прежнему не выходило ни человека, кроме разве того, что на городском рынке стал появляться слуга из башни Риениана, раз в месяц закупая там еду, а порою и еще что-нибудь. Это был, конечно же, уже не тот слуга, что пугал «наместника большого округа».
— Для кого покупаю? — сказал он. — Для себя, ясное дело. Мой господин сам о себе заботится, что поесть, а я уж не знаю, не видел. Я — как бы это — не знаю даже, быть может, он и вовсе не ест так, как человек. А я не могу. Я ведь у него — простите — на первых порах чуть с голоду не умер. То он вспомнит, что мне есть надо, то забудет, то вспомнит, то забудет, а кто ж это выдержит — пять дней поститься, потом семь дней пообедать, а потом опять поститься десять дней. Теперь вот, благодарение его доброте, сам об этом забочусь. Деньги, конечно, тоже… то объявятся, то не объявятся, ну да куда моему господину помнить про такие пустяки! А золото как-никак не молоко, полежит — не скиснет.
Подолгу разговаривать слуга, впрочем, не решался, уверяя, что господин ждет его.
— То есть, может быть, и не ждет… я его, бывает, месяцами не вижу; но мне было сказано: «двери для тебя будут открываться и закрываться в такой-то день в такое-то время», — так что ужну его, опаздывать.
Само собой, после нескольких таких разговоров и после того, как пару-другую раз столкнулись между собою люди, посланные наиболее проницательными и мудрыми гражданами (каждым от других по отдельности) завязать незаметно со слугою волшебника доверительный разговор, эти проницательные и мудрые граждане сошлись все вместе у одного из них в доме. Сделать это им было тем легче, что все они были людьми высшего сословия и все занимали в городе какие-либо должности: кто смотрителя полей, кто городского советника, кто — одного из двух соправителей города, а четвертый, если не ложь то, что рассказывают, был не кто иной как флотский казначей.
— Сколько я понимаю, у нас всех, — сказал он, — появились общие интересы. Я не намерен от этого отпираться; а кто желает сделать так вопреки фактам — прошу.
Поскольку казначей флота в то время не только снаряжал военные корабли, но и сам водил их на битву, прямота его была истинно военная.
Разговор, подобно пугливой птице, отпрянул от чересчур откровенно зашедших речей, имея для этого удобный случай — в виде перемены блюд. Затем была прослушана песня, весьма изящно пропетая арфисткой; затем отпробован соус; затем речь вновь зашла о том, ради чего они все здесь собрались. Сложность, увы, была не в том, чтобы они пришли к решению не мешать друг другу, но сотрудничать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
Великий город Гезит переживал в те времена своей истории события бурные и многообразные: он то восставал против империи дикарей — горцев, называвших себя словом Адрана, то копил силы и сколачивал коалиции союзников для будущих восстаний, то принимал у себя наместников халаит-магана — государя народа Адрана, то заставлял их спасаться бегством на крепконогих конях. Империя Адрана, с великолепием ее почт, выверенных налогов и чиновников, уже вынуждена была отступить перед шагом городских когорт; чернь — увы! восставала, требуя участия в управлении городом, и даже добилась кое-чего; и что же — разве все эти события побудили волшебника Риеннана хотя бы выглянуть из своей башни один-единственный раз? Нет, ничего подобного.
От того, что в его стенах живет могущественный волшебник, город Гезит так и не увидел никакой пользы за все девять сотен лет. Разве что только однажды, когда в наказание за очередной мятеж войска, — в сопровождении которого явился к городу сам «наместник большого округа», — получили приказание срыть укрепления города и уже принялись за часть южной стены, — из дверей башни возник человек, назвавшийся «наместнику большого округа» слугою волшебника Риеннана, и передал настоятельное пожелание своего господина, чтобы стену оставили в покое немедленно. В подтверждение же своих слов предъявил ни мало ни много как «термен» халаит-магана, где красивыми знаками было написано: «Да будет известно каждому читавшему и слышавшему, что нашей волей запрещено причинять ущерб Риеннану Гезитскому, его дому и его имуществу во всех концах страны, где властна наша рука. Внемли и не уверяй после, что был в неведении». Воистину царственный во всеобъемлющей краткости слог был принят в империи Адрана.
«Наместник большого округа», поклонившись свитку шелка, заключавшему в своих строках всемогущий термен его господина, тем не менее затем почтительно спросил, какое отношение к Риеннану имеют городские стены. Непохоже, сказал он, чтобы они входили в имущество волшебника в каком бы то ни было виде.
— Не несведущему твоему уму, — отвечал слуга, — судить об этом, так же как не сможешь ты обсуждать причины, по которым всходит солнце или наступает прилив. Тебе же достаточно знать, что, дотронувшись хотя бы до одного камня в стене, ты наносишь ущерб имуществу моего господина, как нанес бы ущерб эху, снеся скалу, от которой оно отражается, или озеру, иссушивши реку, которая в него течет.
После чего он еще раз встряхнул терменом перед носом наместника и удалился. Стены Гезиту в тот раз так и не снесли, что, конечно, приятно.
Но если волшебник не желал чувствовать себя гражданином города, в котором живет (от него этого, впрочем, никто и не ожидал), то мог бы хоть вспомнить, что именно здесь он родился тысячи лет назад. В конце концов, от него никто и не требовал, чтобы он бывал на выборах и сходках, участвовал в суде, платил налоги, выставлял ополчение, как всякая башня в городе, содержал в порядке свой участок водопровода или хотя бы украшал дом в городские праздники, чтоб не пугать богов-покровителей города угрюмым видом своей башни в посвященный им день. Немного помощи, немного сотрудничества… немного благожелательности, — неужели это слишком много?
Так рассуждали отцы города в то время, когда государственные заботы, несколько отступив, позволили им задуматься и о Риеннане. Простой же люд, каковы бы ни были обстоятельства его жизни, о Риеннане вовсе не рассуждал. Башня волшебника стояла на своем месте до того, как они родились на свет, стояла, пока они росли, и стояла все такая же, когда они подходили к могиле; они привыкли к ней настолько, что для них эта башня была столь же обычная и незамечаемая вещь, как горы, видные из города на юге.
Между тем из этой недвижной башни по-прежнему не выходило ни человека, кроме разве того, что на городском рынке стал появляться слуга из башни Риениана, раз в месяц закупая там еду, а порою и еще что-нибудь. Это был, конечно же, уже не тот слуга, что пугал «наместника большого округа».
— Для кого покупаю? — сказал он. — Для себя, ясное дело. Мой господин сам о себе заботится, что поесть, а я уж не знаю, не видел. Я — как бы это — не знаю даже, быть может, он и вовсе не ест так, как человек. А я не могу. Я ведь у него — простите — на первых порах чуть с голоду не умер. То он вспомнит, что мне есть надо, то забудет, то вспомнит, то забудет, а кто ж это выдержит — пять дней поститься, потом семь дней пообедать, а потом опять поститься десять дней. Теперь вот, благодарение его доброте, сам об этом забочусь. Деньги, конечно, тоже… то объявятся, то не объявятся, ну да куда моему господину помнить про такие пустяки! А золото как-никак не молоко, полежит — не скиснет.
Подолгу разговаривать слуга, впрочем, не решался, уверяя, что господин ждет его.
— То есть, может быть, и не ждет… я его, бывает, месяцами не вижу; но мне было сказано: «двери для тебя будут открываться и закрываться в такой-то день в такое-то время», — так что ужну его, опаздывать.
Само собой, после нескольких таких разговоров и после того, как пару-другую раз столкнулись между собою люди, посланные наиболее проницательными и мудрыми гражданами (каждым от других по отдельности) завязать незаметно со слугою волшебника доверительный разговор, эти проницательные и мудрые граждане сошлись все вместе у одного из них в доме. Сделать это им было тем легче, что все они были людьми высшего сословия и все занимали в городе какие-либо должности: кто смотрителя полей, кто городского советника, кто — одного из двух соправителей города, а четвертый, если не ложь то, что рассказывают, был не кто иной как флотский казначей.
— Сколько я понимаю, у нас всех, — сказал он, — появились общие интересы. Я не намерен от этого отпираться; а кто желает сделать так вопреки фактам — прошу.
Поскольку казначей флота в то время не только снаряжал военные корабли, но и сам водил их на битву, прямота его была истинно военная.
Разговор, подобно пугливой птице, отпрянул от чересчур откровенно зашедших речей, имея для этого удобный случай — в виде перемены блюд. Затем была прослушана песня, весьма изящно пропетая арфисткой; затем отпробован соус; затем речь вновь зашла о том, ради чего они все здесь собрались. Сложность, увы, была не в том, чтобы они пришли к решению не мешать друг другу, но сотрудничать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156