У Борна и жены его, Магрун, была и еще одна дочь, старше Хюдор, но она вышла уже замуж и жила в доме мужа. Оттого-то в девичьей светлице на хуторе у Борна спала теперь одна Хюдор, и, как всегда бывает, комната сделалась похожа на свою хозяйку — чистая, светлая от струганых сосновых балок и стен, неяркая и тоже словно притихшая в ожидании.
На полу здесь все еще лежала душистая осока, которой посыпают жилье в Летний Солнцеворот; над окном и под низкими балками развешаны связки трав и кореньев (Хюдор добрая была травница), а еще висели там восемь связок беличьих шкурок, и девятая связка, неполная. Хюдор очень жалела, что не успела подстрелить еще четырех белок, тогда был бы уже полный набор на шубу — в тамошних краях считается очень хорошо, если невеста припасет к свадьбе шубу или накидку, или, самое малое, куртку, построенную собственными руками. И прочее все тут было, как у любой девушки: длинная кровать, похожая на ладью, и точно так же с резною мордой диковинного зверя в головах (эти звери — защитники — обороняют от всего недоброго, что любит подкрадываться к человеку во сне), корзинки с рукодельем Хюдор — с шерстью, с золотым шитьем, с вязанием; резная шкатулка-ларь с уборами, что стояла сейчас на стеганом, с вышитыми лосями, покрывале на кровати. Кетиль, когда приходила, всегда вытаскивала ее — порыться в уборах Хюдор и полюбоваться, особенно лишний раз теми нарукавьями, Гэвиновым подарком.
Над кроватью повешено было зеркало — для счастья и для добрых снов. Это зеркало в скромной светлице у Хюдор было одною из немногих заморских вещей, лишь на юге умеют делать такие; его не надо было смачивать водой, чтобы оно отражало, и всегда, точно в колодце, стояла в нем колдовская светлая глубина. Вот и сейчас, попадая на него, солнце бросало в угол комнаты золотое, яркое пятно.
Время было уже послеполуденное. Затянутые бычьим пузырем рамы из оконниц по-летнему были вынуты; в резные низкие окна залетал порой ветерок; от тепла, от сушеных трав, от запаха разогретых солнцем смолистых ярко-желтых стен, от горячего света на полу в светлице было томно, лениво и хорошо, покой стоял вокруг, и долетала издалека песня работников на току. С того места, где Хюдор сидела, было видно, как пляшут пылинки в луче, что бросало солнце, отражаясь от зеркальной глубины; если засмотреться, можно придумать, что это кружатся в воздухе снежинки — первые снежинки, что будут кружиться в воздухе осенью, когда вернутся корабли.
Хюдор сидела у окна за своею прялкой, в глубине комнаты на неподъемном дубовом ларе с одеждой Хюдор устроилась ее гостья с вышиванием, которое она принесла с собой. Жужжала прялка, а Кетиль полуприпевала, полуприговаривала негромко «Песню об Охоте на Сребророгого Оленя», сложенную Йиррином, — и хотя с губ ее слетали слова о горьких делах, с которых началась десять зим назад распря Гэвиров и Локхиров, горечи не было ни в ее думах, ни на губах. Бессознательно она повторяла интонации, которые слышала от Йиррина, и порою голос ее улыбался — ибо сын Ранзи был веселый человек и даже в эту повесть сумел вставить — туда, где возможно, — немного задорного своего света; а мысли ее были совсем о другом, и в задумчивости она то обрывала песню на полуслове, то начинала опять, хоть с середины, хоть с самого начала.
Много в мире
дев прекрасных,
много звезд над
океаном,
много острых
гор вонзают
в небо гордые
вершины.
Но светлее
звезд небесных,
неприступней
горной тверди
и, конечно,
всех прекрасней
дочка Арверна,
Ивелорн.
Знает кто-нибудь
об этом?
Да, пожалуй,
вся округа,
да и две
округи рядом,
а быть может,
и подале.
Что она всех
краше в мире,
твердо ведает
Ивелорн,
и, конечно,
старый Арверн
в том не смеет
сомневаться,
а холостяки
в округе
в этом клятву б
дали сразу!
Только что ей
эти клятвы?
Что их глупые
надежды?
«Никогда
не выйду
замуж!» —
таковы слова
Ивелорн.
Она поклялась выйти замуж за того, кто принесет ей рога Сребророгого Оленя — прекраснее этого зверя не было на свете, и Хозяйка Леса любила его и уж, конечно, не простила бы тому, кто б его убил; так что Ивелорн надеялась, что никто не отважится на такое, и к тому же даже найти быстроногого Оленя было трудно, а не то что догнать. Из всех искателей ее руки лишь Гэвир, сын Гэвира, и Локхир, сын Локхира, отправились на эту охоту, и Гэвир убил Сребророгого, а Хозяйка Леса сделала так, что Локхир вышел на то место минутой позже и, увидев, что опоздал, убил Гэвира своим охотничьим копьем. Много черных дел вышло из-за этого. Оленя жеХозяйка унесла с собой, и рога никому не достались; она не смогла спасти своего любимца, оттого что судьба Гэвира оказалась сильней, но, может быть, она все-таки надеялась его оживить, кто знает?
«Никогда
не выйду
замуж!» —
таковы слова
Ивелорн, —
пела Кетиль.
«Кто звезду
достанет с неба?
Кто велит
горе склониться?
Есть ли в мире
тот, кто стоит
моего
хотя бы взгляда?
Ну а если
есть — так что же?
Сердце ведь мое
свободно!
И ничто ему
не нужно,
кроме лишь
одной свободы».
«Дочка, это
неразумно, —
Арверн ей
сказать пытался. —
Есть порядок
неизменный:
дочь,
красавица-невеста,
а потом — жена,
хозяйка,
мать для дочерей
прекрасных.
Так заведено
издревле,
так и быть
должно вовеки».
Но в ответ ему
лишь гордо
головой
она качала.
«Что мне до
порядков древних?
Я есть я —
и я, Ивелорн,
только свой
порядок знаю!»
— Никогда я не могла ее понять, — добавила Кетиль. — А ты, Хюдор?
— И я не могла, — сказала та, качнув головой.
— Была она гордой — что ж? Можно быть гордой и не оставаться всю жизнь одной, как скала на острове Ивелорн! Ведь верно?
Остров Ивелорн — так называли теперь тот прибрежный остров, где был когда-то хутор Арверна.
— Такая была ее филгья, — сказала Хюдор. — Она родилась на свет только для того, чтоб из-за нее был убит Олень и Гэвиры с Локхирами начали распри. Она сделала свое дело и исчезла. У нее вправду был свой порядок — без свадебного пира и дочерей.
Кетиль запела-заговорила опять, теперь уже с того места, где остановилась.
И тогда сказал
ей Арверн:
«Дочь, отца уважь
хотя бы!»
«Хорошо, —
она сказала, —
хорошо, я
выйду замуж». —
« Поклянись!» —
«Клянусь, коль хочешь;
только мужем
моим станет
тот, кто мне
рога доставит
Сребророгого
Оленя —
вот такая
моя клятва!»
Так она
сказать могла бы:
кто стрелой
подстрелит ветер!
Арверн воин
был могучий,
в море выводил
дружину,
верно правил
кораблями,
воротясь
с добычей славной,
но на дочь
не знал управы.
Слишком уж
гордился ею,
слишком уж любил,
должно быть…
— А еще говорят, — фыркнула она, — от женщин все зло!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
На полу здесь все еще лежала душистая осока, которой посыпают жилье в Летний Солнцеворот; над окном и под низкими балками развешаны связки трав и кореньев (Хюдор добрая была травница), а еще висели там восемь связок беличьих шкурок, и девятая связка, неполная. Хюдор очень жалела, что не успела подстрелить еще четырех белок, тогда был бы уже полный набор на шубу — в тамошних краях считается очень хорошо, если невеста припасет к свадьбе шубу или накидку, или, самое малое, куртку, построенную собственными руками. И прочее все тут было, как у любой девушки: длинная кровать, похожая на ладью, и точно так же с резною мордой диковинного зверя в головах (эти звери — защитники — обороняют от всего недоброго, что любит подкрадываться к человеку во сне), корзинки с рукодельем Хюдор — с шерстью, с золотым шитьем, с вязанием; резная шкатулка-ларь с уборами, что стояла сейчас на стеганом, с вышитыми лосями, покрывале на кровати. Кетиль, когда приходила, всегда вытаскивала ее — порыться в уборах Хюдор и полюбоваться, особенно лишний раз теми нарукавьями, Гэвиновым подарком.
Над кроватью повешено было зеркало — для счастья и для добрых снов. Это зеркало в скромной светлице у Хюдор было одною из немногих заморских вещей, лишь на юге умеют делать такие; его не надо было смачивать водой, чтобы оно отражало, и всегда, точно в колодце, стояла в нем колдовская светлая глубина. Вот и сейчас, попадая на него, солнце бросало в угол комнаты золотое, яркое пятно.
Время было уже послеполуденное. Затянутые бычьим пузырем рамы из оконниц по-летнему были вынуты; в резные низкие окна залетал порой ветерок; от тепла, от сушеных трав, от запаха разогретых солнцем смолистых ярко-желтых стен, от горячего света на полу в светлице было томно, лениво и хорошо, покой стоял вокруг, и долетала издалека песня работников на току. С того места, где Хюдор сидела, было видно, как пляшут пылинки в луче, что бросало солнце, отражаясь от зеркальной глубины; если засмотреться, можно придумать, что это кружатся в воздухе снежинки — первые снежинки, что будут кружиться в воздухе осенью, когда вернутся корабли.
Хюдор сидела у окна за своею прялкой, в глубине комнаты на неподъемном дубовом ларе с одеждой Хюдор устроилась ее гостья с вышиванием, которое она принесла с собой. Жужжала прялка, а Кетиль полуприпевала, полуприговаривала негромко «Песню об Охоте на Сребророгого Оленя», сложенную Йиррином, — и хотя с губ ее слетали слова о горьких делах, с которых началась десять зим назад распря Гэвиров и Локхиров, горечи не было ни в ее думах, ни на губах. Бессознательно она повторяла интонации, которые слышала от Йиррина, и порою голос ее улыбался — ибо сын Ранзи был веселый человек и даже в эту повесть сумел вставить — туда, где возможно, — немного задорного своего света; а мысли ее были совсем о другом, и в задумчивости она то обрывала песню на полуслове, то начинала опять, хоть с середины, хоть с самого начала.
Много в мире
дев прекрасных,
много звезд над
океаном,
много острых
гор вонзают
в небо гордые
вершины.
Но светлее
звезд небесных,
неприступней
горной тверди
и, конечно,
всех прекрасней
дочка Арверна,
Ивелорн.
Знает кто-нибудь
об этом?
Да, пожалуй,
вся округа,
да и две
округи рядом,
а быть может,
и подале.
Что она всех
краше в мире,
твердо ведает
Ивелорн,
и, конечно,
старый Арверн
в том не смеет
сомневаться,
а холостяки
в округе
в этом клятву б
дали сразу!
Только что ей
эти клятвы?
Что их глупые
надежды?
«Никогда
не выйду
замуж!» —
таковы слова
Ивелорн.
Она поклялась выйти замуж за того, кто принесет ей рога Сребророгого Оленя — прекраснее этого зверя не было на свете, и Хозяйка Леса любила его и уж, конечно, не простила бы тому, кто б его убил; так что Ивелорн надеялась, что никто не отважится на такое, и к тому же даже найти быстроногого Оленя было трудно, а не то что догнать. Из всех искателей ее руки лишь Гэвир, сын Гэвира, и Локхир, сын Локхира, отправились на эту охоту, и Гэвир убил Сребророгого, а Хозяйка Леса сделала так, что Локхир вышел на то место минутой позже и, увидев, что опоздал, убил Гэвира своим охотничьим копьем. Много черных дел вышло из-за этого. Оленя жеХозяйка унесла с собой, и рога никому не достались; она не смогла спасти своего любимца, оттого что судьба Гэвира оказалась сильней, но, может быть, она все-таки надеялась его оживить, кто знает?
«Никогда
не выйду
замуж!» —
таковы слова
Ивелорн, —
пела Кетиль.
«Кто звезду
достанет с неба?
Кто велит
горе склониться?
Есть ли в мире
тот, кто стоит
моего
хотя бы взгляда?
Ну а если
есть — так что же?
Сердце ведь мое
свободно!
И ничто ему
не нужно,
кроме лишь
одной свободы».
«Дочка, это
неразумно, —
Арверн ей
сказать пытался. —
Есть порядок
неизменный:
дочь,
красавица-невеста,
а потом — жена,
хозяйка,
мать для дочерей
прекрасных.
Так заведено
издревле,
так и быть
должно вовеки».
Но в ответ ему
лишь гордо
головой
она качала.
«Что мне до
порядков древних?
Я есть я —
и я, Ивелорн,
только свой
порядок знаю!»
— Никогда я не могла ее понять, — добавила Кетиль. — А ты, Хюдор?
— И я не могла, — сказала та, качнув головой.
— Была она гордой — что ж? Можно быть гордой и не оставаться всю жизнь одной, как скала на острове Ивелорн! Ведь верно?
Остров Ивелорн — так называли теперь тот прибрежный остров, где был когда-то хутор Арверна.
— Такая была ее филгья, — сказала Хюдор. — Она родилась на свет только для того, чтоб из-за нее был убит Олень и Гэвиры с Локхирами начали распри. Она сделала свое дело и исчезла. У нее вправду был свой порядок — без свадебного пира и дочерей.
Кетиль запела-заговорила опять, теперь уже с того места, где остановилась.
И тогда сказал
ей Арверн:
«Дочь, отца уважь
хотя бы!»
«Хорошо, —
она сказала, —
хорошо, я
выйду замуж». —
« Поклянись!» —
«Клянусь, коль хочешь;
только мужем
моим станет
тот, кто мне
рога доставит
Сребророгого
Оленя —
вот такая
моя клятва!»
Так она
сказать могла бы:
кто стрелой
подстрелит ветер!
Арверн воин
был могучий,
в море выводил
дружину,
верно правил
кораблями,
воротясь
с добычей славной,
но на дочь
не знал управы.
Слишком уж
гордился ею,
слишком уж любил,
должно быть…
— А еще говорят, — фыркнула она, — от женщин все зло!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156