Другое дело потом — если парус и впрямь купеческий — спустить мачту и прокрасться незаметно следом, высмотрев, где встанут на ночевку: на двухдневном переходе от Тель-Коры до Тель-Претвы нужно ведь кораблям где-то ночевать. А дальше уж — дело известное; и главное — уйти до рассвета.
— Черный! — крикнул дозорщик некоторое время спустя, когда «Дубовый Борт», идя прежним курсом, сблизился с парусом еще немного.
С «Лося» этот парус пока вообще не могли увидеть.
— Чья-то «змея», — фыркнул дозорщик с мачты. — Тоже охотятся. Рисковые люди, а?
«Смотри как следует», — хотел было сказать Гэвин. И не успел.
— Ах ты, собака! А ты чего ожидал! Ну?! — заорал вдруг Гьюви, сын Отхмера. И заорал не дозорщику, и даже не бани Вилийасу, — а его рабу, который, услыхав слово «хилса» — «змея», — что успело уже к тому времени войти в «язык корабельщиков», не удержался от того, чтобы облегченно вздохнуть, не зная, что за ним наблюдает пара слишком внимательных глаз.
И к тому же глаз, слишком плохо разбирающихся в выражениях лиц южан, чтобы понять, что это был именно вздох облегчения.
Гьюви взлетел на кормовую палубу и встряхнул раба за шиворот так, что у того клацнули зубы, едва успев прихватить за краешек душу, чуть было не вылетевшую прочь от испуга.
Он не знал языка северян, но не надобно никакого языка, чтобы понять, когда вот в такой форме тебя обвиняют в чем-то нехорошем.
— Я ничего не знаю! — завопил он на «языке корабельщиков». — Я ничего дурного не делал!
А для Гьюви, не знавшего «языка корабельщиков», это тоже было полною невнятицей. Но, по крайней мере, не для Гэвина. А столько крику на корме своей «змеи» Гэвин, даже нынешний Гэвин, не вспоминая о Гэвине Счастливчике, не мог допустить.
— Гьюви! — сказал он.
— Эта тварь точно ожидала совсем другой какой-то корабль, капитан, — сказал тот.
— Хорошо, — ответил Гэвин. — А теперь — давай на нос.
Гьюви отпустил шиворот пленника, отчего тот сразу (корабль как раз нырнул вбок с волны) плюхнулся на палубу.
— Они стоят, капитан! — прокричал дозорщик.
И у Гьюви, сына Отхмера, в глазах вдруг зажегся тот самый огонь, который жертвы тигра-людоеда видят только один раз в жизни.
— На нос, — повторил ему Гэвин.
Может быть, это было лишнее. А может быть, и нет. В любом случае Гьюви Хиджара ушел. И он еще только перешагивал вниз с кормовой палубы, когда Гэвин крикнул дозорщику:
— Точно?
Кроме него, все молчали. Ну разве что храпел кто-нибудь, не успевший еще проснуться.
— Точно, капитан. Точно стоят, — отвечал дозорщик. Голос у него был такой, словно приходилось перекрикивать наваливающийся Ярый Ветер, как твердь земная входящий в горло.
— Весла! — скомандовал Гэвин. — Мачту в колыбель! Агли! — Сигнальщик был рядом, так что здесь уже кричать не пришлось. — Протруби им — мы поворачиваем.
С «Лося» сразу ответили. Ответили, что поворачивают тоже. Там еще не знали, что случилось. Им еще предстояло увидеть это, а среди сигналов рога нет такого, чтобы объяснить.
«Дубовый Борт» шел туда долго. И гребцы молчали. Обычно если не поют, то хотя бы выдыхают все вместе какие-то возгласы — так дело идет легче. Сейчас, кроме голоса бортового, на «змее» не слышно было почти ничего.
Одинокий парус впереди не шевелился. Потом дозорщик с носа крикнул, что уже видит горы Ферей. «Дубовый Борт» летел вперед, теперь уже разогнавшись так, будто шел на таран.
Фаги, вышедший на корму тоже, горестно крякнул:
— Хороший был корабль.
— Э-эх, — сказал Пойг, сын Шолта. И большая часть «ближней дружины», тех, кто должен стоять на корме возле капитана, уже была здесь. — Остановились, — продолжал Пойг. — Ну как же это так! Кто ж здесь останавливается? Горы ж еще видно.
— Нет, — сказал Гэвин. — Они делали поворот — видишь? И рей заело. Пока очищали — потеряли ход. На веслах нужно было идти.
«Олух был капитан», — добавил он про себя.
А корабль стоял. Стоял, парус его выгибался против ветра — так как надувал его ветер несколько дней назад, тогда, когда легло на него заклятие, и вымпелы над кормой стояли, точно жестяные, против ветра, и стало можно уже различить фигуры на палубе. Они тоже стояли — наверное, не они сами, а их одежда.
Какая-нибудь ерунда окажется на тебе надета незащищенная — и готово. А может быть, и защита не выдержала. Это тоже бывает.
Собственный плащ становится тебе тюрьмой, и потом приходят и берут — хоть голыми руками. А если Заклятие Неподвижности добирается до самого человека — тогда оно просто убивает. Все живое оно убивает, потому что жизнь движется, — так думали северяне.
Они, в общем-то, очень мало про это заклятие знали. И потому боялись его, боялись больше смерти, больше бесчестия, больше…
Гэвин с каким-то особенным, острым интересом искал глазами капитана. Говорили — капитана такого корабля заклятие достает в любом случае. Потому что корабль и его капитан — это как корабль и его Метка, слишком они близки друг другу.
Но капитана он не видел. Впрочем, понятно. Ведь на этой «змее», оторвавшись уже довольно далеко от берега, не ожидали ничего худого. И капитан не ожидал. Может, он был в каюте где-нибудь.
Первое впечатление прошло, и на «Дубовом Борте» стали понемногу разговаривать. Это ведь особенно страшно, когда издалека. Потом привыкаешь понемногу. Хотя — какое уж тут привыкание.
— «Откуда?»
Этот вопрос был у всех на уме, а у некоторых и на языке тоже. Это не могли быть свои — те, ушедшие на Мону. Гэвин увидел бы по Меткам, случись с кем такое Но вдруг свои — другие свои, знакомые, родные, из Хюдагбо, а то еще, чего доброго, из соседней округи…
В расписную корму корабля всматривались так, как будто в лицо покойника. Только, в отличие от мертвеца, она не переменилась ни в чем — ее легче было рассматривать.
— Кто его знает, — сказал наконец Пойг, сын Шолта. — Похоже, из Королевства откуда-то.
А «Дубовый Борт» уже шел вокруг «остановленного» корабля, шел так, как обходит землю солнце, как всегда положено обходить вокруг мертвеца, или кургана, или места, где был погребальный костер, — если знаешь, что там был костер.
Эх, какой там костер! Самое, быть может, подлое — что людей, так погибших, даже и похоронить-то нельзя. Ни вызволить оттуда, ни сжечь вместе с кораблем. Нечему там гореть. Потому что и корабля там нет — это только кажется, что он есть, и если налетишь на него или потрогаешь — тоже покажется, что он есть… а впрочем, все эти объяснения уж чересчур мудреные.
Так он и будет стоять — птицы занесут его своим пометом, рачки попытаются точить его, да не смогут, губками обрастет днище. Потом заклинание иссякнет понемногу, сойдет с корабля, и, освободившись, пойдет он ко дну.
Но еще долго будет стоять сначала, уча проходящие мимо корабли с черными парусами страху — как думают южане;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
— Черный! — крикнул дозорщик некоторое время спустя, когда «Дубовый Борт», идя прежним курсом, сблизился с парусом еще немного.
С «Лося» этот парус пока вообще не могли увидеть.
— Чья-то «змея», — фыркнул дозорщик с мачты. — Тоже охотятся. Рисковые люди, а?
«Смотри как следует», — хотел было сказать Гэвин. И не успел.
— Ах ты, собака! А ты чего ожидал! Ну?! — заорал вдруг Гьюви, сын Отхмера. И заорал не дозорщику, и даже не бани Вилийасу, — а его рабу, который, услыхав слово «хилса» — «змея», — что успело уже к тому времени войти в «язык корабельщиков», не удержался от того, чтобы облегченно вздохнуть, не зная, что за ним наблюдает пара слишком внимательных глаз.
И к тому же глаз, слишком плохо разбирающихся в выражениях лиц южан, чтобы понять, что это был именно вздох облегчения.
Гьюви взлетел на кормовую палубу и встряхнул раба за шиворот так, что у того клацнули зубы, едва успев прихватить за краешек душу, чуть было не вылетевшую прочь от испуга.
Он не знал языка северян, но не надобно никакого языка, чтобы понять, когда вот в такой форме тебя обвиняют в чем-то нехорошем.
— Я ничего не знаю! — завопил он на «языке корабельщиков». — Я ничего дурного не делал!
А для Гьюви, не знавшего «языка корабельщиков», это тоже было полною невнятицей. Но, по крайней мере, не для Гэвина. А столько крику на корме своей «змеи» Гэвин, даже нынешний Гэвин, не вспоминая о Гэвине Счастливчике, не мог допустить.
— Гьюви! — сказал он.
— Эта тварь точно ожидала совсем другой какой-то корабль, капитан, — сказал тот.
— Хорошо, — ответил Гэвин. — А теперь — давай на нос.
Гьюви отпустил шиворот пленника, отчего тот сразу (корабль как раз нырнул вбок с волны) плюхнулся на палубу.
— Они стоят, капитан! — прокричал дозорщик.
И у Гьюви, сына Отхмера, в глазах вдруг зажегся тот самый огонь, который жертвы тигра-людоеда видят только один раз в жизни.
— На нос, — повторил ему Гэвин.
Может быть, это было лишнее. А может быть, и нет. В любом случае Гьюви Хиджара ушел. И он еще только перешагивал вниз с кормовой палубы, когда Гэвин крикнул дозорщику:
— Точно?
Кроме него, все молчали. Ну разве что храпел кто-нибудь, не успевший еще проснуться.
— Точно, капитан. Точно стоят, — отвечал дозорщик. Голос у него был такой, словно приходилось перекрикивать наваливающийся Ярый Ветер, как твердь земная входящий в горло.
— Весла! — скомандовал Гэвин. — Мачту в колыбель! Агли! — Сигнальщик был рядом, так что здесь уже кричать не пришлось. — Протруби им — мы поворачиваем.
С «Лося» сразу ответили. Ответили, что поворачивают тоже. Там еще не знали, что случилось. Им еще предстояло увидеть это, а среди сигналов рога нет такого, чтобы объяснить.
«Дубовый Борт» шел туда долго. И гребцы молчали. Обычно если не поют, то хотя бы выдыхают все вместе какие-то возгласы — так дело идет легче. Сейчас, кроме голоса бортового, на «змее» не слышно было почти ничего.
Одинокий парус впереди не шевелился. Потом дозорщик с носа крикнул, что уже видит горы Ферей. «Дубовый Борт» летел вперед, теперь уже разогнавшись так, будто шел на таран.
Фаги, вышедший на корму тоже, горестно крякнул:
— Хороший был корабль.
— Э-эх, — сказал Пойг, сын Шолта. И большая часть «ближней дружины», тех, кто должен стоять на корме возле капитана, уже была здесь. — Остановились, — продолжал Пойг. — Ну как же это так! Кто ж здесь останавливается? Горы ж еще видно.
— Нет, — сказал Гэвин. — Они делали поворот — видишь? И рей заело. Пока очищали — потеряли ход. На веслах нужно было идти.
«Олух был капитан», — добавил он про себя.
А корабль стоял. Стоял, парус его выгибался против ветра — так как надувал его ветер несколько дней назад, тогда, когда легло на него заклятие, и вымпелы над кормой стояли, точно жестяные, против ветра, и стало можно уже различить фигуры на палубе. Они тоже стояли — наверное, не они сами, а их одежда.
Какая-нибудь ерунда окажется на тебе надета незащищенная — и готово. А может быть, и защита не выдержала. Это тоже бывает.
Собственный плащ становится тебе тюрьмой, и потом приходят и берут — хоть голыми руками. А если Заклятие Неподвижности добирается до самого человека — тогда оно просто убивает. Все живое оно убивает, потому что жизнь движется, — так думали северяне.
Они, в общем-то, очень мало про это заклятие знали. И потому боялись его, боялись больше смерти, больше бесчестия, больше…
Гэвин с каким-то особенным, острым интересом искал глазами капитана. Говорили — капитана такого корабля заклятие достает в любом случае. Потому что корабль и его капитан — это как корабль и его Метка, слишком они близки друг другу.
Но капитана он не видел. Впрочем, понятно. Ведь на этой «змее», оторвавшись уже довольно далеко от берега, не ожидали ничего худого. И капитан не ожидал. Может, он был в каюте где-нибудь.
Первое впечатление прошло, и на «Дубовом Борте» стали понемногу разговаривать. Это ведь особенно страшно, когда издалека. Потом привыкаешь понемногу. Хотя — какое уж тут привыкание.
— «Откуда?»
Этот вопрос был у всех на уме, а у некоторых и на языке тоже. Это не могли быть свои — те, ушедшие на Мону. Гэвин увидел бы по Меткам, случись с кем такое Но вдруг свои — другие свои, знакомые, родные, из Хюдагбо, а то еще, чего доброго, из соседней округи…
В расписную корму корабля всматривались так, как будто в лицо покойника. Только, в отличие от мертвеца, она не переменилась ни в чем — ее легче было рассматривать.
— Кто его знает, — сказал наконец Пойг, сын Шолта. — Похоже, из Королевства откуда-то.
А «Дубовый Борт» уже шел вокруг «остановленного» корабля, шел так, как обходит землю солнце, как всегда положено обходить вокруг мертвеца, или кургана, или места, где был погребальный костер, — если знаешь, что там был костер.
Эх, какой там костер! Самое, быть может, подлое — что людей, так погибших, даже и похоронить-то нельзя. Ни вызволить оттуда, ни сжечь вместе с кораблем. Нечему там гореть. Потому что и корабля там нет — это только кажется, что он есть, и если налетишь на него или потрогаешь — тоже покажется, что он есть… а впрочем, все эти объяснения уж чересчур мудреные.
Так он и будет стоять — птицы занесут его своим пометом, рачки попытаются точить его, да не смогут, губками обрастет днище. Потом заклинание иссякнет понемногу, сойдет с корабля, и, освободившись, пойдет он ко дну.
Но еще долго будет стоять сначала, уча проходящие мимо корабли с черными парусами страху — как думают южане;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156