— Рубит сплеча. А вообще-то, — добавил он, — он прав, вот в чем дело.
Вот что натворил Йиррин своей гинхьотой. Людям нужно самоуважение. И сейчас они — лучшие из них — пытались доказать сами себе, что могут то, за что хотели бы себя уважать.
А Корммер сказал:
— Надоело мне встряхивать пустые железные ларцы! Ха! Это же надо быть такими дураками — уйти, выкупа им, видите ли, хватило! А впрочем, хорошо, что они дураки, — нам больше осталось. Во имя Открывательницы, другие не пойдут — я один туда пойду!
Такие они люди, эти Кормайсы. Светлую Деву, Водительницу, призывать в свидетели по подобному делу! А скажи ему кто — Корммер удивился бы даже: а что?
— Нет, одним там все-таки нам делать нечего, — заметил Кормайс. — Хочешь — не хочешь, а придется.
Он был проницателен насчет добычи, поэтому братья ему верили. Корммер хмыкнул, а Кормид сказал, пожав плечами:
— Придется так придется.
V него вообще всегда такой был вид там, где не было драки, как будто он слегка скучает, — этот красавчик Кормид с его нахальными и яркими ястребиными глазами. Как королевский ястреб, который ждет, когда сокольничие напустят его на дичь. Долф Увалень ничего не говорил. Он свое мнение уже имел, а если такой человек, как Долф Увалень, который очень неспешно раскачается на какое-нибудь дело, все-таки успел разохотиться, — с этого его не собьют ни предводители, ни неудачи, ни сама Тьма, стоящая за плечами. «Можно попробовать» — это он сказал с самого начала. А ничьим угодником он никогда в жизни не был, Долф, сын Фольви из дома Иолмов, по прозвищу Долф Увалень.
А Хилс сказал так:
— Ведь такой случай бывает один раз в жизни. Понимаешь, родич? Один раз!
— Тогда нам придется идти на Мону без Гэвина, — сказал Рахт.
Вот кто всегда разговаривал прямо.
— А то как же, — откликнулся Хилс. — Конечно. Кто же тащит с собою неудачника.
Рахт помолчал.
— Нельзя так, — сказал он.
— А как? — ответил Хилс. — Если бы он хотел взять штурмом Хиджару, а мы не хотели, — еще бы мы хотели себе погибели! — вот тогда для меня было бы честью пойти с ним туда, куда гонит его злая судьба, раз уж он мой капитан. Но одно дело делить опасность, а другое — безопасность.
Потом эти слова тоже стали пословицей. Говорят, дураку все просто; но Хилс вовсе не был дураком — и все-таки для него на свете не было вопроса, на который не существовал бы ответ. Впрочем, может быть, дело в том, что он тогда тоже был молодым. И Рахт был еще молодым человеком, и сопротивляться обаянию Хилса у него просто не было сил.
— Мы об этом пожалеем, — сказал он.
— Лучше жалеть о том, что сделал, чем о том, чего не сделал, — ответил Хилс.
Право, эти слова ничуть не меньше годились бы, чтоб стать пословицей, — но им почему-то не повезло.
Вот так и случилось, что, когда Гэвин в третьем дневном часу того дня созвал совет, — каждый пришел на этот совет уже со своим решением.
А с неба летел клик диких гусей. И казалось, что Анх — Дикий Гусь — где-то здесь, рядом. Анх, путешествовавший по Царству Мертвых, Анх — Победитель Метоба, а ведь черный бог Метоб уже был богом, когда Анх одолел его. Говорят, Анх был оборотнем, и, когда он одевался перьями гордого и сильного дикого гуся, подобной ему могучей птицы не бывало под небесами. Анх, что принес людям народа йертан руны, которыми вырезают мудрые стихи и заговорные слова на дереве и камнях… Если бы он был там… Но это лишь казалось.
Мудрость не была с ними в тот день.
И, может быть, поэтому до последней минуты, хотя все знали, что должно произойти, каждому не верилось в это, а верилось, что будет как-то иначе. О, эти яблоки, неисповедимо делящиеся на три половины в душах людских! Все, кроме Гэвина, полагали, что он передумает и те решения, которых хозяева их в глубине души побаивались, так и останутся не нужны. А Гэвин полагал, что его все-таки поймут. Ведь ему-то самому его правота казалась настолько очевидной, что не требовала даже объяснений. В конце концов, никто ведь не удивился три года назад, когда он предпочел утопить эту шайти, а не подстеречь Бирага немного попозже и отбить ее всю целиком!
Человек, что обходил по приказанию Гэвина лагеря, созывая на совет, вернулся (Гэвин кивнул ему молча: садись) и, превратившись из вестника в обычного дружинника, вдруг сразу почувствовал, что этот день ему невмоготу. Просто невмоготу, и все. Вот если бы одеться перьями дикого гуся, как Анх, и рвануть прямо на юг, — туда, куда летят гусиные стаи, — к Моне. Если бы было можно. Прямо сейчас.
«Каанг! Каанг!» — звало с небес.
Дружины и капитаны подходили молча. Рассаживались. Ветер рвался, как будто приглашал подставить ему паруса. Как раз нужный ветер, с севера. Кажвела такая плоская, что невысокие дюны кажутся на ней огромными, как горы. Особенно если сидишь и смотришь на них снизу. И с одной стороны были заросшие тростником дюны, огромные как горы, с другой — серо-зеленое море, а посредине берег, вылизанный штормами, и они.
— … в знак того, что мы здесь собрались по правилам, и того, что будет решено здесь, никто не сможет отменить, — закончил Гэвин положенные слова.
— Если позволят те, кто именитее и старше меня и кому надлежит позволять, я начну вот о чем, — сказал Долф Увалень. Он привез эту новость. Ему и следовало начинать о ней.
— Начинай, — сказал Гэвин.
— Начинай, — сказал Сколтис.
— Конечно, — сказал Сколтен.
— Начинай, — сказал Рахт.
— Давай, — сказал Кормайс. Кормид кивнул.
— Кто же против, — сказал Корммер.
Долф встал, чтоб его дальше было слышно, — неторопливо, как он делал почти все, — и стал рассказывать. Рассказ его был степенный и даже долгий. На самом-то деле ему не следовало пропускать Кормайсов вперед себя — они были более имениты по рождению, зато Долф был старше и домохозяин. Но они постоянно влезали со своим всегдашним нахальством, а Долф пропускал — из-за вечного своего благодушия. Он рассказал все по порядку — как встретилась его «змее» почтовая фандука, как люди с этой фандуки предпочли пойти распоясанными на берег, какую добычу он там взял и какую новость узнал от кормщика и его помощника, с которыми поговорил, прежде чем отпустить. Потом он сказал, что половину этой добычи с отдельного поиска он отдает в общий котел, как и положено, «но это, — добавил он — малый кусок, а с Моны нам может быть кусок куда больше, если мы его не упустим». Потом он неторопливо сел, умостившись поудобнее и подвернув теплый плащ, и из-за этого между его словами и Гэвиновыми прошло чуть-чуть больше времени.
— Объедки Бирага я подбирать не буду, — сказал Гэвин.
Только на этот раз он не усмехнулся.
И как вы думаете, что сказал после этого Йолмер? Правильно. Он ничего не сказал. Даже он.
Все молчали. Никто не шелохнулся. У них на глазах только что умерла легенда — легенда об Удаче Гэвина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
Вот что натворил Йиррин своей гинхьотой. Людям нужно самоуважение. И сейчас они — лучшие из них — пытались доказать сами себе, что могут то, за что хотели бы себя уважать.
А Корммер сказал:
— Надоело мне встряхивать пустые железные ларцы! Ха! Это же надо быть такими дураками — уйти, выкупа им, видите ли, хватило! А впрочем, хорошо, что они дураки, — нам больше осталось. Во имя Открывательницы, другие не пойдут — я один туда пойду!
Такие они люди, эти Кормайсы. Светлую Деву, Водительницу, призывать в свидетели по подобному делу! А скажи ему кто — Корммер удивился бы даже: а что?
— Нет, одним там все-таки нам делать нечего, — заметил Кормайс. — Хочешь — не хочешь, а придется.
Он был проницателен насчет добычи, поэтому братья ему верили. Корммер хмыкнул, а Кормид сказал, пожав плечами:
— Придется так придется.
V него вообще всегда такой был вид там, где не было драки, как будто он слегка скучает, — этот красавчик Кормид с его нахальными и яркими ястребиными глазами. Как королевский ястреб, который ждет, когда сокольничие напустят его на дичь. Долф Увалень ничего не говорил. Он свое мнение уже имел, а если такой человек, как Долф Увалень, который очень неспешно раскачается на какое-нибудь дело, все-таки успел разохотиться, — с этого его не собьют ни предводители, ни неудачи, ни сама Тьма, стоящая за плечами. «Можно попробовать» — это он сказал с самого начала. А ничьим угодником он никогда в жизни не был, Долф, сын Фольви из дома Иолмов, по прозвищу Долф Увалень.
А Хилс сказал так:
— Ведь такой случай бывает один раз в жизни. Понимаешь, родич? Один раз!
— Тогда нам придется идти на Мону без Гэвина, — сказал Рахт.
Вот кто всегда разговаривал прямо.
— А то как же, — откликнулся Хилс. — Конечно. Кто же тащит с собою неудачника.
Рахт помолчал.
— Нельзя так, — сказал он.
— А как? — ответил Хилс. — Если бы он хотел взять штурмом Хиджару, а мы не хотели, — еще бы мы хотели себе погибели! — вот тогда для меня было бы честью пойти с ним туда, куда гонит его злая судьба, раз уж он мой капитан. Но одно дело делить опасность, а другое — безопасность.
Потом эти слова тоже стали пословицей. Говорят, дураку все просто; но Хилс вовсе не был дураком — и все-таки для него на свете не было вопроса, на который не существовал бы ответ. Впрочем, может быть, дело в том, что он тогда тоже был молодым. И Рахт был еще молодым человеком, и сопротивляться обаянию Хилса у него просто не было сил.
— Мы об этом пожалеем, — сказал он.
— Лучше жалеть о том, что сделал, чем о том, чего не сделал, — ответил Хилс.
Право, эти слова ничуть не меньше годились бы, чтоб стать пословицей, — но им почему-то не повезло.
Вот так и случилось, что, когда Гэвин в третьем дневном часу того дня созвал совет, — каждый пришел на этот совет уже со своим решением.
А с неба летел клик диких гусей. И казалось, что Анх — Дикий Гусь — где-то здесь, рядом. Анх, путешествовавший по Царству Мертвых, Анх — Победитель Метоба, а ведь черный бог Метоб уже был богом, когда Анх одолел его. Говорят, Анх был оборотнем, и, когда он одевался перьями гордого и сильного дикого гуся, подобной ему могучей птицы не бывало под небесами. Анх, что принес людям народа йертан руны, которыми вырезают мудрые стихи и заговорные слова на дереве и камнях… Если бы он был там… Но это лишь казалось.
Мудрость не была с ними в тот день.
И, может быть, поэтому до последней минуты, хотя все знали, что должно произойти, каждому не верилось в это, а верилось, что будет как-то иначе. О, эти яблоки, неисповедимо делящиеся на три половины в душах людских! Все, кроме Гэвина, полагали, что он передумает и те решения, которых хозяева их в глубине души побаивались, так и останутся не нужны. А Гэвин полагал, что его все-таки поймут. Ведь ему-то самому его правота казалась настолько очевидной, что не требовала даже объяснений. В конце концов, никто ведь не удивился три года назад, когда он предпочел утопить эту шайти, а не подстеречь Бирага немного попозже и отбить ее всю целиком!
Человек, что обходил по приказанию Гэвина лагеря, созывая на совет, вернулся (Гэвин кивнул ему молча: садись) и, превратившись из вестника в обычного дружинника, вдруг сразу почувствовал, что этот день ему невмоготу. Просто невмоготу, и все. Вот если бы одеться перьями дикого гуся, как Анх, и рвануть прямо на юг, — туда, куда летят гусиные стаи, — к Моне. Если бы было можно. Прямо сейчас.
«Каанг! Каанг!» — звало с небес.
Дружины и капитаны подходили молча. Рассаживались. Ветер рвался, как будто приглашал подставить ему паруса. Как раз нужный ветер, с севера. Кажвела такая плоская, что невысокие дюны кажутся на ней огромными, как горы. Особенно если сидишь и смотришь на них снизу. И с одной стороны были заросшие тростником дюны, огромные как горы, с другой — серо-зеленое море, а посредине берег, вылизанный штормами, и они.
— … в знак того, что мы здесь собрались по правилам, и того, что будет решено здесь, никто не сможет отменить, — закончил Гэвин положенные слова.
— Если позволят те, кто именитее и старше меня и кому надлежит позволять, я начну вот о чем, — сказал Долф Увалень. Он привез эту новость. Ему и следовало начинать о ней.
— Начинай, — сказал Гэвин.
— Начинай, — сказал Сколтис.
— Конечно, — сказал Сколтен.
— Начинай, — сказал Рахт.
— Давай, — сказал Кормайс. Кормид кивнул.
— Кто же против, — сказал Корммер.
Долф встал, чтоб его дальше было слышно, — неторопливо, как он делал почти все, — и стал рассказывать. Рассказ его был степенный и даже долгий. На самом-то деле ему не следовало пропускать Кормайсов вперед себя — они были более имениты по рождению, зато Долф был старше и домохозяин. Но они постоянно влезали со своим всегдашним нахальством, а Долф пропускал — из-за вечного своего благодушия. Он рассказал все по порядку — как встретилась его «змее» почтовая фандука, как люди с этой фандуки предпочли пойти распоясанными на берег, какую добычу он там взял и какую новость узнал от кормщика и его помощника, с которыми поговорил, прежде чем отпустить. Потом он сказал, что половину этой добычи с отдельного поиска он отдает в общий котел, как и положено, «но это, — добавил он — малый кусок, а с Моны нам может быть кусок куда больше, если мы его не упустим». Потом он неторопливо сел, умостившись поудобнее и подвернув теплый плащ, и из-за этого между его словами и Гэвиновыми прошло чуть-чуть больше времени.
— Объедки Бирага я подбирать не буду, — сказал Гэвин.
Только на этот раз он не усмехнулся.
И как вы думаете, что сказал после этого Йолмер? Правильно. Он ничего не сказал. Даже он.
Все молчали. Никто не шелохнулся. У них на глазах только что умерла легенда — легенда об Удаче Гэвина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156