— И если уж точно говорить — то н е видеть. Потому что, когда на таком вот корабле с черными парусами решают ограбить наши берега, они пристают в темную ночь, такую темную — разве что сумасшедший рыбак выйдет в море менять сети; а потом все, кто бы мог сообщить о нападении, оказываются перебиты прежде, чем заметят где шевеление, — иногда прямо у себя в постелях. Потом на берегу все переворачивают вверх дном и уходят — еще до рассвета, а когда я их вижу, они уже в море — и вот тогда я смотрю, как они ныряют за горизонт, с этими своими нахальными вымпелами над кормой!
— И я начинаю, — добавила она, — думать: все, что я делаю как Прибрежная Колдунья, бессмысленно, и только на то я здесь и нужна, чтоб подглядывать за заговорщиками. Конечно, бывает, я их давлю: или патруль поспеет-таки вовремя, или еще что-нибудь. Это их разве останавливает? Не останавливало никогда, и не остановит. Только и меняется, что они лезут опять, в тех же местах, но с новыми уловками, или в новых местах со старыми уловками, а мы за ними не поспеваем и не будем поспевать, потому что никого нельзя догнать, если бежать за ним следом. И знаешь, что нужно, чтоб поспевать за ними?
Обнаружилось вдруг, что Рият уже давно не сидит, а стоя выговаривает все это не то бани Эзехезу, не то стене за ним.
— Чтобы научиться что-то с ними делать — и не только с ними, — может быть, я и ошибаюсь, бани, но просто-напросто нужно научиться быть такими, как они. Сумасшедшими, быстрыми и безжалостными. Очень сумасшедшими, очень быстрыми и очень безжалостными. А пока, все останется, как сейчас, — я буду смотреть, как они уходят от берегов, за охрану которых мне платят, между прочим, — и хохочут — и я знаю, над кем они хохочут: надо мной!!!
— Ты это говоришь, — негромко спросил бани Эзехез, — о «мореглазых»? Или обо всех пиратах?
— Какие могут быть ещепираты? Они истребили всех остальных. — Это было преувеличение, конечно; но в Гийт-Чанта-Гийт это было не очень большое преувеличение. — Они не любят соперников. Как и Хиджара.
— Быть может, ты все же взглянешь на то, что происходит сейчас на этой самой «Бирглит», достойная?
Рият послушно повернулась, не забыв при этом, что движения ее должны оставаться плавными и гибкими, как у двадцатилетней. Но все-таки в то мгновение, когда она, подойдя к подстилке писца, нагибалась за водой, ей показалось вдруг, что весь напор, пригнавший ее сегодня с утра в этот дом, где почтенный казначей утром — обычно — работает, принимая посещения только в необыкновенных случаях, напор, рожденный счастливой идеей и стечением счастливых обстоятельств, иссяк вместе с этой последней вспышкой — и теперь, если бани Эзехез, почтенный и многомудрый, не согласится с ее предложением, она будет ему благодарна и признает, что это благоразумно. Но она этого ему никогда не простит.
Рият выплеснула на зеркало остаток воды из горшочка, не заботясь о том, что большая часть проливается на пол.
Две «змеи» по-прежнему шли на юг.
— Мне придется послать с тобой Дэге, — проговорил бани Эзехез, не глядя на нее. Дэге — так звали писца.
Потом он объяснил, поморщившись страдальчески:
— Мне ведь нужно нынче после полудня быть на нашей верфи в Тель-Мусвате — а нынче такой ветер!
— Дэге отдаст тебе троих, которых выберет он, — добавил еще бани Эзехез.
— Я.
— Достойная Рият, — возразил казначей, — он их знает, а ты их увидишь в первый раз. И я хочу, — сказал он еще, — чтобы ты помнила собственные слова: «Мы должны научиться быть безжалостными».
Он чувствовал себя старым, очень старым. А ведь Рият была из таких женщин, рядом с которыми поневоле человек делается моложе. Но некоторое время назад она произносила слова, которых не ожидаешь от женщины, ибо политика на языке, каким говорят люди на острове Алого Дракона, зовется пи-апиш — «дело мужей».
— Вилийас из клича Кайнуви? — спросила Рият. — Ты о нем?
— О ком бы то ни было.
«Я была дурой, что спросила вслух», — подумала Рият.
ПОВЕСТЬ О МОРЕ, ЧТО МЕЖДУ ДОЙАС-КАЙНУМ И ЗАПАДНЫМ ПОБЕРЕЖЬЕМ ДО-КАЙЯНА
Четыреста сотен серебром — это много. Тут надобно сказать, что собственных денег в те времена даже и в Королевстве почти не чеканили. А уж на Внешних Островах и вовсе оказывались монеты со всего света. Но больше всего попадались там хиджарские серебряные хелки или какие-нибудь монеты, отчеканенные им в подражание. На меру серебра их идет тридцать шесть или тридцать семь. Стало быть, сотня серебром — это три меры или чуть поменьше.
Сильного раба можно было купить на Торговом острове за полторы меры серебра. А вот виру за смерть свободного человека платили — одну сотню серебром, за свободнорожденного — две сотни, за свободнорожденного и именитого человека — четыре сотни. Так и в законах говорится.
И почему у Гэвина на уме были именно сотни сейчас — определяйте, если вам хочется присматриваться к тому, как бродят в человеке мысли, которых лучше бы не было. А еще надобно сказать, что все хозяйство, скажем, Ранзи, Йирринова отца, едва дотягивало по цене, если б кто вздумал купить его, до девяти мер серебром — мер, а не сотен. Правда, этот Ранзи был совсем бедным человеком — у него не было ни единого раба. А Сколтисы, которые почитались несусветными богачами у себя в краях, стоили — говоря по-южному — где-то этак под четыре тысячи мер серебра, если обратить в деньги и Серебряный Явор и все, что только можно. Гэвин, сын Гэвира, у себя в краях тоже считался несусветным богачом.
А все-таки, каким бы богатым человеком ты ни был и сколько бы издольщиков у тебя на землях ни сидело, — все одно земли на Внешних Островах так скудны, что с них можно разве что только прокормиться. Чтобы жить так, как они живут, и не просто задавать пиры всей округе, а раздаривать на них сокровища и кормить у себя в доме странников, и дружинников, и всякого, кто захочет, — именитые люди просто-таки поневоле должны становиться капитанами и отправляться за море — в торговую поездку, или в Королевство за рабами, или на юг — за хелками, красиво отчеканенными из серебра.
И если так посмотреть, то Гэвин, отправляясь в этот поход и затратив на то, чтоб снарядить его (опять-таки деньгами считая), триста двадцать мер серебра и ни единой монеткой меньше, — и вправду выскреб, честно сказать, все, что только мог. Даже знаменитые и таинственные сундуки на Щитовом Хуторе опустели больше чем наполовину. Могло быть не триста двадцать, а на треть полегче, но очень многие из общих расходов — тех, на которые обычно складываются, — он взял на себя. И вот этих денег Гэвин, сын Гэвира, до сих пор и не вернул. Так что — поскольку удача в Летнем Пути меряется добычей — для него это вправду был Злой Поход.
Давайте представим себе, что это поход как поход и ничего в нем не происходит особенного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
— И я начинаю, — добавила она, — думать: все, что я делаю как Прибрежная Колдунья, бессмысленно, и только на то я здесь и нужна, чтоб подглядывать за заговорщиками. Конечно, бывает, я их давлю: или патруль поспеет-таки вовремя, или еще что-нибудь. Это их разве останавливает? Не останавливало никогда, и не остановит. Только и меняется, что они лезут опять, в тех же местах, но с новыми уловками, или в новых местах со старыми уловками, а мы за ними не поспеваем и не будем поспевать, потому что никого нельзя догнать, если бежать за ним следом. И знаешь, что нужно, чтоб поспевать за ними?
Обнаружилось вдруг, что Рият уже давно не сидит, а стоя выговаривает все это не то бани Эзехезу, не то стене за ним.
— Чтобы научиться что-то с ними делать — и не только с ними, — может быть, я и ошибаюсь, бани, но просто-напросто нужно научиться быть такими, как они. Сумасшедшими, быстрыми и безжалостными. Очень сумасшедшими, очень быстрыми и очень безжалостными. А пока, все останется, как сейчас, — я буду смотреть, как они уходят от берегов, за охрану которых мне платят, между прочим, — и хохочут — и я знаю, над кем они хохочут: надо мной!!!
— Ты это говоришь, — негромко спросил бани Эзехез, — о «мореглазых»? Или обо всех пиратах?
— Какие могут быть ещепираты? Они истребили всех остальных. — Это было преувеличение, конечно; но в Гийт-Чанта-Гийт это было не очень большое преувеличение. — Они не любят соперников. Как и Хиджара.
— Быть может, ты все же взглянешь на то, что происходит сейчас на этой самой «Бирглит», достойная?
Рият послушно повернулась, не забыв при этом, что движения ее должны оставаться плавными и гибкими, как у двадцатилетней. Но все-таки в то мгновение, когда она, подойдя к подстилке писца, нагибалась за водой, ей показалось вдруг, что весь напор, пригнавший ее сегодня с утра в этот дом, где почтенный казначей утром — обычно — работает, принимая посещения только в необыкновенных случаях, напор, рожденный счастливой идеей и стечением счастливых обстоятельств, иссяк вместе с этой последней вспышкой — и теперь, если бани Эзехез, почтенный и многомудрый, не согласится с ее предложением, она будет ему благодарна и признает, что это благоразумно. Но она этого ему никогда не простит.
Рият выплеснула на зеркало остаток воды из горшочка, не заботясь о том, что большая часть проливается на пол.
Две «змеи» по-прежнему шли на юг.
— Мне придется послать с тобой Дэге, — проговорил бани Эзехез, не глядя на нее. Дэге — так звали писца.
Потом он объяснил, поморщившись страдальчески:
— Мне ведь нужно нынче после полудня быть на нашей верфи в Тель-Мусвате — а нынче такой ветер!
— Дэге отдаст тебе троих, которых выберет он, — добавил еще бани Эзехез.
— Я.
— Достойная Рият, — возразил казначей, — он их знает, а ты их увидишь в первый раз. И я хочу, — сказал он еще, — чтобы ты помнила собственные слова: «Мы должны научиться быть безжалостными».
Он чувствовал себя старым, очень старым. А ведь Рият была из таких женщин, рядом с которыми поневоле человек делается моложе. Но некоторое время назад она произносила слова, которых не ожидаешь от женщины, ибо политика на языке, каким говорят люди на острове Алого Дракона, зовется пи-апиш — «дело мужей».
— Вилийас из клича Кайнуви? — спросила Рият. — Ты о нем?
— О ком бы то ни было.
«Я была дурой, что спросила вслух», — подумала Рият.
ПОВЕСТЬ О МОРЕ, ЧТО МЕЖДУ ДОЙАС-КАЙНУМ И ЗАПАДНЫМ ПОБЕРЕЖЬЕМ ДО-КАЙЯНА
Четыреста сотен серебром — это много. Тут надобно сказать, что собственных денег в те времена даже и в Королевстве почти не чеканили. А уж на Внешних Островах и вовсе оказывались монеты со всего света. Но больше всего попадались там хиджарские серебряные хелки или какие-нибудь монеты, отчеканенные им в подражание. На меру серебра их идет тридцать шесть или тридцать семь. Стало быть, сотня серебром — это три меры или чуть поменьше.
Сильного раба можно было купить на Торговом острове за полторы меры серебра. А вот виру за смерть свободного человека платили — одну сотню серебром, за свободнорожденного — две сотни, за свободнорожденного и именитого человека — четыре сотни. Так и в законах говорится.
И почему у Гэвина на уме были именно сотни сейчас — определяйте, если вам хочется присматриваться к тому, как бродят в человеке мысли, которых лучше бы не было. А еще надобно сказать, что все хозяйство, скажем, Ранзи, Йирринова отца, едва дотягивало по цене, если б кто вздумал купить его, до девяти мер серебром — мер, а не сотен. Правда, этот Ранзи был совсем бедным человеком — у него не было ни единого раба. А Сколтисы, которые почитались несусветными богачами у себя в краях, стоили — говоря по-южному — где-то этак под четыре тысячи мер серебра, если обратить в деньги и Серебряный Явор и все, что только можно. Гэвин, сын Гэвира, у себя в краях тоже считался несусветным богачом.
А все-таки, каким бы богатым человеком ты ни был и сколько бы издольщиков у тебя на землях ни сидело, — все одно земли на Внешних Островах так скудны, что с них можно разве что только прокормиться. Чтобы жить так, как они живут, и не просто задавать пиры всей округе, а раздаривать на них сокровища и кормить у себя в доме странников, и дружинников, и всякого, кто захочет, — именитые люди просто-таки поневоле должны становиться капитанами и отправляться за море — в торговую поездку, или в Королевство за рабами, или на юг — за хелками, красиво отчеканенными из серебра.
И если так посмотреть, то Гэвин, отправляясь в этот поход и затратив на то, чтоб снарядить его (опять-таки деньгами считая), триста двадцать мер серебра и ни единой монеткой меньше, — и вправду выскреб, честно сказать, все, что только мог. Даже знаменитые и таинственные сундуки на Щитовом Хуторе опустели больше чем наполовину. Могло быть не триста двадцать, а на треть полегче, но очень многие из общих расходов — тех, на которые обычно складываются, — он взял на себя. И вот этих денег Гэвин, сын Гэвира, до сих пор и не вернул. Так что — поскольку удача в Летнем Пути меряется добычей — для него это вправду был Злой Поход.
Давайте представим себе, что это поход как поход и ничего в нем не происходит особенного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156