Когда каждый день видишь человека, говоришь с ним, он так просто не отвыкает. В море ее не было рядом. В море он был один. И характер такой у Николая, что ни с кем не поделится. Пет, нет, вовсе она не ищет ему оправданий, лишь хочет попить.
Тде уж оправдывать, если честно не сказал: Леля, я люблю другую! Почему-то показалось, будто и Виктор что-то знает. Сегодня, когда позвонил с судна и услышал, что Николая Степановича нет дома, словно растерялся. Какие-то мгновения длилось неловкое молчание. Потом попросил: ничего передавать не надо. Ничего.
Да, любви больше нет. И была она, может, лишь частью ее чувства, что отраженной возвращалась к ней. Потом, чем выше Николай поднимался по служебной лестнице, тем больше новых черточек появлялось и его характере, которых она не хотела замечать.
Николая не будет. Его уже нет, хотя он все еще здесь. Она может обнять его. И... вымолить отсрочку? Протянуть руку, все уже зная? А он отвернется, если не сейчас, то завтра. Ей останется унижение. Нет, пусть уходит. У нее есть сын. И каким бы Вася ни был взрослым, как бы далеко ни занесла его судьба, ему нужна материнская любовь. Человеку легче жить, если он знает — его ждут, помнят, любят.
Гасли звезды. Синело небо. За окном сонно закричала птица и умолкла. Сорвалась с крыши капля, звонко ударились о подоконник — роса. Будет солнечный день. Яркий солнечный день. Где-то далеко в горах уже давно проснулся Вася. Там поднялось солнце. Скоро и туда нагрянет весна. Весна в горах... Клокочут ручьи, пробивают путь в талом снегу.
Вторую неделю стоял в доке «Иртыш». Вторую неделю Николай Степанович был дома. Он, по-видимому, с удовольствием принял молчаливые условия жены. Она
стелила ему на диване, где раньше спал сын, сама по вечерам читала или писала в спальне. Они почти не разговаривали, а если обращались друг к другу, то лишь по необходимости. «Тебя к телефону»,— говорил он, постучав в дверь спальни. «Просили передать, чтобы ты зашел в моринспекцию»,—сообщала.
Однажды, забежав домой переодеться — Гена ухитрился залить ей платье компотом, а предстояло идти в горсовет,— Елена Ивановна увидела у себя на постели большой сверток. Значит, Николай заходил, положил его на подушку, чтобы она сразу заметила.
Первое движение — развернуть, посмотреть, что в нем. Подарок? Теперь подарок? Или плата за предоставленную свободу?
Елена Ивановна отнесла сверток в столовую и положила рядом с диваном на стул, где висел его пиджак и модный пестрый галстук. Переодеваясь, взглянула на себя в зеркало и улыбнулась своему отражению. Подкрасила губы, надушилась, достала из ящика новые лайковые перчатки.
Нет, нет, настроение изменилось вовсе не потому, что Николай проявил какое-то внимание. Просто на улице бушует весна. Полопались почки, и деревья в зеленых комочках распускающихся листьев какие-то призрачно-легкие, воздушные. У обочин тротуаров яркая сочная трава. А в полях сейчас голубовато-зеленые всходы озимых, пряный запах свежевспаханной земли, уже принявшей в свое лоно золотые зерна будущих хлебов. И розовые цветы на кусте боярышника над тихим ставком в Зеленом Куте — там, где прошло ее детство.
На углу — корзины мимоз, фиалки и дикие горные цветы, которые привозят с Кавказа. В далекой тайге сквозь тающий снег, наверно, уже проклюнулись подснежники. Вася, с такими же, как он, ребятами, шагает по склонам гор, радуется первым теплым лучам солнца.
— Здравствуйте, Елена Ивановна! Оглянулась и увидела Каминских.
— О, как вы чудесно выглядите, и не скажешь, что после болезни! — воскликнула Томочка.
— Вот, поди же разбери, говорят, будто болезнь не красит человека,— поддержал жену Каминский и, отогнув край перчатки Елены Ивановны, церемонно приложился к ручке.
— Да я вовсе не болела,— удивленно проговорила Елена Ивановна.
Каминские переглянулись.
— А Николай Степанович, когда был у нас, сказал...
— Томочка! — остановил жену капитан. Видимо, сообразив, в чем дело, не хотел подводить Терехова.
Однако Елена Ивановна уже все поняла, и воцарилось молчание.
— Э-э, ладно! Мало ли что бывает! — первой нашлась Томочка.—Они все из рейса приходят немножко того...
— Что значит «того»? — с нарочитой строгостью спросил Каминский.
— Да вот ты и сейчас посвежел! А чего? Что и сказала?
— Посвежел — допустимо говорить матросу, но не очаровательной даме,— улыбнулся Каминский.
— Будто первый раз слышишь. Так вот, Леночка, не обращайте на них внимания. И ваш Коля посидит дома, отойдет. А вообще, вам явно недостает обыкновенного женского лукавства.
— Тамара!
Она сразу же переменила тему.
— Пойдемте с нами в кино. Итальянская комедия! — Томочка повисла на руке Елены Ивановны.— Ну, пожалуйста!
— Я бы с удовольствием, по сейчас не могу. Тороплюсь на сессию.— Елена Ивановна не отнимала руки — до чего милая женщина, и с пей так легко. Она словно пытается всех убедить, будто жизнь состоит из одних удовольствий, не придает значения никаким огорчениям, все обращает в шутку.
— А нельзя ли занятость отложить?
— Невозможно. Спасибо. Большое спасибо за приглашение.
— Ну вот еще: спасибо! Ведь не идете! Тогда мы вас проводим.
— Ушел ваш отец в море? — спросила Елена Ивановна, вспомнив разговор в доме Реутовых.
— Пошел; На буксир его взяли.
— Небольшой буксирчик,— перебила своего супруга Томочка.— Вчера в Поти ушел. Провожали. О-о, видели бы вы, как мы провожали деда! Отвальную устроили.
— Боцманом пошел,— удовлетворенно вставил Каминский.
— Рад был дед, и не спрашивайте! Усы, как у таракана, торчат. Пиджак форменный купил. Новый, чего в старом-то идти! Двадцать рублей на апельсины взял.
— Привезу, говорит, внуку,— снова вставил капитан. Супруги распрощались, взяв с Елены Ивановны торжественное обещание непременно к ним зайти.
С волнением переступила Елена Ивановна порог старинного здания, где помещался горсовет. Сегодня и вопрос слушался интересный — о ходе строительства. А выступать должен был новый председатель. Слухи о нем ходили разные. Достоверным было только то, что пришел он с большого завода, где директорствовал не один год. До этого работал на Дальнем Востоке. В директоры вышел из рядовых рабочих. В биографии этой не было ничего необычного, и толковали главным образом о характере нового председателя.
Говорили, что на заводе одни безмерно рады уходу директора, другие, наоборот, сокрушаются по этому поводу. Среди работников исполкома толки тоже, противоречивые. «Больно резок»,— сказал о нем кто-то из отдела народного образования.
Резок?! Тот, прежний, председатель тоже бывал резок. Как-то обсуждали ход ремонта Театра оперы и балета. Депутат-скульптор, молодая женщина, сказала, что лепные украшения перед входом в театр надо предварительно очистить от наслоений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Тде уж оправдывать, если честно не сказал: Леля, я люблю другую! Почему-то показалось, будто и Виктор что-то знает. Сегодня, когда позвонил с судна и услышал, что Николая Степановича нет дома, словно растерялся. Какие-то мгновения длилось неловкое молчание. Потом попросил: ничего передавать не надо. Ничего.
Да, любви больше нет. И была она, может, лишь частью ее чувства, что отраженной возвращалась к ней. Потом, чем выше Николай поднимался по служебной лестнице, тем больше новых черточек появлялось и его характере, которых она не хотела замечать.
Николая не будет. Его уже нет, хотя он все еще здесь. Она может обнять его. И... вымолить отсрочку? Протянуть руку, все уже зная? А он отвернется, если не сейчас, то завтра. Ей останется унижение. Нет, пусть уходит. У нее есть сын. И каким бы Вася ни был взрослым, как бы далеко ни занесла его судьба, ему нужна материнская любовь. Человеку легче жить, если он знает — его ждут, помнят, любят.
Гасли звезды. Синело небо. За окном сонно закричала птица и умолкла. Сорвалась с крыши капля, звонко ударились о подоконник — роса. Будет солнечный день. Яркий солнечный день. Где-то далеко в горах уже давно проснулся Вася. Там поднялось солнце. Скоро и туда нагрянет весна. Весна в горах... Клокочут ручьи, пробивают путь в талом снегу.
Вторую неделю стоял в доке «Иртыш». Вторую неделю Николай Степанович был дома. Он, по-видимому, с удовольствием принял молчаливые условия жены. Она
стелила ему на диване, где раньше спал сын, сама по вечерам читала или писала в спальне. Они почти не разговаривали, а если обращались друг к другу, то лишь по необходимости. «Тебя к телефону»,— говорил он, постучав в дверь спальни. «Просили передать, чтобы ты зашел в моринспекцию»,—сообщала.
Однажды, забежав домой переодеться — Гена ухитрился залить ей платье компотом, а предстояло идти в горсовет,— Елена Ивановна увидела у себя на постели большой сверток. Значит, Николай заходил, положил его на подушку, чтобы она сразу заметила.
Первое движение — развернуть, посмотреть, что в нем. Подарок? Теперь подарок? Или плата за предоставленную свободу?
Елена Ивановна отнесла сверток в столовую и положила рядом с диваном на стул, где висел его пиджак и модный пестрый галстук. Переодеваясь, взглянула на себя в зеркало и улыбнулась своему отражению. Подкрасила губы, надушилась, достала из ящика новые лайковые перчатки.
Нет, нет, настроение изменилось вовсе не потому, что Николай проявил какое-то внимание. Просто на улице бушует весна. Полопались почки, и деревья в зеленых комочках распускающихся листьев какие-то призрачно-легкие, воздушные. У обочин тротуаров яркая сочная трава. А в полях сейчас голубовато-зеленые всходы озимых, пряный запах свежевспаханной земли, уже принявшей в свое лоно золотые зерна будущих хлебов. И розовые цветы на кусте боярышника над тихим ставком в Зеленом Куте — там, где прошло ее детство.
На углу — корзины мимоз, фиалки и дикие горные цветы, которые привозят с Кавказа. В далекой тайге сквозь тающий снег, наверно, уже проклюнулись подснежники. Вася, с такими же, как он, ребятами, шагает по склонам гор, радуется первым теплым лучам солнца.
— Здравствуйте, Елена Ивановна! Оглянулась и увидела Каминских.
— О, как вы чудесно выглядите, и не скажешь, что после болезни! — воскликнула Томочка.
— Вот, поди же разбери, говорят, будто болезнь не красит человека,— поддержал жену Каминский и, отогнув край перчатки Елены Ивановны, церемонно приложился к ручке.
— Да я вовсе не болела,— удивленно проговорила Елена Ивановна.
Каминские переглянулись.
— А Николай Степанович, когда был у нас, сказал...
— Томочка! — остановил жену капитан. Видимо, сообразив, в чем дело, не хотел подводить Терехова.
Однако Елена Ивановна уже все поняла, и воцарилось молчание.
— Э-э, ладно! Мало ли что бывает! — первой нашлась Томочка.—Они все из рейса приходят немножко того...
— Что значит «того»? — с нарочитой строгостью спросил Каминский.
— Да вот ты и сейчас посвежел! А чего? Что и сказала?
— Посвежел — допустимо говорить матросу, но не очаровательной даме,— улыбнулся Каминский.
— Будто первый раз слышишь. Так вот, Леночка, не обращайте на них внимания. И ваш Коля посидит дома, отойдет. А вообще, вам явно недостает обыкновенного женского лукавства.
— Тамара!
Она сразу же переменила тему.
— Пойдемте с нами в кино. Итальянская комедия! — Томочка повисла на руке Елены Ивановны.— Ну, пожалуйста!
— Я бы с удовольствием, по сейчас не могу. Тороплюсь на сессию.— Елена Ивановна не отнимала руки — до чего милая женщина, и с пей так легко. Она словно пытается всех убедить, будто жизнь состоит из одних удовольствий, не придает значения никаким огорчениям, все обращает в шутку.
— А нельзя ли занятость отложить?
— Невозможно. Спасибо. Большое спасибо за приглашение.
— Ну вот еще: спасибо! Ведь не идете! Тогда мы вас проводим.
— Ушел ваш отец в море? — спросила Елена Ивановна, вспомнив разговор в доме Реутовых.
— Пошел; На буксир его взяли.
— Небольшой буксирчик,— перебила своего супруга Томочка.— Вчера в Поти ушел. Провожали. О-о, видели бы вы, как мы провожали деда! Отвальную устроили.
— Боцманом пошел,— удовлетворенно вставил Каминский.
— Рад был дед, и не спрашивайте! Усы, как у таракана, торчат. Пиджак форменный купил. Новый, чего в старом-то идти! Двадцать рублей на апельсины взял.
— Привезу, говорит, внуку,— снова вставил капитан. Супруги распрощались, взяв с Елены Ивановны торжественное обещание непременно к ним зайти.
С волнением переступила Елена Ивановна порог старинного здания, где помещался горсовет. Сегодня и вопрос слушался интересный — о ходе строительства. А выступать должен был новый председатель. Слухи о нем ходили разные. Достоверным было только то, что пришел он с большого завода, где директорствовал не один год. До этого работал на Дальнем Востоке. В директоры вышел из рядовых рабочих. В биографии этой не было ничего необычного, и толковали главным образом о характере нового председателя.
Говорили, что на заводе одни безмерно рады уходу директора, другие, наоборот, сокрушаются по этому поводу. Среди работников исполкома толки тоже, противоречивые. «Больно резок»,— сказал о нем кто-то из отдела народного образования.
Резок?! Тот, прежний, председатель тоже бывал резок. Как-то обсуждали ход ремонта Театра оперы и балета. Депутат-скульптор, молодая женщина, сказала, что лепные украшения перед входом в театр надо предварительно очистить от наслоений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105