Признать, что никогда, уже ни на кого эта женщина не взглянет участливо, ободряюще, как некогда взглянула на нее, Татьяну, не появится на ее лице та ясная добрая улыбка, от которой тогда стало легче на душе.
Однажды во время ночного дежурства Татьяна, как обычно, сидела в пятой палате. Сидела, глядя на спящую, лицо которой чуть-чуть порозовело. Почему эта красивая, еще молодая женщина не вышла замуж? Ведь овдовела много лет назад. Неужели никого больше не полюбила? Только и было счастья — сын. Вот и не выдержала утраты.
Странное слово — одиночество. А разве она, Татьяна, не была одинока, имея мать, брата? Ей посчастливилось встретить Николая. Пусть увидятся не скоро, но жизнь ее стала теперь совсем иной.
Дом. Свой дом. Даже не дом Николая, а именно свой. Птица, прилетая из дальней стороны, вьет гнездо. И человек, которому негде приклонить голову, жалок, беспомощен. Она, Татьяна, и сама понимала, какой нелепой была ее жизнь в чужой, по сущеотву, семье. Свыклась. Искала возможности, чтобы изменить, улучшить свое положение. Тихон Семенович, капитан Терехов... Через них должно было прийти освобождение от гнетущей тяжести. А помогла эта женщина, быть может, оградила от новых унижений и ошибок.
Больная со стоном заворочалась. Что-то приснилось. А если во сне к ней возвращается способность чувствовать?!
И снова стон. Елена Ивановна прижала руку к писку. Тетрадь выскользнула и лежала рядом на подушке.
Тетрадь. Единственное, что сохранилось у этой женщины от прежней жизни.
Татьяна прочла ни первой странице: Василий Ярошенко. Геология. Четвертый курс. Обычный конспект. Письма Василия Ярошенко и письма к нему матери, друзей.
Обычные письма. И необычные: несмотря на краткость, даже некоторую суровость, в каждой строке к сыну — любовь, такая нежная любовь. «Мальчик мой, знаю, что порой тебе бывает очень трудно...» «Мне хочется к тебе приехать, но давай поговорим, как мужчина с мужчиной, обсудим, удобно ли это? Не вызовет ли приезд мамочки иронических улыбок товарищей? Ведь мы можем поговорить откровенно....»
К ней, Татьяне, никогда мать не обращалась: «Девочка моя».
Никогда не интересовалась, трудно ей или легко.
Насколько лучше, должно быть, живется человеку, если с ним любовь матери.
Вот, представить бы себе: она, Татьяна, приходит домой и мама спрашивает: ну, как там твоя больная, Таня? Легче ей? И если ответить только маме, ей одной: ничуть не легче, неужели я ничего не могу? Неужели она не поправится?! И успокаивающее: никогда не надо терять надежды. Никогда. Услышать какие-либо самые простые слова, от которых прибавляется сил. Но... По дома, если и сама начнешь о чем-нибудь говорить, перебьют, недослушают.
Другие люди, например, Нина, и не замечают забот своей матери. Это для нее в порядке вещей. Не замечают, как не замечают воздуха, воды, которая всегда под рукой. «Я принесла тебе яблок, Нина». «Что тут такого? Принесла. Она же мать...»
Татьяна читала письма, задумывалась и снова читала. А вот это к Васе от приятеля со странным именем Эраст.
И вдруг две строчки, как удар по лицу: «Я не думал, что ты уедешь, когда рассказал тебе, что встретил его в Новороссийске с врачихой...»
Дальше! Что дальше? Какое-то невероятное совпадение. «А потом подумал, на твоем месте поступил бы так же. Смотреть на все это и не вмешаться и я бы не смог. И для Елены Ивановны лучше, что ты уехал. Ну, а когда о н еще и о хлебе сказал...»
Нет, нет! Ее больная — Ярошенко. Ее муж погиб.. А сын... да, сын студент, геолог. Николай сам тогда сказал — геолог. А потом: уехал...
Адрес! Как она раньше не обратила внимания? В истории болезни записан адрес... капитана Терехова. Значит, вот еще что она пережила, потом — смерть сына.
Обхватив голову руками, Татьяна замерла.
Страшно. Как страшно. Не много на своем коротком веку Татьяна встречала людей, которые бы так искренне, бескорыстно отдали ей часть своего тепла, как это сделала Ярошенко. И вот лежит эта женщина живая и уже неживая.
Этого ты добивалась, Танюша,— не кто-то, именно ты! — когда каплю по капле отравляла чувства Николая к жене, к сыну. Даже еще не любила его. Делала это расчетливо, спокойно и ни разу всерьез не подумала, а каково приходится той?
Еще несколько минут назад такой благородной казалась самой себе: не отдам больную! Никто о ней так не позаботится, как я.
Роковое стечение обстоятельств! А если б не было «стечения обстоятельств»? Все осталось бы по-прежнему. Ждала бы Терехова, довольная собой — как все хорошо устроилось. Устроилось? Какой ценой?
Какой страшной ценой!
Домашние, они.мещане, только о себе думают. А она? Это Виктор сказал: вы вообще ни о ком, кроме себя, не думаете. Тогда она возмутилась. И с ним тоже — подлость.
И вот— расплата.
И каждое утро в больницу. И о больнице все красиво звучало: идти утром, надеяться на чудо. Очень трогательно! Как ей завтра сюда идти, послезавтра?
Обида, зло и всегда рядом — ожесточение. Нет, уже не ожесточение — настоящая жестокость. И никакого оправдания. Было оно для той забитой девчонки. А какое оправдание может быть врачу Лазаревой?! Еще недавно успокаивала свою совесть: пусть каждый думает о себе! Удобно! А как успокоиться теперь? Жить дальше, делая вид, будто ничего не случилось? Жить, зная, кто виноват в том, что произошло с этой милой женщиной, беззащитной в своей доброте и искренности.
Если б только ее удалось спасти. Спасти, этим спасти и себя.
Как дальше жить, если ничего не поможет и будешь знать, что аа толстыми стенами существует человек, который был Еленой Ивановной Ярошенко и которого больше нет?
ГЛАВА 27
Виктор вошел хмурый и положил молча перед капитаном радиограмму.
— Надеюсь, вы, товарищ капитан, не будете возражать, если я попрошусь на другое судно? — спросил угрюмо.
— Не понял! — укоризненно проговорил Терехов. Разве он притеснял своего начальника рации, не ценил его заслуг? И что это за официальное обращение? Обычно Виктор называл его по имени и отчеству.
Отпускать исполнительного, способного парня он вовсе не хотел. Сегодня уже успел Виктор и сводку передать — где находится судно, сколько пройдено миль, принять краткие сведения о погоде. А в позапрошлый рейс первым
принял 505 иностранного корабля, потерпевшего аварию. Благодарность тогда получил и начальник рации, и капитан «Иртыша».
— Я прошу меня отпустить,— сдержанно произнес Виктор.
— Объясните хотя бы почему?
— Не хочу с.вами плавать. Но для кадров я найду достаточно вескую причину.
— Почему так неожиданно, вдруг?
— Не вдруг. Я собирался еще на берегу вам об этом сказать. Даже поздно вечером позвонил вам с судна. Но Елена Ивановна не знала, где вы.
Капитан промолчал. Значит, его предположения верны. Из-за Татьяны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Однажды во время ночного дежурства Татьяна, как обычно, сидела в пятой палате. Сидела, глядя на спящую, лицо которой чуть-чуть порозовело. Почему эта красивая, еще молодая женщина не вышла замуж? Ведь овдовела много лет назад. Неужели никого больше не полюбила? Только и было счастья — сын. Вот и не выдержала утраты.
Странное слово — одиночество. А разве она, Татьяна, не была одинока, имея мать, брата? Ей посчастливилось встретить Николая. Пусть увидятся не скоро, но жизнь ее стала теперь совсем иной.
Дом. Свой дом. Даже не дом Николая, а именно свой. Птица, прилетая из дальней стороны, вьет гнездо. И человек, которому негде приклонить голову, жалок, беспомощен. Она, Татьяна, и сама понимала, какой нелепой была ее жизнь в чужой, по сущеотву, семье. Свыклась. Искала возможности, чтобы изменить, улучшить свое положение. Тихон Семенович, капитан Терехов... Через них должно было прийти освобождение от гнетущей тяжести. А помогла эта женщина, быть может, оградила от новых унижений и ошибок.
Больная со стоном заворочалась. Что-то приснилось. А если во сне к ней возвращается способность чувствовать?!
И снова стон. Елена Ивановна прижала руку к писку. Тетрадь выскользнула и лежала рядом на подушке.
Тетрадь. Единственное, что сохранилось у этой женщины от прежней жизни.
Татьяна прочла ни первой странице: Василий Ярошенко. Геология. Четвертый курс. Обычный конспект. Письма Василия Ярошенко и письма к нему матери, друзей.
Обычные письма. И необычные: несмотря на краткость, даже некоторую суровость, в каждой строке к сыну — любовь, такая нежная любовь. «Мальчик мой, знаю, что порой тебе бывает очень трудно...» «Мне хочется к тебе приехать, но давай поговорим, как мужчина с мужчиной, обсудим, удобно ли это? Не вызовет ли приезд мамочки иронических улыбок товарищей? Ведь мы можем поговорить откровенно....»
К ней, Татьяне, никогда мать не обращалась: «Девочка моя».
Никогда не интересовалась, трудно ей или легко.
Насколько лучше, должно быть, живется человеку, если с ним любовь матери.
Вот, представить бы себе: она, Татьяна, приходит домой и мама спрашивает: ну, как там твоя больная, Таня? Легче ей? И если ответить только маме, ей одной: ничуть не легче, неужели я ничего не могу? Неужели она не поправится?! И успокаивающее: никогда не надо терять надежды. Никогда. Услышать какие-либо самые простые слова, от которых прибавляется сил. Но... По дома, если и сама начнешь о чем-нибудь говорить, перебьют, недослушают.
Другие люди, например, Нина, и не замечают забот своей матери. Это для нее в порядке вещей. Не замечают, как не замечают воздуха, воды, которая всегда под рукой. «Я принесла тебе яблок, Нина». «Что тут такого? Принесла. Она же мать...»
Татьяна читала письма, задумывалась и снова читала. А вот это к Васе от приятеля со странным именем Эраст.
И вдруг две строчки, как удар по лицу: «Я не думал, что ты уедешь, когда рассказал тебе, что встретил его в Новороссийске с врачихой...»
Дальше! Что дальше? Какое-то невероятное совпадение. «А потом подумал, на твоем месте поступил бы так же. Смотреть на все это и не вмешаться и я бы не смог. И для Елены Ивановны лучше, что ты уехал. Ну, а когда о н еще и о хлебе сказал...»
Нет, нет! Ее больная — Ярошенко. Ее муж погиб.. А сын... да, сын студент, геолог. Николай сам тогда сказал — геолог. А потом: уехал...
Адрес! Как она раньше не обратила внимания? В истории болезни записан адрес... капитана Терехова. Значит, вот еще что она пережила, потом — смерть сына.
Обхватив голову руками, Татьяна замерла.
Страшно. Как страшно. Не много на своем коротком веку Татьяна встречала людей, которые бы так искренне, бескорыстно отдали ей часть своего тепла, как это сделала Ярошенко. И вот лежит эта женщина живая и уже неживая.
Этого ты добивалась, Танюша,— не кто-то, именно ты! — когда каплю по капле отравляла чувства Николая к жене, к сыну. Даже еще не любила его. Делала это расчетливо, спокойно и ни разу всерьез не подумала, а каково приходится той?
Еще несколько минут назад такой благородной казалась самой себе: не отдам больную! Никто о ней так не позаботится, как я.
Роковое стечение обстоятельств! А если б не было «стечения обстоятельств»? Все осталось бы по-прежнему. Ждала бы Терехова, довольная собой — как все хорошо устроилось. Устроилось? Какой ценой?
Какой страшной ценой!
Домашние, они.мещане, только о себе думают. А она? Это Виктор сказал: вы вообще ни о ком, кроме себя, не думаете. Тогда она возмутилась. И с ним тоже — подлость.
И вот— расплата.
И каждое утро в больницу. И о больнице все красиво звучало: идти утром, надеяться на чудо. Очень трогательно! Как ей завтра сюда идти, послезавтра?
Обида, зло и всегда рядом — ожесточение. Нет, уже не ожесточение — настоящая жестокость. И никакого оправдания. Было оно для той забитой девчонки. А какое оправдание может быть врачу Лазаревой?! Еще недавно успокаивала свою совесть: пусть каждый думает о себе! Удобно! А как успокоиться теперь? Жить дальше, делая вид, будто ничего не случилось? Жить, зная, кто виноват в том, что произошло с этой милой женщиной, беззащитной в своей доброте и искренности.
Если б только ее удалось спасти. Спасти, этим спасти и себя.
Как дальше жить, если ничего не поможет и будешь знать, что аа толстыми стенами существует человек, который был Еленой Ивановной Ярошенко и которого больше нет?
ГЛАВА 27
Виктор вошел хмурый и положил молча перед капитаном радиограмму.
— Надеюсь, вы, товарищ капитан, не будете возражать, если я попрошусь на другое судно? — спросил угрюмо.
— Не понял! — укоризненно проговорил Терехов. Разве он притеснял своего начальника рации, не ценил его заслуг? И что это за официальное обращение? Обычно Виктор называл его по имени и отчеству.
Отпускать исполнительного, способного парня он вовсе не хотел. Сегодня уже успел Виктор и сводку передать — где находится судно, сколько пройдено миль, принять краткие сведения о погоде. А в позапрошлый рейс первым
принял 505 иностранного корабля, потерпевшего аварию. Благодарность тогда получил и начальник рации, и капитан «Иртыша».
— Я прошу меня отпустить,— сдержанно произнес Виктор.
— Объясните хотя бы почему?
— Не хочу с.вами плавать. Но для кадров я найду достаточно вескую причину.
— Почему так неожиданно, вдруг?
— Не вдруг. Я собирался еще на берегу вам об этом сказать. Даже поздно вечером позвонил вам с судна. Но Елена Ивановна не знала, где вы.
Капитан промолчал. Значит, его предположения верны. Из-за Татьяны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105