Ярошенко шагнула к динамику, дрогнувшей рукой прибавила громкость. Навер-
ное, никогда у тех, кто пережил войну, не заглохнет, не уйдет это чувство смертельной тревоги, когда неожиданно звучат по радио слова, вызывающие ассоциации об осажденном Ленинграде.
«Иртыш» вместе с другими судами пошел во Вьетнам. Повез трактора, медикаменты, тетради, детские вещи — подарки, которые собрали ребятишки. «Иртыш», наверное, уже там. Бомбят его и другие наши суда, где отцы, сыновья, мужья. Женщины в эту минуту тоже полны тревоги и страха за своих близких. Война, где бы ни была, какой бы ни была,— она всегда у твоих дверей. Все равно рядом, как пожар, который в любую минуту охватит и твой дом.
Вьетнам блокирован. Бомбят города, порт. И там Николай, Виктор... Беззащитные корабли, и «летающие крепости». Опять кровь, опять черные сообщения, вдовы и сироты.
Она и прежде волновалась, когда слышала штормовые сообщения, когда надвигались ураганы, почему-то с жен- скими именами — Глория,Стелла. Грозили «Иртышу».! Но что все они но сравнению с убийством! Война-—всегда убийство.
Не вытирала слез, не знала, что плачет. И прошлое — санки, в которых везла на кладбище мать, холмик, под которым лежал Вася, взрыв в порту, где никогда не была и где был теперь Николай.
Только бы с-ним ничего не случилось и с Витей...
Если пожар, если разбомбят «Иртыш» — Николай до последнего будет удерживать корабль. Все горькие минуты, все пережитое не убило любви. Не стали чужими, хоть и убедила себя в этом. И виделся не тот Николай, каким был, когда начался разрыв, а прежний, истинный, которого любила. И почувствовала острое сожаление, что не сказала ему хоть несколько теплых слов перед рейсом. Не захотела сказать, а он ждал, надеялся. Даже за астры не поблагодарила. Только что упрекала Бедряги-ну в эгоизме, жестокости, а сама тоже йезаметно ожесточилась.
Разве не бывает у каждого человека ошибок? Она ведь орошо видела, что не смог и не захотел Николай жить ой жизнью, к которой будто стремился. Если бы не случилось того, что случилось с Васей... Но н не смог бы этого предотвратить, как не смогла бы что-либо изменить она, находясь так далеко от сына. Быва-
ют же страшные стечения обстоятельств. А если еще погибнет Николай? Нет, нет, только бы остался жив, только бы вернулся.
И ничего утешительного Ярошенко не узнала. «Иртыш» стоит в Хайфоне. «Воздушные крепости» бомбят порт.
ГЛАВА 44
В этот день Татьяна пообещала Любаше пойти по магазинам помочь выбрать пальто. Но об этом обещании и о том, что Любаша будет дожидаться ее в вестибюле клиники, совсем забыла. Забыла потому, что в этот день предстояло отправлять Сашу в Дом ребенка.
Настроение у всех было подавленное. К мальчику привязались, а нянюшка — Мария Степановна — ходила, сама не своя, с красными глазами, будто навсегда отрывала от себя, отдавала на сторону родного сына.
Мальчик, конечно, чувствовал неладное, сидел на кровати, вцепившись ручонками в спинку, и уходить никуда не хотел, и пальтишко не надевал, хотя оно, принесенное одним из врачей, ему понравилось, особенно мягкий кроличий воротник, который и сейчас поглаживал. Но надевать— нет!
— Смышленый ты мальчишка. Удивительно смышленый,— сморкаясь, говорила Мария Степановна.
Растревоженные ребята испуганно наблюдали за ня-ней — что-то сегодня не так. Это их беспокоило.
— Одевайся, мой лобастый, одевайся, пойдешь с тетей Машей.
Малыш упрямо мотал головой, и едва нянюшке удавалось засунуть в рукав левую руку и приняться за правую, как он, вывернувшись, освобождался от пальто.
Руслан, догадавшись, что Саша уходить не хочет, заревел И потребовал, чтобы его друга оставили в покое. Тогда няня взяла малыша в охапку и вынесла из палаты.
Время шло, и Татьяна, выглянув из кабинета й увидев, что Марии Степановне никак с ребенком не справиться, подошла к ним и взяла мальчика на руки.
— Мама-мама-мама! — радостно заверещал малыш и боднул Татьяну головенкой в плечо.
— Гулять пойдем, Жучку увидишь, черную Жучку. Пойдем!
Саша потянул на себя пальто. Жучка была ему знакома. Гулять он согласен.
Однако, когда Татьяна хотела отдать его Марии Степановне, поднял крик.
— Вместе поедем,— успокоила его Татьяна и, одевшись, снова взяла на руки.
Сопровождаемая Марией Степановной, спустилась по лестнице.
В вестибюле ждала Любаша.
— Ради бога, прости, совсем о тебе позабыла,— сказала Татьяна.— Видишь, с ними придется ехать.
— Отдаете? — с укором спросила Любаша и поправи-, ла сползшую Саше на глаза шапочку.— Ах ты, симпатяга! Татьяна Константиновна, а ведь он будет ученым. Увидите! Вы заметили, какой у него лобик?!
— Идем,—вздохнув, сказала Татьяна Марии Степановне и обратилась к Любаше:— Может с нами поедешь?
Освобожусь, и займемся тобой. Любаша кивнула.
Саша что-то лопотал, разглядывал санитарную машину и, когда Татьяна села с ним в кабину, доверчиво прижился к ее груди. На душе было тяжело. Казалось, будто Татьяна совершает страшную подлость. Только ей верил этот несчастный ребенок. Верил больше, чем тете
Маше, которая изо дня в день с ним возилась. А через час это маленькое существо и к ней потеряет веру: отвезла, бросила. Но иного выхода нет. И так оттягивала, откладывала со дня на день, сколько могла. А мальчик все больше привыкает к клинике, потом еще труднее будет и ему, и Марье Степановне, и ей.
Не она дала Саше жизнь, но она вернула к жизни. Сколько ночей просидела над ним, пока этот лобик стал сухим и теплым. Потом катастрофически падала температура — на нем крупные капли пота, слипшиеся волосики и синева у висков. Все, все было. Страшные мгновения, когда ничего уже не помогало и не могло помочь. Согревала на груди маленькое остывшее тельце и массировала, массировала! Вырвала у смерти. Да, об этих мгновеньях знала только она, только она и никто больше. Вернула ему жизнь, выпестовала этот слабенький росток. В какие руки он теперь попадет? Ему нужны бережные, очень бережные и любящие. Иначе может снова попасть в клинику.
Что поделаешь. Надо отдавать, такая профессия. Приходят малыши, нуждающиеся в ней, на какое-то время она становится им ближе и нужнее матери, потом уходят
в свои семьи. И радуешься их уходу, потому что тайное, только врачу доступно самое светлое, великое удовлетворение — видеть счастливые и такие прекасные глаза матери.
Выздоровление Саши не радовало мать. Не знала, жив ли, здоров ли сын. Не знала, когда был на волоске от смерти. Вырастет мальчонка, и никто ему не расскажет, как мужественно он отстаивал свою жизнь, как произнес первое слово, когда сделал первые шаги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
ное, никогда у тех, кто пережил войну, не заглохнет, не уйдет это чувство смертельной тревоги, когда неожиданно звучат по радио слова, вызывающие ассоциации об осажденном Ленинграде.
«Иртыш» вместе с другими судами пошел во Вьетнам. Повез трактора, медикаменты, тетради, детские вещи — подарки, которые собрали ребятишки. «Иртыш», наверное, уже там. Бомбят его и другие наши суда, где отцы, сыновья, мужья. Женщины в эту минуту тоже полны тревоги и страха за своих близких. Война, где бы ни была, какой бы ни была,— она всегда у твоих дверей. Все равно рядом, как пожар, который в любую минуту охватит и твой дом.
Вьетнам блокирован. Бомбят города, порт. И там Николай, Виктор... Беззащитные корабли, и «летающие крепости». Опять кровь, опять черные сообщения, вдовы и сироты.
Она и прежде волновалась, когда слышала штормовые сообщения, когда надвигались ураганы, почему-то с жен- скими именами — Глория,Стелла. Грозили «Иртышу».! Но что все они но сравнению с убийством! Война-—всегда убийство.
Не вытирала слез, не знала, что плачет. И прошлое — санки, в которых везла на кладбище мать, холмик, под которым лежал Вася, взрыв в порту, где никогда не была и где был теперь Николай.
Только бы с-ним ничего не случилось и с Витей...
Если пожар, если разбомбят «Иртыш» — Николай до последнего будет удерживать корабль. Все горькие минуты, все пережитое не убило любви. Не стали чужими, хоть и убедила себя в этом. И виделся не тот Николай, каким был, когда начался разрыв, а прежний, истинный, которого любила. И почувствовала острое сожаление, что не сказала ему хоть несколько теплых слов перед рейсом. Не захотела сказать, а он ждал, надеялся. Даже за астры не поблагодарила. Только что упрекала Бедряги-ну в эгоизме, жестокости, а сама тоже йезаметно ожесточилась.
Разве не бывает у каждого человека ошибок? Она ведь орошо видела, что не смог и не захотел Николай жить ой жизнью, к которой будто стремился. Если бы не случилось того, что случилось с Васей... Но н не смог бы этого предотвратить, как не смогла бы что-либо изменить она, находясь так далеко от сына. Быва-
ют же страшные стечения обстоятельств. А если еще погибнет Николай? Нет, нет, только бы остался жив, только бы вернулся.
И ничего утешительного Ярошенко не узнала. «Иртыш» стоит в Хайфоне. «Воздушные крепости» бомбят порт.
ГЛАВА 44
В этот день Татьяна пообещала Любаше пойти по магазинам помочь выбрать пальто. Но об этом обещании и о том, что Любаша будет дожидаться ее в вестибюле клиники, совсем забыла. Забыла потому, что в этот день предстояло отправлять Сашу в Дом ребенка.
Настроение у всех было подавленное. К мальчику привязались, а нянюшка — Мария Степановна — ходила, сама не своя, с красными глазами, будто навсегда отрывала от себя, отдавала на сторону родного сына.
Мальчик, конечно, чувствовал неладное, сидел на кровати, вцепившись ручонками в спинку, и уходить никуда не хотел, и пальтишко не надевал, хотя оно, принесенное одним из врачей, ему понравилось, особенно мягкий кроличий воротник, который и сейчас поглаживал. Но надевать— нет!
— Смышленый ты мальчишка. Удивительно смышленый,— сморкаясь, говорила Мария Степановна.
Растревоженные ребята испуганно наблюдали за ня-ней — что-то сегодня не так. Это их беспокоило.
— Одевайся, мой лобастый, одевайся, пойдешь с тетей Машей.
Малыш упрямо мотал головой, и едва нянюшке удавалось засунуть в рукав левую руку и приняться за правую, как он, вывернувшись, освобождался от пальто.
Руслан, догадавшись, что Саша уходить не хочет, заревел И потребовал, чтобы его друга оставили в покое. Тогда няня взяла малыша в охапку и вынесла из палаты.
Время шло, и Татьяна, выглянув из кабинета й увидев, что Марии Степановне никак с ребенком не справиться, подошла к ним и взяла мальчика на руки.
— Мама-мама-мама! — радостно заверещал малыш и боднул Татьяну головенкой в плечо.
— Гулять пойдем, Жучку увидишь, черную Жучку. Пойдем!
Саша потянул на себя пальто. Жучка была ему знакома. Гулять он согласен.
Однако, когда Татьяна хотела отдать его Марии Степановне, поднял крик.
— Вместе поедем,— успокоила его Татьяна и, одевшись, снова взяла на руки.
Сопровождаемая Марией Степановной, спустилась по лестнице.
В вестибюле ждала Любаша.
— Ради бога, прости, совсем о тебе позабыла,— сказала Татьяна.— Видишь, с ними придется ехать.
— Отдаете? — с укором спросила Любаша и поправи-, ла сползшую Саше на глаза шапочку.— Ах ты, симпатяга! Татьяна Константиновна, а ведь он будет ученым. Увидите! Вы заметили, какой у него лобик?!
— Идем,—вздохнув, сказала Татьяна Марии Степановне и обратилась к Любаше:— Может с нами поедешь?
Освобожусь, и займемся тобой. Любаша кивнула.
Саша что-то лопотал, разглядывал санитарную машину и, когда Татьяна села с ним в кабину, доверчиво прижился к ее груди. На душе было тяжело. Казалось, будто Татьяна совершает страшную подлость. Только ей верил этот несчастный ребенок. Верил больше, чем тете
Маше, которая изо дня в день с ним возилась. А через час это маленькое существо и к ней потеряет веру: отвезла, бросила. Но иного выхода нет. И так оттягивала, откладывала со дня на день, сколько могла. А мальчик все больше привыкает к клинике, потом еще труднее будет и ему, и Марье Степановне, и ей.
Не она дала Саше жизнь, но она вернула к жизни. Сколько ночей просидела над ним, пока этот лобик стал сухим и теплым. Потом катастрофически падала температура — на нем крупные капли пота, слипшиеся волосики и синева у висков. Все, все было. Страшные мгновения, когда ничего уже не помогало и не могло помочь. Согревала на груди маленькое остывшее тельце и массировала, массировала! Вырвала у смерти. Да, об этих мгновеньях знала только она, только она и никто больше. Вернула ему жизнь, выпестовала этот слабенький росток. В какие руки он теперь попадет? Ему нужны бережные, очень бережные и любящие. Иначе может снова попасть в клинику.
Что поделаешь. Надо отдавать, такая профессия. Приходят малыши, нуждающиеся в ней, на какое-то время она становится им ближе и нужнее матери, потом уходят
в свои семьи. И радуешься их уходу, потому что тайное, только врачу доступно самое светлое, великое удовлетворение — видеть счастливые и такие прекасные глаза матери.
Выздоровление Саши не радовало мать. Не знала, жив ли, здоров ли сын. Не знала, когда был на волоске от смерти. Вырастет мальчонка, и никто ему не расскажет, как мужественно он отстаивал свою жизнь, как произнес первое слово, когда сделал первые шаги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105