А Андрей все стоял, стиснув кулаки в карманах куртки.
Он ненавидел овчарок. Овчарки, автоматы, капо, полосатые куртки узников — все возникало сразу. Он гнал от себя эти отрывки прошлого, далекого. Не хотел ничего вспоминать, но, помимо воли, виделся двор, наполненный людьми, призраки, холодные бараки с белыми заиндевелыми стеклами, ледяным полом и страшными нарами. Не
все поднимались утром. И тех, что остались лежать, уно-сили. Он боялся, что в какую-то ночь так случится и с его мамой.
Овчарки с черной полосой по хребту потом долго преследовали по ночам. Он бежал от них, и не мог уйти, и кричать не мог. Леденящий ужас будто парализовывал тело, мозг, волю. Просыпался от своего же хриплого стона. Сердце колотилось тяжело и часто.
Закурив, Андрей пошел дальше. Вдруг захотелось поехать в центр города, потолкаться среди людей, высыпавших в теплый вечер на улицы. Остановил такси.
На бульваре под молодой, блестящей в лучах заходящего солнца листвой столетних платанов бродили толпы туристов. С огромного лайнера у причала гремела музыка. Широкая лестница, спадавшая в порт к морскому вокзалу, соединила город с этим белоснежным лайнером, розовато-синим морем, открывая дорогу в океан.
Наступали сумерки. Тяжелые кроны деревьев густым сводом притенили улицу, укрыли ее.
Андрей поднялся кварталом выше, повернул к оперному театру. Обгоняя, его толкали спешившие к театру нарядные женщины, а он брел все так же медленно, слушая шум улицы, возгласы, смех, наслаждаясь этим праздничным гулом, мирной вечерней суетой.
Из-за поворота показался автобус, маршрут которого проходил мимо его дом-а, и Андрей, словно разбуженный громыханием огромного «Икаруса», помчался к остановке. Любаша ведь ждет. И Андрей вскочил на подножку автобуса.
Однако оправдываться ему не пришлось — Любаша куда-то ушла.
А потом, поздно вечером, случилось то, чего не объяснишь. Да и кто может объяснить чудо! Тогда бы оно не было чудом, если его можно объяснить. Сидел потрясенный, не отводя глаз, и не верил, что перед ним действительно она. Ив материале очень простом — глине. Лучи света почему-то дробились радугой, и тогда он видел е е смутно через розово-зеленый туман. Протирал глаза — и опять она перед ним, и не мог решить кто — Елена или Дина? Разрез глаз, мягкий и уверенный поворот головы — Елены, но не тающая скорбная складка, затаенное страдание в улыбке — Дины. И все же она была сама по себе —ни та, ни другая,— какой жила все это время в его душе.
Утром он не мог с н е й расстаться.
Во время обеда Иван удивленно спросил:
— Уж не перебрал ли ты вчера, дружище?! Признайся, что хватил лишку. Ходишь, как лунатик.
Андрей не смог ответить.
Как девчонка перед первым свиданием, поглядывал на часы. Домой бежал и не верил, что увидит ее — ведь она теперь сама по себе.
И в Москву не хотелось ехать—с ней не хотелось расставаться. Привык видеть у своего изголовья, мысленно обращаться, как к живой. Теперь она казалась ему более «настоящей», чем Елена, чем воспоминания о
Дине. Наваждение рассеялось и Москве. Дела захлестнули нею их небольшую группу настолько, что вечером, един коснувшись головой подушки, Андрей засыпал. Только перед самым отъездом удалось выкроить свободный день, Все трое- Андрей, Осадчий иЯрослав — разбежались по своим делам, условившись встретиться к пяти часам возле памятника Пушкину.
Андрей отправился по книжным магазинам. Давно предвкушал удовольствие, когда можно не торопясь порыться в книгах, поискать что-либо интересное для себя и для Любаши.
Переходил от полки к полке и все не мог оторваться: откладывал и откладывал книги, хотя дал себе слово — не больше десяти! Но попадались такие, которые только в библиотеках'разыщешь, а домой и не выпросишь. Вот как не взять монографию о Леонардо да Винчи, о Ван-Гоге?! А Роден?! Нет уж, от таких книг отказаться невозможно.
Жаль, всего не унесешь, всего того, что ему совершенно необходимо. Неужели пятый час?! Еще вот эту—фламандская школа...
Теперь немного технических.
Какие, тут, оказывается, можно найти словари. И последнее — «Имитационные модели».
Нагруженный покупками, попытался поймать такси. По увы...
Спустился в метро.
— Привет! Ты что, книгоношей пристроился или с автолавкой конкурируешь? — крикнул Ярослав Андрею, когда тот, обойдя памятник, оглянулся по сторонам.
Андрей победоносно уложил груз на скамье — рядом с Ярославом.
Тот наклонился, пробегая взглядом по корешкам справочников,— книги по скульптуре его не интересовали.
— Слушай, где? Я сейчас...
— Завтра.
— Так завтра ведь жюри. Ладно, во второй половине дня вырвусь.
— Где Осадчий?
— Пока нет.
— Единственный случай, когда парторг опаздывает.
— Придет, никуда не денется. А я все смотрел на памятник. Удивительные пропорции. И постамент отлично рассчитан.
— Ладно там, «рассчитан»! Ты чуть прищурься, кажется — вот-вот вскинет Александр Сергеевич голову, заговорит. Давай, раз уж мы тут, цветов ему купим,— и подумал в это мгновение о н е й.
— Не возражаю, только возложением займешься ты. Андрей кивнул и направился к киоску напротив. Он
выбрал несколько крупных белых гвоздик. Почему-то именно сейчас пожалел, что раньше не разрешил Любаше зайти посмотреть. Ему нужно было видеть выражение лица сестры в первое мгновение. А Осадчий—что сказал бы, если бы увидел?
Подумав так, Андрей как бы несколько отдалил ее от себя. Постепенно она становилась не только его сокровенным, выстраданным и, отдалясь от него, уступала место тому новому, что зародилось где-то в глубине его души. Андрей пока серьезно не задумывался над этим, ибо все должно приходить само собой, а уж когда придет... Хотя он никогда ни в чем не изменит тому, чем занят, чем живет теперь. Это — главное. Но и без того, другого, жизнь стала бы куда беднее.
Ярослав, лениво следивший за сплошным потоком пешеходов, буквально затопивших улицу вдоль бульвара, сказал:
— Все бегут, как у нас по утрам или в часы пик. В метро меня даже старушки обгоняли. Через несколько минут я обнаруживал, что тоже включился в соответствующий темп. Замедлял шаг, а потом опять рысью. Зачем?
— Что и говорить, дома поуютнее,— согласился Андрей.— Особенно вечерком, когда наши люди целыми се-мьями выходят «пройтись с чувством».
— Угу,— кивнул Ярослав.
Поставив пакеты ребром, снова занялся разглядыванием корешков книг.
— Слушай, а Блохинцева не достал?
— К сожалению...
— А ведь тебе он необходим. Я серьезно говорю: твое дело — моделирование. «Кулак», «ручейки» — все это хорошо, но я имею в виду перспективы. Моделирование как прием в экспериментальных исследованиях, в конкретном техническое проектировании... Это ж позарез нужно.
— Ты же знаешь, с третьего курса пришлось уйти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Он ненавидел овчарок. Овчарки, автоматы, капо, полосатые куртки узников — все возникало сразу. Он гнал от себя эти отрывки прошлого, далекого. Не хотел ничего вспоминать, но, помимо воли, виделся двор, наполненный людьми, призраки, холодные бараки с белыми заиндевелыми стеклами, ледяным полом и страшными нарами. Не
все поднимались утром. И тех, что остались лежать, уно-сили. Он боялся, что в какую-то ночь так случится и с его мамой.
Овчарки с черной полосой по хребту потом долго преследовали по ночам. Он бежал от них, и не мог уйти, и кричать не мог. Леденящий ужас будто парализовывал тело, мозг, волю. Просыпался от своего же хриплого стона. Сердце колотилось тяжело и часто.
Закурив, Андрей пошел дальше. Вдруг захотелось поехать в центр города, потолкаться среди людей, высыпавших в теплый вечер на улицы. Остановил такси.
На бульваре под молодой, блестящей в лучах заходящего солнца листвой столетних платанов бродили толпы туристов. С огромного лайнера у причала гремела музыка. Широкая лестница, спадавшая в порт к морскому вокзалу, соединила город с этим белоснежным лайнером, розовато-синим морем, открывая дорогу в океан.
Наступали сумерки. Тяжелые кроны деревьев густым сводом притенили улицу, укрыли ее.
Андрей поднялся кварталом выше, повернул к оперному театру. Обгоняя, его толкали спешившие к театру нарядные женщины, а он брел все так же медленно, слушая шум улицы, возгласы, смех, наслаждаясь этим праздничным гулом, мирной вечерней суетой.
Из-за поворота показался автобус, маршрут которого проходил мимо его дом-а, и Андрей, словно разбуженный громыханием огромного «Икаруса», помчался к остановке. Любаша ведь ждет. И Андрей вскочил на подножку автобуса.
Однако оправдываться ему не пришлось — Любаша куда-то ушла.
А потом, поздно вечером, случилось то, чего не объяснишь. Да и кто может объяснить чудо! Тогда бы оно не было чудом, если его можно объяснить. Сидел потрясенный, не отводя глаз, и не верил, что перед ним действительно она. Ив материале очень простом — глине. Лучи света почему-то дробились радугой, и тогда он видел е е смутно через розово-зеленый туман. Протирал глаза — и опять она перед ним, и не мог решить кто — Елена или Дина? Разрез глаз, мягкий и уверенный поворот головы — Елены, но не тающая скорбная складка, затаенное страдание в улыбке — Дины. И все же она была сама по себе —ни та, ни другая,— какой жила все это время в его душе.
Утром он не мог с н е й расстаться.
Во время обеда Иван удивленно спросил:
— Уж не перебрал ли ты вчера, дружище?! Признайся, что хватил лишку. Ходишь, как лунатик.
Андрей не смог ответить.
Как девчонка перед первым свиданием, поглядывал на часы. Домой бежал и не верил, что увидит ее — ведь она теперь сама по себе.
И в Москву не хотелось ехать—с ней не хотелось расставаться. Привык видеть у своего изголовья, мысленно обращаться, как к живой. Теперь она казалась ему более «настоящей», чем Елена, чем воспоминания о
Дине. Наваждение рассеялось и Москве. Дела захлестнули нею их небольшую группу настолько, что вечером, един коснувшись головой подушки, Андрей засыпал. Только перед самым отъездом удалось выкроить свободный день, Все трое- Андрей, Осадчий иЯрослав — разбежались по своим делам, условившись встретиться к пяти часам возле памятника Пушкину.
Андрей отправился по книжным магазинам. Давно предвкушал удовольствие, когда можно не торопясь порыться в книгах, поискать что-либо интересное для себя и для Любаши.
Переходил от полки к полке и все не мог оторваться: откладывал и откладывал книги, хотя дал себе слово — не больше десяти! Но попадались такие, которые только в библиотеках'разыщешь, а домой и не выпросишь. Вот как не взять монографию о Леонардо да Винчи, о Ван-Гоге?! А Роден?! Нет уж, от таких книг отказаться невозможно.
Жаль, всего не унесешь, всего того, что ему совершенно необходимо. Неужели пятый час?! Еще вот эту—фламандская школа...
Теперь немного технических.
Какие, тут, оказывается, можно найти словари. И последнее — «Имитационные модели».
Нагруженный покупками, попытался поймать такси. По увы...
Спустился в метро.
— Привет! Ты что, книгоношей пристроился или с автолавкой конкурируешь? — крикнул Ярослав Андрею, когда тот, обойдя памятник, оглянулся по сторонам.
Андрей победоносно уложил груз на скамье — рядом с Ярославом.
Тот наклонился, пробегая взглядом по корешкам справочников,— книги по скульптуре его не интересовали.
— Слушай, где? Я сейчас...
— Завтра.
— Так завтра ведь жюри. Ладно, во второй половине дня вырвусь.
— Где Осадчий?
— Пока нет.
— Единственный случай, когда парторг опаздывает.
— Придет, никуда не денется. А я все смотрел на памятник. Удивительные пропорции. И постамент отлично рассчитан.
— Ладно там, «рассчитан»! Ты чуть прищурься, кажется — вот-вот вскинет Александр Сергеевич голову, заговорит. Давай, раз уж мы тут, цветов ему купим,— и подумал в это мгновение о н е й.
— Не возражаю, только возложением займешься ты. Андрей кивнул и направился к киоску напротив. Он
выбрал несколько крупных белых гвоздик. Почему-то именно сейчас пожалел, что раньше не разрешил Любаше зайти посмотреть. Ему нужно было видеть выражение лица сестры в первое мгновение. А Осадчий—что сказал бы, если бы увидел?
Подумав так, Андрей как бы несколько отдалил ее от себя. Постепенно она становилась не только его сокровенным, выстраданным и, отдалясь от него, уступала место тому новому, что зародилось где-то в глубине его души. Андрей пока серьезно не задумывался над этим, ибо все должно приходить само собой, а уж когда придет... Хотя он никогда ни в чем не изменит тому, чем занят, чем живет теперь. Это — главное. Но и без того, другого, жизнь стала бы куда беднее.
Ярослав, лениво следивший за сплошным потоком пешеходов, буквально затопивших улицу вдоль бульвара, сказал:
— Все бегут, как у нас по утрам или в часы пик. В метро меня даже старушки обгоняли. Через несколько минут я обнаруживал, что тоже включился в соответствующий темп. Замедлял шаг, а потом опять рысью. Зачем?
— Что и говорить, дома поуютнее,— согласился Андрей.— Особенно вечерком, когда наши люди целыми се-мьями выходят «пройтись с чувством».
— Угу,— кивнул Ярослав.
Поставив пакеты ребром, снова занялся разглядыванием корешков книг.
— Слушай, а Блохинцева не достал?
— К сожалению...
— А ведь тебе он необходим. Я серьезно говорю: твое дело — моделирование. «Кулак», «ручейки» — все это хорошо, но я имею в виду перспективы. Моделирование как прием в экспериментальных исследованиях, в конкретном техническое проектировании... Это ж позарез нужно.
— Ты же знаешь, с третьего курса пришлось уйти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105