Никто возражать не будет, наоборот, будем только приветствовать.— Он снова поискал глазами Константина и послал ему казенную улыбку.— Вот так... А что же до кандидатуры на пост первого секретаря, то, я думаю, у нас нет более подходящего человека, чем Сергей Яковлевич Коробин. По сути, он все эти месяцы, пока болеет Бахолдин, уже руководит нашим районом, и руководит неплохо. Я не вия^у причины, по которой мы отказали бы в доверии такому опытному товарищу.
Садясь на свое место, Анохин как бы ненароком задел плечом Вершинина и настойчиво и пристально смотрел на него до тех пор, пока молодой секретарь не попросил
слова.
Вершинин не знал, о чем будет говорить, ни в чем он не был уверен и внутренне бросался из одной крайности в другую: сначала он искренне жалел Яранцеву, думая, что, окажись на ее месте, поступил бы точно так же, потом он подчинился властности Коробина, считая, что секретарь защищает не личные интересы, а более высокие принципы. «Да, мы не вольны поступать, как нам заблагорассудится,— думал он,— И не можем идти на поводу личных при-
страстий и настроений». Ему было ясно, что Мажаров для всех райкомовцев являлся «варягом», случайно оказавшимся в их кругу человеком, личностью непосредственной, но весьма наивной, лишенной всякого организационного опыта.
— Я очень уважаю смелость и принципиальность Константина Андреевича,— сказал Вершинин, потому что больше молчать было уже просто нелепо.— Я обрадовался, когда к нам в райком приехал молодой товарищ, почти мой одногодок, и надеюсь, что мы с ним хорошо еще поработаем вместе. Пусть он на меня не обижается, но ему, конечно, пока не по плечу обязанность первого секретаря. Я думаю, что он мог бы побыть вторым секретарем или третьим, и я охотно уступлю ему свое место, потому что он этого достоин!..
Не заметив восхищенного взгляда Коробина, Вершинин, потупясь, опустился на стул и долго сидел так, боясь сознаться самому себе, что покривил душой, стал на сторону не того человека, который ему был ближе по душе, а помог укрепиться тому, кого втайне побаивался и знал лишь по одним заседаниям в райкоме...
Однако все завершилось неожиданно просто, и не кто иной, как Мажаров, освободил Вершинина от душевной раздвоенности. Взъерошив пальцами волосы, он вышел к столу и сказал с обезоруживающей прямотой:
— За добрые слова обо мне — спасибо! — Он прижал руку к груди.— Безусловно, я не гожусь для такой работы, о чем спорить!.. Я хотел бы, если товарищи не будут возражать, пожить и поработать в родной Черемшанке... Если там, конечно, найдется место агронома. Я совсем забыл, как пахнет земля, и, поверьте, в мои годы уже пора приносить людям какую-то пользу — ведь стыдно так жить дальше, честное слово!..
Он словно был недоволен, что излишне разоткровенничался, потеребил рыжеватого отлива бородку, пошел было обратно на свое место, но тут же вернулся.
— Кстати, о товарище Коробине... Не хочу скрывать, что я думаю о нем. Может быть, он и обладает каким-то опытом, который устраивает некоторых членов бюро, но, по-моему, он начисто лишен того главного, что должно быть определяющим, когда мы думаем о партийном работнике,— он совершенно не разбирается в людях.
— Это демагогия! — крикнул прокурор.
— Если вам не по душе и вы с этим не согласны, то уже и демагогия! — Константин говорил с непонятной веселостью, как человек, которому нечего терять.— Мне достаточно было сегодня побыть на одном бюро, чтобы понять, что товарищ Коробин верит лишь в силу бездумного и слепого подчинения всех своей воле. Он убежден, что может руководить людьми, по уважая пи самих людей, ни их мнений. Ну какое отношение имеет к партии это позорное судилище над честными коммунистами, которое сегодня тут происходило?.. Да разве после этого станет хоть кто-нибудь уважать и любить подобного секретаря?
— Мне ваша любовь не нужна, товарищ Мажаров! — не выдержав, крикнул Коробин, и лицо его покрылось малиновыми пятнами.— Лишь бы вы сами не забывали о любви к партии и государству. В этом вся суть! А начнете забывать, я вам напомню!..
— Благодарю.— Константин говорил уже без улыбки, голос его зазвучал глуховато, напористо.— Беда ваша, Сергей Яковлевич, в том и заключается, что вам кажется, будто вы глубже других любите партию и, уж конечно, больше преданы ее идеям, чем все коммунисты района. Бросьте вы превращать высокие слова о преданности партии в молитву и расскажите лучше, почему вы сегодня расправились с ни в чем не повинными коммунистами...
— Я категорически протестую! — Анохин вскинул руку, обернулся к Пробатову.— Я прошу, Иван Фомич, оградить нас от оскорблений!.. Разве допустимо, чтобы мы выслушивали вот такие речи, в которых все переворачивается с ног на голову?
— Да, допустимо.— Пробатов откинулся на спинку кресла, провел рукой по утомленным до красноты глазам.— Просто мы отвыкли нормально спорить, уважать точку зрения другого. Некоторые вообще считают, что мы единомышленники только потому, что обязались одинаково мыслить. Вот почему частенько некоторые товарищи готовы присоединиться к мнению вышестоящего товарища, даже если оно в корне ошибочно, а то и вредно... Сила коллективного разума не в том, что мы поем в одном хоре, а в том, чтобы у каждого из нас был собственный голос... Да и можно ли познать истину, если не будет никакого
спора?
Было видно, что он уже очень устал, огрузнел, движения его были вялыми.
— Ну что ж, товарищи.— Упираясь кулаками о стол, Пробатов поднялся.— Не станем заранее предрешать, кто будет вашим секретарем. Доверимся коммунистам, и я думаю, что они не покривят душой и сами выберут себе пар-
тайного вожака. Надеюсь, что и с Черемшанкой вы разберетесь основательно и мне не придется краснеть перед колхозниками — ведь я обещал им, что райком наведет хам порядок во всем... Не подведите ни меня, ни себя!
Коробин проводил Пробатова до машины и вернулся в кабинет. За опустевшим столом со стеклянными пепельницами, полными окурков, одиноко и мрачно горбился Анохин. Из пепельницы тянулась сизоватая пряжа дымка и цеплялась за его вислый темно-русый вихор.
— Да-а, подраспустил Бахолдин кадры.— Коробин, не присаживаясь, заходил из угла в угол.— Не наведем порядок — будем гореть синим огнем!
Анохин сидел, обмякнув, навалясь грудью на стол, безучастный, далекий. Коробин подошел к нему, полуобнял за плечи.
— Что такой хмурый? Переволновался? Или, может быть, обиделся на меня?
— Брось! — устало отмахнулся Иннокентий.
— Ты вел себя сегодня как настоящий борец! Не скрою, я даже восхищался тобой,— громко, на весь кабинет, как будто они были здесь не одни, говорил Коробин.—Уж я-то знаю, сегодня тебе было нелегко быть принципиальным.
Похвала секретаря была приятна Анохину, но больше всего ему сейчас хотелось остаться наедине с самим собой, собраться с мыслями, прийти в себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Садясь на свое место, Анохин как бы ненароком задел плечом Вершинина и настойчиво и пристально смотрел на него до тех пор, пока молодой секретарь не попросил
слова.
Вершинин не знал, о чем будет говорить, ни в чем он не был уверен и внутренне бросался из одной крайности в другую: сначала он искренне жалел Яранцеву, думая, что, окажись на ее месте, поступил бы точно так же, потом он подчинился властности Коробина, считая, что секретарь защищает не личные интересы, а более высокие принципы. «Да, мы не вольны поступать, как нам заблагорассудится,— думал он,— И не можем идти на поводу личных при-
страстий и настроений». Ему было ясно, что Мажаров для всех райкомовцев являлся «варягом», случайно оказавшимся в их кругу человеком, личностью непосредственной, но весьма наивной, лишенной всякого организационного опыта.
— Я очень уважаю смелость и принципиальность Константина Андреевича,— сказал Вершинин, потому что больше молчать было уже просто нелепо.— Я обрадовался, когда к нам в райком приехал молодой товарищ, почти мой одногодок, и надеюсь, что мы с ним хорошо еще поработаем вместе. Пусть он на меня не обижается, но ему, конечно, пока не по плечу обязанность первого секретаря. Я думаю, что он мог бы побыть вторым секретарем или третьим, и я охотно уступлю ему свое место, потому что он этого достоин!..
Не заметив восхищенного взгляда Коробина, Вершинин, потупясь, опустился на стул и долго сидел так, боясь сознаться самому себе, что покривил душой, стал на сторону не того человека, который ему был ближе по душе, а помог укрепиться тому, кого втайне побаивался и знал лишь по одним заседаниям в райкоме...
Однако все завершилось неожиданно просто, и не кто иной, как Мажаров, освободил Вершинина от душевной раздвоенности. Взъерошив пальцами волосы, он вышел к столу и сказал с обезоруживающей прямотой:
— За добрые слова обо мне — спасибо! — Он прижал руку к груди.— Безусловно, я не гожусь для такой работы, о чем спорить!.. Я хотел бы, если товарищи не будут возражать, пожить и поработать в родной Черемшанке... Если там, конечно, найдется место агронома. Я совсем забыл, как пахнет земля, и, поверьте, в мои годы уже пора приносить людям какую-то пользу — ведь стыдно так жить дальше, честное слово!..
Он словно был недоволен, что излишне разоткровенничался, потеребил рыжеватого отлива бородку, пошел было обратно на свое место, но тут же вернулся.
— Кстати, о товарище Коробине... Не хочу скрывать, что я думаю о нем. Может быть, он и обладает каким-то опытом, который устраивает некоторых членов бюро, но, по-моему, он начисто лишен того главного, что должно быть определяющим, когда мы думаем о партийном работнике,— он совершенно не разбирается в людях.
— Это демагогия! — крикнул прокурор.
— Если вам не по душе и вы с этим не согласны, то уже и демагогия! — Константин говорил с непонятной веселостью, как человек, которому нечего терять.— Мне достаточно было сегодня побыть на одном бюро, чтобы понять, что товарищ Коробин верит лишь в силу бездумного и слепого подчинения всех своей воле. Он убежден, что может руководить людьми, по уважая пи самих людей, ни их мнений. Ну какое отношение имеет к партии это позорное судилище над честными коммунистами, которое сегодня тут происходило?.. Да разве после этого станет хоть кто-нибудь уважать и любить подобного секретаря?
— Мне ваша любовь не нужна, товарищ Мажаров! — не выдержав, крикнул Коробин, и лицо его покрылось малиновыми пятнами.— Лишь бы вы сами не забывали о любви к партии и государству. В этом вся суть! А начнете забывать, я вам напомню!..
— Благодарю.— Константин говорил уже без улыбки, голос его зазвучал глуховато, напористо.— Беда ваша, Сергей Яковлевич, в том и заключается, что вам кажется, будто вы глубже других любите партию и, уж конечно, больше преданы ее идеям, чем все коммунисты района. Бросьте вы превращать высокие слова о преданности партии в молитву и расскажите лучше, почему вы сегодня расправились с ни в чем не повинными коммунистами...
— Я категорически протестую! — Анохин вскинул руку, обернулся к Пробатову.— Я прошу, Иван Фомич, оградить нас от оскорблений!.. Разве допустимо, чтобы мы выслушивали вот такие речи, в которых все переворачивается с ног на голову?
— Да, допустимо.— Пробатов откинулся на спинку кресла, провел рукой по утомленным до красноты глазам.— Просто мы отвыкли нормально спорить, уважать точку зрения другого. Некоторые вообще считают, что мы единомышленники только потому, что обязались одинаково мыслить. Вот почему частенько некоторые товарищи готовы присоединиться к мнению вышестоящего товарища, даже если оно в корне ошибочно, а то и вредно... Сила коллективного разума не в том, что мы поем в одном хоре, а в том, чтобы у каждого из нас был собственный голос... Да и можно ли познать истину, если не будет никакого
спора?
Было видно, что он уже очень устал, огрузнел, движения его были вялыми.
— Ну что ж, товарищи.— Упираясь кулаками о стол, Пробатов поднялся.— Не станем заранее предрешать, кто будет вашим секретарем. Доверимся коммунистам, и я думаю, что они не покривят душой и сами выберут себе пар-
тайного вожака. Надеюсь, что и с Черемшанкой вы разберетесь основательно и мне не придется краснеть перед колхозниками — ведь я обещал им, что райком наведет хам порядок во всем... Не подведите ни меня, ни себя!
Коробин проводил Пробатова до машины и вернулся в кабинет. За опустевшим столом со стеклянными пепельницами, полными окурков, одиноко и мрачно горбился Анохин. Из пепельницы тянулась сизоватая пряжа дымка и цеплялась за его вислый темно-русый вихор.
— Да-а, подраспустил Бахолдин кадры.— Коробин, не присаживаясь, заходил из угла в угол.— Не наведем порядок — будем гореть синим огнем!
Анохин сидел, обмякнув, навалясь грудью на стол, безучастный, далекий. Коробин подошел к нему, полуобнял за плечи.
— Что такой хмурый? Переволновался? Или, может быть, обиделся на меня?
— Брось! — устало отмахнулся Иннокентий.
— Ты вел себя сегодня как настоящий борец! Не скрою, я даже восхищался тобой,— громко, на весь кабинет, как будто они были здесь не одни, говорил Коробин.—Уж я-то знаю, сегодня тебе было нелегко быть принципиальным.
Похвала секретаря была приятна Анохину, но больше всего ему сейчас хотелось остаться наедине с самим собой, собраться с мыслями, прийти в себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111