Он порывался вскочить и крикнуть, что все, о чем тут говорится, чепуха, абсурд, они же взрослые люди, как им не совестно громоздить одну нелепицу на другую, неужели на самом деле кто-то поверит во весь этот вздор? Но стоило ему чуть приподняться или качнуться, как Дымшаков железно, точно клещами, стискивал его руку, и Константин сникал.
Чтобы чем-то унять не знавшие покоя руки, он вытащил из кармана подаренную Авдотьей нитку старинных янтарных бус, отполированных, как речные камушки, и стал перебирать их в пальцах, сухо пощелкивая, будто четками. Казалось, эта нитка грубовато отшлифованных бусин помогает внутренне собраться, быть более сдержанным, иначе у него не хватило бы сил слушать то, что говорил о нем Анохин.
А тот не брезговал ничем, чтобы очернить черемшан-ского парторга. По словам Анохина, Мажаров зарабатывал «политический капитал», создавал себе дешевую популярность: и заменял возчика на ферме, и посещал пьяные гулянки, чтобы подделаться под настроение людей, и, собирая вокруг себя недовольных, подбивал их на то, чтобы они не сдавали своих коров... Каждое слово, когда-либо оброненное Константином, сейчас стреляло в него: то, что было его убеждением и болью, осмеивалось и забрасывалось грязью. Если его не спять с должности парторга и не убрать из Черемшапки, то вряд ли райком сумеет обеспечить правильное идейное руководство колхозом. Не забыт был при всех этих обвинениях и Дымшаков, с которым давно надо перестать нянчиться и воздать ему по заслугам. В прошлый раз, когда он сорвал отчетное собрание, ему простили, вернули партийный билет, считали, что он одумается, оценит проявленную к нему чуткость, но после этого он повел себя еще более вызывающе, нашел в лице парторга «идейного вдохновителя», и вместе они сделали все, чтобы уговорить доверчивых людей растащить уже закупленных коров по своим дворам... И хотя в том, что говорил Анохин, не было правды, его полная угроз речь как-то уже действовала на всех. Люди становились строже, недоступнее, изредка бросали на Константина и Егора недоверчивые, угрюмые взгляды, и Константин чувствовал, что они точно отдаляются от всех, что между ними встает невидимая преграда. В душевной растерянности он поймал вдруг себя на панической мысли: а что, если он и на самом деле что-то недопонимает, на самом деле в чем-то виноват перед всеми и, сам того не ведая, обманул доверие партии, как уверяет Коробин? Что, если недомыслие,
ложное самолюбие и трусость мешают ему признать то, что все хотят услышать от него? Ведь стоит признать свою вину, нему сразу станет легко, все будут удовлетворены, и исчезнет это давящее ощущение одиночества... А как бы поступил на его месте Алексей Макарович?
Его зазнобило от одной мысли об этом, спина стала холодной, и он в изнеможении закрыл глаза, ужасаясь тому, что мог поддаться минутному малодушию. Однако почему молчит Пробатов? Ждет, когда они расчистят ему путь, и он выйдет, чтобы тихо и внушительно, как подобает высокому руководителю, особым, комнатным голосом сказать, что он не сомневался, что коммунисты района правильно оценят обстановку и осудят таких отщепенцев, как Мажаров и Дымшаков. Кто назвал их так — Анохин или Коробин? Да не все ли равно! Страшно другое - что этому поверили, что никто не возмутился, все сидят и слушают и ложь и ругань, словно таким языком и нужно разговаривать со своими товарищами по партии. «Они говорят обо мне как о враге. Но ведь то, что они делают сейчас,— никакому врагу не додуматься!..»
Чтобы отвлечься, Константин начал оглядывать чистенький парткабинет с фотовитринами, журналами на стеллажах, читать лозунги, так не вязавшиеся с тем, о чем говорили сейчас в этой комнате. Лозунги тоже кричали против тех, кто пытался сломить его волю и дух, лишить его способности мыслить...
Когда, не прося слова, поднялась Ксения и начала защищать и оправдывать его, Константин внутренне сжался в ожидании новой беды. Ее никто не останавливал, не прерывал, и она сбивчиво и горячась говорила о том, как сама заблуждалась, верила, что нужно закупать коров, пока не пережила случившееся в Черемшанке. «Мажаров не в чем не виноват! — убеждала она помрачневших членов бюро и, поворачиваясь к Пробатову, прижимала руки к груди.— Он поступил так, как должен был поступить на его месте каждый честный человек!»
Ее глаза горели влажным, мятежным блеском, голос то опускался до шепота, то вновь звенел. Константин до боли сжал в кулаке янтарные бусины и уже не искал взгляда Ксении. Она сама нашла его глаза и посмотрела на него так, что он дрогнул, еще не веря до конца тому, что ему открылось. Душу его залило чувство благодарности, стыда и нежности. «Она любит меня!» — подумал он, испытывая и страх за нее, и жалость. Голос Ксении звучал все уверенней, и им уже овладело чувство гордости. Он
слышал и видел человека, сумевшего победить самого себя и способного защищать то, что было дорого его убеждениям... Ради этого и стоило жить, жить и бороться,— завтра встанет кто-то еще и еще, и людей уже нельзя будет запугать и заставить отречься от своих мыслей! Оживился и вздохнул полной грудью Дымшаков, сжал его локоть.
— Я перестала бы уважать себя и считать коммунисткой, если бы не высказала того, что думала! — договорила Ксения и, гордо откинув назад голову, прислонилась к транспаранту.
И тишина взорвалась, но из общего гула Константин уловил лишь возглас Синева:
— А почему мы ведем это бюро в такой недопустимой форме?
Его поддержала насмешливым говорком Прасковья Любушкина:
— Да и не того мы человека с песком продираем! Кашу-то заварил Аникей, а он вон сидит как Иисусик, будто он тут ни при чем!
— Партия и не таких людей поправляла!
Но Коробин пренебрег этими репликами, поднял руку и спросил, оборачиваясь к Константину:
— Может быть, вы не понимаете, что речь идет о вашей партийности? Или вас убедило чисто женское выступление предыдущего оратора? Или вы по-прежнему считаете себя безгрешным? Нам важно знать, как вы сами оцениваете свое антипартийное поведение!..
«Так оно и есть! Они жаждут услышать мое раскаяние! — Константин обрадовался, что разгадал нехитрый прием.— Отсюда и эта беззастенчивая наглость и угрозы».
Он все еще надеялся, что заговорит Пробатов, отбросит в сторону весь мусор, который навалили не в меру ретивые его помощники, разберется во всем. Не может быть, чтобы он не понимал, что на самом деле произошло в Черемшапке!
Чувствуя обращенные на него взгляды, Константин встал, перетирая в ладонях гладкие, нагретые бусины янтаря, посмотрел на Пробатова. Тот сидел прямо, ни на кого не глядя, с отсутствующим, непроницаемым выражением лица. От этого непонятно замкнувшегося человека теперь зависела судьба не только Константина, но и всей Черем-шанки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Чтобы чем-то унять не знавшие покоя руки, он вытащил из кармана подаренную Авдотьей нитку старинных янтарных бус, отполированных, как речные камушки, и стал перебирать их в пальцах, сухо пощелкивая, будто четками. Казалось, эта нитка грубовато отшлифованных бусин помогает внутренне собраться, быть более сдержанным, иначе у него не хватило бы сил слушать то, что говорил о нем Анохин.
А тот не брезговал ничем, чтобы очернить черемшан-ского парторга. По словам Анохина, Мажаров зарабатывал «политический капитал», создавал себе дешевую популярность: и заменял возчика на ферме, и посещал пьяные гулянки, чтобы подделаться под настроение людей, и, собирая вокруг себя недовольных, подбивал их на то, чтобы они не сдавали своих коров... Каждое слово, когда-либо оброненное Константином, сейчас стреляло в него: то, что было его убеждением и болью, осмеивалось и забрасывалось грязью. Если его не спять с должности парторга и не убрать из Черемшапки, то вряд ли райком сумеет обеспечить правильное идейное руководство колхозом. Не забыт был при всех этих обвинениях и Дымшаков, с которым давно надо перестать нянчиться и воздать ему по заслугам. В прошлый раз, когда он сорвал отчетное собрание, ему простили, вернули партийный билет, считали, что он одумается, оценит проявленную к нему чуткость, но после этого он повел себя еще более вызывающе, нашел в лице парторга «идейного вдохновителя», и вместе они сделали все, чтобы уговорить доверчивых людей растащить уже закупленных коров по своим дворам... И хотя в том, что говорил Анохин, не было правды, его полная угроз речь как-то уже действовала на всех. Люди становились строже, недоступнее, изредка бросали на Константина и Егора недоверчивые, угрюмые взгляды, и Константин чувствовал, что они точно отдаляются от всех, что между ними встает невидимая преграда. В душевной растерянности он поймал вдруг себя на панической мысли: а что, если он и на самом деле что-то недопонимает, на самом деле в чем-то виноват перед всеми и, сам того не ведая, обманул доверие партии, как уверяет Коробин? Что, если недомыслие,
ложное самолюбие и трусость мешают ему признать то, что все хотят услышать от него? Ведь стоит признать свою вину, нему сразу станет легко, все будут удовлетворены, и исчезнет это давящее ощущение одиночества... А как бы поступил на его месте Алексей Макарович?
Его зазнобило от одной мысли об этом, спина стала холодной, и он в изнеможении закрыл глаза, ужасаясь тому, что мог поддаться минутному малодушию. Однако почему молчит Пробатов? Ждет, когда они расчистят ему путь, и он выйдет, чтобы тихо и внушительно, как подобает высокому руководителю, особым, комнатным голосом сказать, что он не сомневался, что коммунисты района правильно оценят обстановку и осудят таких отщепенцев, как Мажаров и Дымшаков. Кто назвал их так — Анохин или Коробин? Да не все ли равно! Страшно другое - что этому поверили, что никто не возмутился, все сидят и слушают и ложь и ругань, словно таким языком и нужно разговаривать со своими товарищами по партии. «Они говорят обо мне как о враге. Но ведь то, что они делают сейчас,— никакому врагу не додуматься!..»
Чтобы отвлечься, Константин начал оглядывать чистенький парткабинет с фотовитринами, журналами на стеллажах, читать лозунги, так не вязавшиеся с тем, о чем говорили сейчас в этой комнате. Лозунги тоже кричали против тех, кто пытался сломить его волю и дух, лишить его способности мыслить...
Когда, не прося слова, поднялась Ксения и начала защищать и оправдывать его, Константин внутренне сжался в ожидании новой беды. Ее никто не останавливал, не прерывал, и она сбивчиво и горячась говорила о том, как сама заблуждалась, верила, что нужно закупать коров, пока не пережила случившееся в Черемшанке. «Мажаров не в чем не виноват! — убеждала она помрачневших членов бюро и, поворачиваясь к Пробатову, прижимала руки к груди.— Он поступил так, как должен был поступить на его месте каждый честный человек!»
Ее глаза горели влажным, мятежным блеском, голос то опускался до шепота, то вновь звенел. Константин до боли сжал в кулаке янтарные бусины и уже не искал взгляда Ксении. Она сама нашла его глаза и посмотрела на него так, что он дрогнул, еще не веря до конца тому, что ему открылось. Душу его залило чувство благодарности, стыда и нежности. «Она любит меня!» — подумал он, испытывая и страх за нее, и жалость. Голос Ксении звучал все уверенней, и им уже овладело чувство гордости. Он
слышал и видел человека, сумевшего победить самого себя и способного защищать то, что было дорого его убеждениям... Ради этого и стоило жить, жить и бороться,— завтра встанет кто-то еще и еще, и людей уже нельзя будет запугать и заставить отречься от своих мыслей! Оживился и вздохнул полной грудью Дымшаков, сжал его локоть.
— Я перестала бы уважать себя и считать коммунисткой, если бы не высказала того, что думала! — договорила Ксения и, гордо откинув назад голову, прислонилась к транспаранту.
И тишина взорвалась, но из общего гула Константин уловил лишь возглас Синева:
— А почему мы ведем это бюро в такой недопустимой форме?
Его поддержала насмешливым говорком Прасковья Любушкина:
— Да и не того мы человека с песком продираем! Кашу-то заварил Аникей, а он вон сидит как Иисусик, будто он тут ни при чем!
— Партия и не таких людей поправляла!
Но Коробин пренебрег этими репликами, поднял руку и спросил, оборачиваясь к Константину:
— Может быть, вы не понимаете, что речь идет о вашей партийности? Или вас убедило чисто женское выступление предыдущего оратора? Или вы по-прежнему считаете себя безгрешным? Нам важно знать, как вы сами оцениваете свое антипартийное поведение!..
«Так оно и есть! Они жаждут услышать мое раскаяние! — Константин обрадовался, что разгадал нехитрый прием.— Отсюда и эта беззастенчивая наглость и угрозы».
Он все еще надеялся, что заговорит Пробатов, отбросит в сторону весь мусор, который навалили не в меру ретивые его помощники, разберется во всем. Не может быть, чтобы он не понимал, что на самом деле произошло в Черемшапке!
Чувствуя обращенные на него взгляды, Константин встал, перетирая в ладонях гладкие, нагретые бусины янтаря, посмотрел на Пробатова. Тот сидел прямо, ни на кого не глядя, с отсутствующим, непроницаемым выражением лица. От этого непонятно замкнувшегося человека теперь зависела судьба не только Константина, но и всей Черем-шанки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111