— Ты гляди за своим, Фенька! А то он не ест, а только пьет да мануфактурой утирается. С такой закуски он скоро начнет харчами хвалиться.
— Все едино! Он если и жрет до отвала, еда в ем все равно не приживается.
— Я веселая! Люблю, чтоб в гармонь играли, чтоб душа пела. А мой всю жизнь молчит. От щекотки и то не смеется!
— Напьюсь вина, и кошки меня скребут: черные, белые, всякие,— гнусаво жаловался кто-то.
— Так это ж черти, голова! Не признал ты их, что ли?
— А у нас вот в позапрошлом годе что было — умереть можно со смеху! — пробился и зажурчал сквозь гомон захлебывающийся, нетерпеливый женский голос.— Завел, значит, мужик полюбовницу, а бабе своей глаза отводит, мол, томят допоздна на собраниях... А сам стал от
полюбовницы домой собираться, да в темноте вместо портянки навернул на ногу платье ейной девчонки!.. Утром продрал зенки, а над ним законная баба стоит. Хрясь его по неумытой роже этим платьишком! А ему и деваться
некуда...
Отзвенели раскаты смеха, и дородная, малиновая от вина и духоты женщина прикрикнула строго:
— Будет вам, бабы, страмотиться! Мужик не телок, чтобы держать его на привязи. Коль на молодую траву его потянуло, быстрей вяжи работой да заботой!
— Ничего-о! От травы оттащишь, он силосу нажрется!..
— Баба — она опиум для трудового народа! — гоготал рыжий мужик, запрокидывая голову и взмахивая длинными непослушными руками.— С ей в рай не попадешь!
— Остепенись, Афоня! — урезонивала его жена и дергала за подол розовой рубахи.— Вам, бесстыжим, завсегда рай!..
У печки, на противоположном конце стола, затевался спор, голоса там звучали еще сдержанно, но уже были полны скрытой насмешки.
— Дураку грамота вредна,— убежденно басил кто-то.
— Это точно! — соглашался сиплый, простуженный голос— Ежели у кого грамота малая, а власть ему большая дадена, то такому лучше не попадайся, обойди стороной. А то всех покусает и в ответе не будет!..
— Не тот, выходит, прав, кто прав, а тот, у кого больше этих самых прав...
— Раньше проще жили,— не то соглашался, не то возражал рассудительно мрачный голос.— Бога боялись, отца и мать почитали, за землю держались... А нынче человек исхитрился весь — на словах один, на деле другой, и червяк его день и ночь сосет...
— Бывает червяк который и пользительный,— ржал рыжий мужик.— На него можно агромадную рыбу поймать!
Ксения улавливала лишь обрывки разговора, вздрагивала и замирала от возгласов, от непонятного ожидания, тревожилась до озноба, хотя и не было никакой видимой причины для беспокойства — свадьба катилась звонко и весело, хмельной угар расслабил людей, сделал их мягче и добрее. Однако чувство тревоги уже не проходило, как будто кто-то вот сейчас ошалело ворвется в избу и всполо*<
шит всех диким криком и вся свадьба пойдет кувырком. Мало ли что можно ожидать хотя бы вот от этих двух мужиков — Дымшакова и Лузгина, приневоленных случаем гулять за одним столом. Они делали вид, что не замечают ДРУГ друга. Егор мрачно отмалчивался, опрокидывал в рот рюмку за рюмкой, но не пьянел. Аникей держался поближе к начальству, словно больше всего довольный не тем, что его пригласили на свадьбу, а что он может, чуть привстав с места, чокнуться с самим Коровиным. Секретарь райкома веселился нарочито шумно, точно стараясь показать, что он здесь такой же гость, как и все,— подхватывал любую песню, нюхал хлебную корочку, говорил, подмигивая неизвестно кому:
— И как эту водку пьют беспартийные? Не пойму!
Приевшаяся старая шутка никого не смешила, но, как будто испытывая терпение Синева и Вершинина, сидевших по обе стороны от него, он повторял ее снова и снова. Один Анохин хохотал как заведенный, сумасшедше выкатывал глаза или вдруг ни с того ни с сего начинал дурашливо орать: «Горь-ка-а-а!» — и лез целоваться к Ксении.
— То-ва-ри-щи!.. Дорогие гости!..— Иннокентий закачался над столом, расплескивая водку из рюмки.— Я предлагаю выпить за нашего руководителя! За Сергея Яковлевича! Который, так сказать, ведет нас...
— Брось, Иннокентий Павлович! — с досадой отмахивался Коробин.
— Не-е-ет!—упрямо мотал головой Анохин.— Не скромничай! Мы с Ксюшей благодарны тебе по гроб жизни... Если бы ты не стал во главе, то что бы мы все стоили без тебя! Тьфу!
Ксения сгорала от стыда и за него и за себя и, дергая Иннокентия за рукав, шептала исступленно и зло:
— Перестань, Кеша!.. Ну, я прошу тебя! Хватит!
Но в Анохина точно вселился бес, и чем больше он пил, тем становился развязнее и наглее. Он тискал ее жаркими и потными руками, и Ксению чуть не тошнило от брезгливости.
— Ты должна теперь меня слушаться, поняла? — приказывал он, дыша ей в лицо винным перегаром.— Кем я тебе являюсь? Ну, скажи, кем?
— Не в те оглобли запрягаешь! — крикнул сильно захмелевший дед Иван.— На нее сбрую не наденешь, чересседельник не подтянешь!
— Я требую к себе уважения! — не унимался Анохин.— Имею я право? Имею?
— Не куражься, Иннокентий Палыч! — подойдя к зятю, уговаривала его Пелагея.— Ты человек самостоятельный, все знают. Не показывай на людях свой характер!..
— А почему она мне не ответит? Слишком гордая, да?—чуть не плача, допытывался Анохин.— Жена да убоится — это что, зря было сказано? Зря?
— Ну-ка прекрати, Иннокентий! — раздраженно проговорил Вершинин.— Возьми себя в руки!
— Горь-ка-а-а!—закричали гости.—Пересладили!Горька!
Несколько раз Ксения порывалась встать и выйти из-за стола, у нее кружилась голова, ее поташнивало, на лбу выступал холодный пот. Ей хотелось остановиться, оборвать это позорное веселье, но она была бессильна что-либо сделать. Казалось, ей уже не вырваться из этого бьющего в уши гомона и звона, и ее, как щепку, несло и крутило в свадебном водовороте. Звякали ножи и рюмки, плыл над столом табачный дым, заволакивая и точно размывая лица, с залихватской удалью играла на баяне Басона, кружился на крохотном пятачке между печкой и порогом подвыпивший Роман, визгливо вскрикивала Нюшка.
Анохин вдруг оторвался от Ксении, и она увидела, как, разводя поднятыми вверх руками, словно плывя по воздуху, он пробился в самый дальний угол избы и чуть не повис на шее у запоздалого, только что появившегося гостя. Лишь мгновение спустя она поняла, что это Мажа-ров. Первым желанием ее было крикнуть: «Не надо! Не хочу!» Но она сидела, будто примороженная к стулу, и оторопело глядела, как Иннокентий обнимает сконфуженного и растерянного Константина. «Что ему тут надо? — подумала она, мучительно сознавая, что сейчас произойдет то непоправимое, чего она так боялась.— Пришел полюбоваться на мое унижение? »
— Я прин-прин-ципиальных мужиков, вроде вас, уважаю! — Голос Анохина прерывала икота.— Вы не против выпить за нашу любовь?..
— Я от всей души желаю вам хорошей жизни!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111