— Самое меньшее — пуркорол1 в райисполкоме будет.
— Батюшки, тогда кончили, — закрыл Токмет лицо своими худыми длинными пальцами» — Думается, смерти ищем мы, играя с пуркоролом?
— Не смейся. Живы будем — увидишь еще, — сказал Омирбек. — Это такой мальчик»
— А чего смеяться? — сказал Токмет, вновь становясь серьезным. — Из способного мальчика что-нибудь да выйдет. Я ведь вот в школе тоже хорошо учился. Особенно по арифметике сильный был. А иначе б я разве чего достиг?
— Ну, мойте руки! — позвал Омирбек. — У старухи, кажется, ужин готов.
— Ой-ей, драгоценная ты мать наша! — сказал Токмет, усаживаясь за столом. — Недаром люди ваш дом хвалят.
— Дорогой, все здесь, что имеем, — сказала Аклима. — На зиму только одного бычка прирезали, да худой оказался. А больше нечего было резать. Это мы для Едиге мясо сварили. Свою долю позднее получите.
— Есть ли лучшая доля, чем эта зеленогорлая? — воскликнул Токмет. — Я же про нее и говорю. Мясо пусть Едиге и Тлеукен едят. А мне и этой бешеной воды хватит. Наливай, Тлеукен.
Тлеукен взял со стола бутылку.
— Тока, сегодняшняя норма выполнена, может, не будем пить?
— Эй, а кто заведующий фермой у нас?
— Вы. Конечно, вы.
— А счетовод кто?
— Я, Тока.
— У кого работа выше, кто кому подчиняется?
— О, что вы говорите, Тока. Разве я когда перебегал вам дорогу?
— Тогда наливай.
— Верно, Тока. Но ведь нам в путь сейчас. А этак, так-то... не тяжеловато ли будет?
— Сколько лет у меня под рукой, а ума не набрался! — огорчился Токмет. — И на тое внука Омеке пить
1 То есть прокурором.
не будем, что ли? Неужто хотя бы пол-литру не осушим мы за здоровье только что пришедшего в мир советского гражданина? Или тебе жалко для меня этой водки?
— Побежден, Тока. На сей раз не серчайте уж на меня, — сказал Тлеукен, хихикая и качая своей маленькой, как у ящерицы, головой. Разлил водку поровну в две чашки, принесенные Аклимой, и поднял свою. — Раз уж пить, так чего ее мусолить, опрокинем разом.
— На, Едиге, возьми кость, погрызи, — предложил Омирбек, нарезавший мясо. — А ты, Токмет, позвонком полакомься — закуской будет.
— И-и, свет ты мой!.. — глянула Аклима на Едиге, когда он принялся за еду. —- В чужом доме живет и учится мальчик, разве ж он ест досыта? И-и, милый мой, ешь, не стесняйся. Доконает вас эта учеба. Погляди на себя — как былинка...
— Ну давай, хлобыстнем, — сказал Токмет.
— Покорен вашему приказу, сей момент, — отозвался Тлеукен. — Апа, дайте чашку холодной воды!
— Мясо ешьте, — сказал Омирбек.
— Это зимовье совсем вроде обветшало, — поглядел Тлеукен вокруг. — Вон матица-то как выгнулась. Как бы не сломалась в один прекрасный день.
Токмет тоже поглядел на потолок.
— И балки погнулись, едва держатся, — покачал он головой. — Износились. Летом починить надо.
— Когда обвалятся, вытащите наши кости, тогда и почините, — сказал Омирбек. — К чему пустые слова говорить? Сами-то вы в хорошем доме с голубой крышей живете, а нам... а нам и этого хватит. Ну, пока не остыло, ешьте мясо. Едиге, ты не гляди на них, ешь.
— Ешь, Едиге, ешь, — сказала Аклима.
— Апа! — позвал Тлеукен. — Вода ваша что-то больно холодная, не надо мне, отнесите обратно. — Он подмигнул ей. — Но только не вылейте, после нас гости выпьют.
— Ну, поехали! — поднял Токмет голову.
— Поехали, — сказал Тлеукен.
— Бисмилла...
— Иррахман, иррахим...1
— Прости их, всевышний, — подняла глаза к потолку Аклима.
— Весового вашего деда в душу! — выругался Омирбек.
— Вкуса нет, — сказал Токмет, поднося к носу полную горсть мяса и нюхая его.
1 Милостивого, милосердного...
— И мне так кажется, — протянул к блюду руку Тлеукен.
— Чем больше пьешь, тем лучше идет, родимая.
— После четырех-пяти стаканов водой отдает, — подхватил Тлеукен.
— Ешьте, легче будет, —- сказал Омирбек.
— Ешь, Едиге, — посмотрела на мальчика Аклима. На улице послышался звонкий лай собаки. Тут же
к нему прибавился другой — поглуше и пониже.
— Возьми, эй, возьми! — закричала Аклима.
— Ого! — сказал Омирбек. — Сильнее кричи. Тот волк, что твой голос услышал, во второй раз близко к нам не подходит.
Сучка на улице так и заливалась, не прерываясь ни на мгновение. Чувствовалось, что она не стоит на месте, а суетливо бросается то в одну, то в другую сторону. Ну, а породистый самец, кажется, и не подумал еще даже подняться — лежит, как лежал. Лишь взлаивает лениво. Но лай его — не суетливый лай сучки, а грозный рык.
— Снова пришел. — Омирбек вытер руки о салфетку, оперся о пол и встал. — И поесть не даст. Серый тут один с самой осени околачивается, вынюхивает, что бы урвать, но мы пока еще целы...
Накинув на себя купи, который лежал у него под локтем, он снял висевшее над порогом видавшее виды ружье шестнадцатого калибра и вышел. Спустя некоторое время раздался слабый бухающий звук. "Пороху мало", — подумал Едиге. Умолкшие было в момент выстрела, собаки теперь уже обе залились яростным возбужденным лаем и понеслись куда-то в сторону. Донесся подбадривающий крик побежавшего за ними Омирбека. Потом и лай, и человеческий голос вновь приблизились — и смолкли, будто их обрубили. Со скрипом открылась наружная дверь. Было слышно, как учащенно дышит Омирбек, как он обколачивает, стуча одной ногой о другую, снег с сапог.
— Ну как, попал? — спросил заметно протрезвевший Токмет, не успел Омирбек появиться в дверях.
— Если с каждым выстрелом попадать, волков в этих краях не останется. Лучше бы спросили, увидел ли я его! — Взобравшись к столу, Омирбек медленными движениями свернул купи и снова подложил его под локоть. — Пальнул, в общем, в ту сторону, куда собаки лаяли, а если б и увидел, то даже на расстоянии от тёра до двери не попал бы.
— Батюшки, да ведь легенды люди про вас рассказывают — дескать, отличный вы стрелок, — сказал Тлеукен.
— Не смейтесь, и ваш черед придет, — сказал Омир-бек. — Думаете, такой уж я стрелок, раз ружье держу! Лишь бы зверя пугнуть.
— Но если все же повезет...
— Не повезет, — прервал его Омирбек. — Вместо свинца я туда конского навозу побольше наталкиваю. Так огнем из дула и полыхнет. Зверь увидит — в ту ночь больше не является. Только вот каждый-то день стрелять не будешь. Осенью сюда скупщик шкур Се-кербай приезжал, патронов и пороху у него было завались, так не продал, проклятый, — охотничьего билета, говорит, у тебя нету. Была у меня лисица, тымак себе хотел сделать — отдал задаром да еще и умолял на лишнюю горсточку пороха расщедриться. Как ни берег, а вот кончается. Был бы загон прочный, так не о чем бы и думать, а тут боюсь, как бы серый через крышу не залез. Только вот на собак наших и рассчитываем.
— Ничего, — сказал Токмет. — В будущем году переведу тебя на одну из новых зимовок.
— А сюда какого-нибудь другого беднягу воткнешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
— Батюшки, тогда кончили, — закрыл Токмет лицо своими худыми длинными пальцами» — Думается, смерти ищем мы, играя с пуркоролом?
— Не смейся. Живы будем — увидишь еще, — сказал Омирбек. — Это такой мальчик»
— А чего смеяться? — сказал Токмет, вновь становясь серьезным. — Из способного мальчика что-нибудь да выйдет. Я ведь вот в школе тоже хорошо учился. Особенно по арифметике сильный был. А иначе б я разве чего достиг?
— Ну, мойте руки! — позвал Омирбек. — У старухи, кажется, ужин готов.
— Ой-ей, драгоценная ты мать наша! — сказал Токмет, усаживаясь за столом. — Недаром люди ваш дом хвалят.
— Дорогой, все здесь, что имеем, — сказала Аклима. — На зиму только одного бычка прирезали, да худой оказался. А больше нечего было резать. Это мы для Едиге мясо сварили. Свою долю позднее получите.
— Есть ли лучшая доля, чем эта зеленогорлая? — воскликнул Токмет. — Я же про нее и говорю. Мясо пусть Едиге и Тлеукен едят. А мне и этой бешеной воды хватит. Наливай, Тлеукен.
Тлеукен взял со стола бутылку.
— Тока, сегодняшняя норма выполнена, может, не будем пить?
— Эй, а кто заведующий фермой у нас?
— Вы. Конечно, вы.
— А счетовод кто?
— Я, Тока.
— У кого работа выше, кто кому подчиняется?
— О, что вы говорите, Тока. Разве я когда перебегал вам дорогу?
— Тогда наливай.
— Верно, Тока. Но ведь нам в путь сейчас. А этак, так-то... не тяжеловато ли будет?
— Сколько лет у меня под рукой, а ума не набрался! — огорчился Токмет. — И на тое внука Омеке пить
1 То есть прокурором.
не будем, что ли? Неужто хотя бы пол-литру не осушим мы за здоровье только что пришедшего в мир советского гражданина? Или тебе жалко для меня этой водки?
— Побежден, Тока. На сей раз не серчайте уж на меня, — сказал Тлеукен, хихикая и качая своей маленькой, как у ящерицы, головой. Разлил водку поровну в две чашки, принесенные Аклимой, и поднял свою. — Раз уж пить, так чего ее мусолить, опрокинем разом.
— На, Едиге, возьми кость, погрызи, — предложил Омирбек, нарезавший мясо. — А ты, Токмет, позвонком полакомься — закуской будет.
— И-и, свет ты мой!.. — глянула Аклима на Едиге, когда он принялся за еду. —- В чужом доме живет и учится мальчик, разве ж он ест досыта? И-и, милый мой, ешь, не стесняйся. Доконает вас эта учеба. Погляди на себя — как былинка...
— Ну давай, хлобыстнем, — сказал Токмет.
— Покорен вашему приказу, сей момент, — отозвался Тлеукен. — Апа, дайте чашку холодной воды!
— Мясо ешьте, — сказал Омирбек.
— Это зимовье совсем вроде обветшало, — поглядел Тлеукен вокруг. — Вон матица-то как выгнулась. Как бы не сломалась в один прекрасный день.
Токмет тоже поглядел на потолок.
— И балки погнулись, едва держатся, — покачал он головой. — Износились. Летом починить надо.
— Когда обвалятся, вытащите наши кости, тогда и почините, — сказал Омирбек. — К чему пустые слова говорить? Сами-то вы в хорошем доме с голубой крышей живете, а нам... а нам и этого хватит. Ну, пока не остыло, ешьте мясо. Едиге, ты не гляди на них, ешь.
— Ешь, Едиге, ешь, — сказала Аклима.
— Апа! — позвал Тлеукен. — Вода ваша что-то больно холодная, не надо мне, отнесите обратно. — Он подмигнул ей. — Но только не вылейте, после нас гости выпьют.
— Ну, поехали! — поднял Токмет голову.
— Поехали, — сказал Тлеукен.
— Бисмилла...
— Иррахман, иррахим...1
— Прости их, всевышний, — подняла глаза к потолку Аклима.
— Весового вашего деда в душу! — выругался Омирбек.
— Вкуса нет, — сказал Токмет, поднося к носу полную горсть мяса и нюхая его.
1 Милостивого, милосердного...
— И мне так кажется, — протянул к блюду руку Тлеукен.
— Чем больше пьешь, тем лучше идет, родимая.
— После четырех-пяти стаканов водой отдает, — подхватил Тлеукен.
— Ешьте, легче будет, —- сказал Омирбек.
— Ешь, Едиге, — посмотрела на мальчика Аклима. На улице послышался звонкий лай собаки. Тут же
к нему прибавился другой — поглуше и пониже.
— Возьми, эй, возьми! — закричала Аклима.
— Ого! — сказал Омирбек. — Сильнее кричи. Тот волк, что твой голос услышал, во второй раз близко к нам не подходит.
Сучка на улице так и заливалась, не прерываясь ни на мгновение. Чувствовалось, что она не стоит на месте, а суетливо бросается то в одну, то в другую сторону. Ну, а породистый самец, кажется, и не подумал еще даже подняться — лежит, как лежал. Лишь взлаивает лениво. Но лай его — не суетливый лай сучки, а грозный рык.
— Снова пришел. — Омирбек вытер руки о салфетку, оперся о пол и встал. — И поесть не даст. Серый тут один с самой осени околачивается, вынюхивает, что бы урвать, но мы пока еще целы...
Накинув на себя купи, который лежал у него под локтем, он снял висевшее над порогом видавшее виды ружье шестнадцатого калибра и вышел. Спустя некоторое время раздался слабый бухающий звук. "Пороху мало", — подумал Едиге. Умолкшие было в момент выстрела, собаки теперь уже обе залились яростным возбужденным лаем и понеслись куда-то в сторону. Донесся подбадривающий крик побежавшего за ними Омирбека. Потом и лай, и человеческий голос вновь приблизились — и смолкли, будто их обрубили. Со скрипом открылась наружная дверь. Было слышно, как учащенно дышит Омирбек, как он обколачивает, стуча одной ногой о другую, снег с сапог.
— Ну как, попал? — спросил заметно протрезвевший Токмет, не успел Омирбек появиться в дверях.
— Если с каждым выстрелом попадать, волков в этих краях не останется. Лучше бы спросили, увидел ли я его! — Взобравшись к столу, Омирбек медленными движениями свернул купи и снова подложил его под локоть. — Пальнул, в общем, в ту сторону, куда собаки лаяли, а если б и увидел, то даже на расстоянии от тёра до двери не попал бы.
— Батюшки, да ведь легенды люди про вас рассказывают — дескать, отличный вы стрелок, — сказал Тлеукен.
— Не смейтесь, и ваш черед придет, — сказал Омир-бек. — Думаете, такой уж я стрелок, раз ружье держу! Лишь бы зверя пугнуть.
— Но если все же повезет...
— Не повезет, — прервал его Омирбек. — Вместо свинца я туда конского навозу побольше наталкиваю. Так огнем из дула и полыхнет. Зверь увидит — в ту ночь больше не является. Только вот каждый-то день стрелять не будешь. Осенью сюда скупщик шкур Се-кербай приезжал, патронов и пороху у него было завались, так не продал, проклятый, — охотничьего билета, говорит, у тебя нету. Была у меня лисица, тымак себе хотел сделать — отдал задаром да еще и умолял на лишнюю горсточку пороха расщедриться. Как ни берег, а вот кончается. Был бы загон прочный, так не о чем бы и думать, а тут боюсь, как бы серый через крышу не залез. Только вот на собак наших и рассчитываем.
— Ничего, — сказал Токмет. — В будущем году переведу тебя на одну из новых зимовок.
— А сюда какого-нибудь другого беднягу воткнешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117