После того как поговорили о погоде, о всяких подобных разных разностях, Шарипа встала и молча отозвала Тулымхана в сторону.
— Ты чего как корова, которой вот-вот телиться, сидишь? — сказала она свистящим шепотом, стараясь не повышать голоса. — Большой человек. Что он о нас подумает? К тому же и не казах. Гость, который второй раз не придет. Или не говорила я тебе, что наш комбинат дом строит? Скоро квартиры распределять будут. Он к нам специально пришел, по моей просьбе — на наши Жилищные условия посмотреть. Ужасно справедливый человек. К тому же и власть у него в руках. Неужто и это не разумеешь?
Голова у Тулымхана совсем пошла кругом. А Шарипа сунула ему в руку большую сумку и положила в карман деньги, весьма порядочное количество.
— Коньяк возьми, одну бутылку. Армянский коньяк. Лучше четыре звездочки, если будет. Сыру сто пятьдесят граммов. Смотри, плавленого не возьми. "Эстонского" или "Советского". Хорошей колбасы, если будет, копченой... — Неожиданно она остановилась, как-то обессиленно уставившись на него, и махнула рукой, злость у нее уже прошла. — Ничего ты в таком дурном настроении, пожалуй, не принесешь.- На-пишу-ка я лучше. А ты вон те новые ботинки надень, — сказала она, уходя в комнату. — У старых-то вон каблуки совсем отвалились. От людей стыдно.
Тулымхан и сам /удивился, как это он не заметил раньше. На полке для обуви стояла новехонькая белая коробка. А в ней, поблескивая новой кожей, лежали черные ботинки. Подошвы в два пальца. С большими застежками. Английские ботинки. Новые-новые.
У Тулымхана все внутри задрожало. Торопясь, он стал надевать ботинки. Внутри был толстый ворс, мягкий-мягкий. Ноге было тепло-тепло. Пальцы не слушались Тулымхана, он едва справился с застежками. Забыв накинуть пальто, опрометью бросился на улицу.
— Знаю! — уже с лестницы прокричал он жене, которая что-то говорила ему вслед. —- Не дурак я, сам знаю, что для почетного гостя покупать!
Прошло немного времени, и семья Тулымхана в селилась в новую квартиру. Квартира была двухкомнатная. Третий этаж. На окраине микрорайона, у Северного кольца, чуть ниже проспекта Абая. Теперь Шарипе стало далековато до работы. Но и отсюда можно было ходить пешком. Выйти минут на пять раньше — и все дела.
Говорят, бог пожелает — одарит не скупясь: очень скоро Тулымхан устроился на работу в только что открывшийся гастроном, совсем рядом с домом. Он не директор. Не заместитель. Не главбух. Но тоже руководящий работник. Все в его руках. Доходов — выше головы. И семье хорошо: в командировки выезжать не надо, в перерыв дома обедаешь. Шарипе уж и грех жаловаться на что-то. Даже в выходные дни она теперь не остается одна. Идти-то до природы несколько шагов, вот и поднимаются они всей семьей — дочь, отец, мать. Ну, если что-то и останется недоделанным?! Надо ведь и радости отведать в жизни, которая так коротка! Не прошло и месяца, а Тулымхан забыл, как в утренних потемках бежал к автобусу, как, не зная теплой супружеской постели, мотался по командировкам. Словно с самого начала была у них жизнь такой гладкой, всего в достатке и в изобилии, живи да радуйся.
Только Шарипа, говорят, все никак не может свыкнуться с этой их новой жизнью.
1973
АРХИВНАЯ ИСТОРИЯ
Мы с ним случайно встретились на улице. Хотя и жили в одном городе, не виделись мы уже около года. Он все такой же, как в прошлом году, как в позапрошлом, как десять лет назад, когда мы учились в аспирантуре. Фетровая шляпа со сломанным передним полем, надвинутая на глаза. Черно-белый шарф, небрежно обмотанный вокруг шеи. Короткое демисезонное пальто. Узкие брючки. Туфли на толстой подошве. В левой руке как бы между прочим зажаты черные кожаные перчатки. Мода меняется, сменяются времена года — Сембек неизменно одинаков. И в осенний дождь, и в зимние морозы он одевается в одно и то же. И не только в одежде он постоянен. Нисколько не изменился он сам: тот же нелюдимый характер, та же манера говорить — все как десять лет назад.
А в первые месяцы знакомства с этим парнем я ничуть не сомневался, что он человек необыкновенный, что его ждет большое будущее — будущее великого ученого. Было ему тогда двадцать два года. Закончив с отличием исторический факультет, он по решению ученого совета был оставлен в аспирантуре. Казахским и русским языками владел он одинаково превосходно. Недурно знал английский и немецкий. И еще, я слышал, делал успехи в изучении персидского и арабского, а в перспективе у него был и китайский. Мне тоже в ту пору едва-едва перевалило за двадцать. Я тоже с отличием закончил университет. Я тоже, я тоже... Одним словом, я считал себя чуть ли не гением. Но все же, познакомившись с Сембеком, должен был признать его превосходство. Причем признал я это без всякой внутренней борьбы, потому что преимущество его было просто бесспорно — он и в самом деле был каким-то сверходаренным. Правда, специальности у нас были разные, кроме того, способность к языкам еще не есть способность к научной деятельности. Но меня в Сембе-ке поражала не сама хватка его, а глубина его знаний — во всем, чем он когда-либо занимался. Поражала его бескрайняя, безграничная эрудиция. Дело дошло до того, что в его присутствии я уже не решался говорить ни о чем по своей специальности — филологии. И не один я —- вся аспирантская братия в общежитии буквально поклонялась Сембеку как некоему идолу. Никто не сомневался, что кандидатскую диссертацию он защитит раньше срока и, пока мы будем возиться со своими, подготовит и докторскую.
Молодость — та пора, когда человек подвластен более чувству, нежели разуму. Можешь в одно мгновение влюбиться или возненавидеть, и так же в одно мгновение разочароваться в том, во что веровал; потерпишь неожиданное крушение каких-то надежд — и тут же отрекаешься от прежних своих пристрастий. Прошел год, другой, и мы начали сомневаться в гениальности, да и вообще в какой-то особой даровитости Сембека. А к середине третьего года просто убедились в том, что он такой же смертный, как и мы, и даже не потягается, пожалуй, со многими из нас. За все время Сембек сдал лишь кандидатский минимум. Ни одной публикации за душой. И ни строки диссертации не написано. Скажете, заленился, запил или загулял... Нет, нет и нет! Днями и ночами просиживал он в библиотеках и архивах. Съездил два раза в Казань, по разу — в Москву и Ленинград. Но все равно ничего не сделал. И в конечном итоге, когда его товарищи, закончив аспирантуру, одни защитив диссертацию, другие завершая над ней работу, разлетелись кто куда — кто в академию, кто в высшие учебные заведения, — получил всего лишь жалкое свидетельство о прохождении теоретического курса аспирантуры и устроился рядовым сотрудником в Центральный архив.
Мы не были с ним закадычными друзьями, но прия-гельские, добрые отношения между нами сохранились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117