Тина, склонившись над тазом, стирала. Волосы у нее были распущены, рукава платья засучены выше локтя, а руки погружены в мыльную пену. Тут же, в углу, на керосинке стоял большой котел, в котором варилось белье.
На подоконнике единственного окна стояли засохшие цветы в глиняных горшках. Окно было завешено полотняной занавеской с ручной вышивкой. На стене висел календарь.
Хотя окно было приоткрыто, в комнате стоял запах мыла и вываривающегося белья.
Тина подняла голову и взглянула на Адама. Вначале она его не узнала или просто не разглядела. Затем лицо ее изменилось, она вынула руки из воды и вытерла их о передник, поправила распустившиеся волосы и неторопливо застегнула на груди пуговицу.
— Здравствуйте,— тихо произнес Адам, придвинул к себе стул и сел у двери. Опустив голову, он ждал чего-то, сам не зная чего.
— У вас какое-нибудь дело? — тихо спросила Тина.
— Простите...
Наступила невыносимая тишина. Адам по-прежнему сидел, опустив голову. Вдруг он почувствовал, что Тина улыбнулась, поднял голову и взглянул на нее. Она и вправду улыбалась.
— Тина,— голос у Адама задрожал,— Тина...
— Подождите, я дам вам воды...— Она была так спокойна, будто каждый день с ним разговаривала. Удивительно, сколько в ней было смелости и как она догадалась, что Адама мучила жажда.
Тина налила из графина стакан воды и подала Адаму.
— Вот, выпейте!
Адам взглянул на нее, что-то собрался сказать, но во рту у него пересохло и он не смог вымолвить ни слова. Он залпом опорожнил стакан.
— Еще, пожалуйста! — Тина снова наполнила стакан. Но Адам не стал больше пить, поставил стакан на стол и подошел к календарю. Только бы она не подумала, что он пьян.
— Этот листок уже можно оторвать...
«Я даже не помню, какое сегодня число...»
— Конечно, оторвите..,
Адам повернулся.
— Тина!
Тина подошла к нему совсем близко.
— Вы промокли, идите домой!
Адам обмяк, подчинился, повиновался ее голосу. Тина этим сказала все: что еще могла она ему сказать?
Адам направился к двери.
— До свидания, Тина!
Тина улыбнулась ему. Эта улыбка скорее насторожила Адама, чем обрадовала. «Честное слово, она думает, что я пьян,— подумал он,— она боится и поэтому улыбается».
Адам прислонился плечом к стене и громко рассмеялся: с чего это его качает, словно он на самом деле напился! Нельзя так уходить. Надо сказать что-нибудь.
— Идет дождь...— вот все, что он сумел из себя вы- давить.
— Дождь идет все время...— уже на улице послышались ему слова Тины. А может быть, Тина не произнесла ни звука, а ему это только показалось?
Спустя некоторое время Тина вышла во двор. В темноте она с трудом разглядела Адама, который удалялся нетвердой походкой. За ним трусила большая собака.
— Чего ты там стоишь? — раздался недовольный голос мужа.
— Не оставлять же калитку открытой! — ответила она, не отрывая взгляда от таявшего в ночи силуэта.
— Уйдет машина, я сам закрою, заходи в дом!
Снег выпал неожиданно. Так рано в Тбилиси снег никогда не выпадал. Во всяком случае, Заза не помнил такого.
Возвращаясь из театра, Заза и Нинико встретили Па- пуну, Торнике и Рамаза. Папуна повел всех к своей знакомой.
— Да здравствует первый снег! — провозгласил тамада.— А вы помните стихи Пушкина,— воскликнула Нана,— вот эти... как они начинаются? — Заза поднял голову.— Идет снег? — Да, идет снег,— ответил ему тамада.— Да здравствует первый снег!..— От выпитого вина у Папуны раскраснелось лицо, в руках он держал большую серебряную чашу.— Папуна, скажи что-нибудь! — Папуна — художник, но даром речи обладал незаурядным, вот и выбирают его всегда тамадой.— Первый снег,— начал Папуна и остановился: он не знал, о чем говорить дальше, и повторил снова: — Первый
снег.— Мечтаю поехать в Бакуриани! — захлопала в ладоши Нана.— Вы знаете, какой там белый снег? (Как будто бы снег бел не всюду!) —Первый снег похож на первую любовь,— продолжал Папуна; главное для него — говорить, все равно что — лишь бы покрасивее.— Но я никого еще не любила,— сказала Нинико.— А вот меня, например, никто не любит! — заблестели глаза у Наны.— Я тебя люблю! — крикнул ей Папуна.— Вот узнает об этом Лейла! — пробурчал Рамаз.— И любовь, как снег, падает с неба,— продолжал Папуна, не сводя глаз с Наны,— и окутывает весь мир.— Я непременно поеду в Бакуриани,— сказала Нана.— Интересно, и в Бакуриани идет снег? — спросила Нинико.— Сейчас повсюду снег,— отозвался Папуна,— повсюду — и в Бакуриани, и в Москве, и даже в Сахаре.— В Сахаре? — Нана с восторгом ухватилась за слова Папуны,— представьте только снег — в Сахаре! — Папуна передал чашу Зазе: — Пей! — Заза привстал, наполняя чашу, и спросил: — А что, в самом деле идет снег? — Его наивный вопрос вызвал за столом смех. Заза сконфузился и поспешно принялся за вино.— Стой,— крикнул ему Папуна,— разве так можно, скажи хоть что-нибудь! — Что я должен сказать? — Произнести тост за снег! — Что ты, в первый раз за столом? — А если я не умею говорить? —> Умеешь...— Ну, ладно, я пью за первый снег.— И это все? — скривила губы Нана.— Наши ребята совсем разучились говорить.— Заза прекрасно умеет говорить,— тихо сказала Нинико.— Хотите, я вам сыграю Сибелиуса? — воскликнула Нана.— Почему ты назвала именно Сибелиуса? — Папуна взглянул на Нану восторженными глазами.— Ты же любишь Сибелиуса.— А ты откуда знаешь? — Знает,— сказала Нинико...— Сыграйте что-нибудь такое, чтобы можно было потанцевать,— заказал Рамаз.— Нет, я сыграю Сибелиуса.— Нана села за рояль. Торнике до сих пор сидел молча и смотрел на свои руки, без движения лежавшие на столе. Только теперь он поднял голову и проговорил:—Дайте и мне вина! — Он почему-то поглядел на часы. Он улыбался, как добрый дядюшка улыбается детям. Заза подал ему чашу. Торнике наполнил ее и спросил: — Так за что мы пьем? — За первый снег! — ответила Нинико.— О-о, это хороший тост,— одобрил Торнике. Всем своим видом он выражал полное безразличие к тому, за что пьют.— Спасибо, что оценил наши старания,— шутливо поклонился Рамаз>
Торнике удовлетворенно хихикнул.— Может, все же послушаем Нану,— сказала шепотом Нинико, окинув таким взглядом ребят, будто те шумели в концертном зале. Слова Нинико возымели свое действие, все замолчали.— Я очень люблю скандинавскую музыку,— все же не удержался Папуна, надеясь, что его услышит Нана.— Тсс! — погрозила ему пальцем Нинико. Нана играла: во всем мире шел снег и покрывал улицы, крыши домов, деревья. Снег окутывал все вокруг белым туманом, чтобы обнажить только то, забытое, тобой же самим тщательно запрятанное и затерянное в тайниках души. Но оно, оказывается, все равно не погасло, а тлеет как уголек на снегу, бледным красноватым светом, словно на картине Елены Ахвледиани.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
На подоконнике единственного окна стояли засохшие цветы в глиняных горшках. Окно было завешено полотняной занавеской с ручной вышивкой. На стене висел календарь.
Хотя окно было приоткрыто, в комнате стоял запах мыла и вываривающегося белья.
Тина подняла голову и взглянула на Адама. Вначале она его не узнала или просто не разглядела. Затем лицо ее изменилось, она вынула руки из воды и вытерла их о передник, поправила распустившиеся волосы и неторопливо застегнула на груди пуговицу.
— Здравствуйте,— тихо произнес Адам, придвинул к себе стул и сел у двери. Опустив голову, он ждал чего-то, сам не зная чего.
— У вас какое-нибудь дело? — тихо спросила Тина.
— Простите...
Наступила невыносимая тишина. Адам по-прежнему сидел, опустив голову. Вдруг он почувствовал, что Тина улыбнулась, поднял голову и взглянул на нее. Она и вправду улыбалась.
— Тина,— голос у Адама задрожал,— Тина...
— Подождите, я дам вам воды...— Она была так спокойна, будто каждый день с ним разговаривала. Удивительно, сколько в ней было смелости и как она догадалась, что Адама мучила жажда.
Тина налила из графина стакан воды и подала Адаму.
— Вот, выпейте!
Адам взглянул на нее, что-то собрался сказать, но во рту у него пересохло и он не смог вымолвить ни слова. Он залпом опорожнил стакан.
— Еще, пожалуйста! — Тина снова наполнила стакан. Но Адам не стал больше пить, поставил стакан на стол и подошел к календарю. Только бы она не подумала, что он пьян.
— Этот листок уже можно оторвать...
«Я даже не помню, какое сегодня число...»
— Конечно, оторвите..,
Адам повернулся.
— Тина!
Тина подошла к нему совсем близко.
— Вы промокли, идите домой!
Адам обмяк, подчинился, повиновался ее голосу. Тина этим сказала все: что еще могла она ему сказать?
Адам направился к двери.
— До свидания, Тина!
Тина улыбнулась ему. Эта улыбка скорее насторожила Адама, чем обрадовала. «Честное слово, она думает, что я пьян,— подумал он,— она боится и поэтому улыбается».
Адам прислонился плечом к стене и громко рассмеялся: с чего это его качает, словно он на самом деле напился! Нельзя так уходить. Надо сказать что-нибудь.
— Идет дождь...— вот все, что он сумел из себя вы- давить.
— Дождь идет все время...— уже на улице послышались ему слова Тины. А может быть, Тина не произнесла ни звука, а ему это только показалось?
Спустя некоторое время Тина вышла во двор. В темноте она с трудом разглядела Адама, который удалялся нетвердой походкой. За ним трусила большая собака.
— Чего ты там стоишь? — раздался недовольный голос мужа.
— Не оставлять же калитку открытой! — ответила она, не отрывая взгляда от таявшего в ночи силуэта.
— Уйдет машина, я сам закрою, заходи в дом!
Снег выпал неожиданно. Так рано в Тбилиси снег никогда не выпадал. Во всяком случае, Заза не помнил такого.
Возвращаясь из театра, Заза и Нинико встретили Па- пуну, Торнике и Рамаза. Папуна повел всех к своей знакомой.
— Да здравствует первый снег! — провозгласил тамада.— А вы помните стихи Пушкина,— воскликнула Нана,— вот эти... как они начинаются? — Заза поднял голову.— Идет снег? — Да, идет снег,— ответил ему тамада.— Да здравствует первый снег!..— От выпитого вина у Папуны раскраснелось лицо, в руках он держал большую серебряную чашу.— Папуна, скажи что-нибудь! — Папуна — художник, но даром речи обладал незаурядным, вот и выбирают его всегда тамадой.— Первый снег,— начал Папуна и остановился: он не знал, о чем говорить дальше, и повторил снова: — Первый
снег.— Мечтаю поехать в Бакуриани! — захлопала в ладоши Нана.— Вы знаете, какой там белый снег? (Как будто бы снег бел не всюду!) —Первый снег похож на первую любовь,— продолжал Папуна; главное для него — говорить, все равно что — лишь бы покрасивее.— Но я никого еще не любила,— сказала Нинико.— А вот меня, например, никто не любит! — заблестели глаза у Наны.— Я тебя люблю! — крикнул ей Папуна.— Вот узнает об этом Лейла! — пробурчал Рамаз.— И любовь, как снег, падает с неба,— продолжал Папуна, не сводя глаз с Наны,— и окутывает весь мир.— Я непременно поеду в Бакуриани,— сказала Нана.— Интересно, и в Бакуриани идет снег? — спросила Нинико.— Сейчас повсюду снег,— отозвался Папуна,— повсюду — и в Бакуриани, и в Москве, и даже в Сахаре.— В Сахаре? — Нана с восторгом ухватилась за слова Папуны,— представьте только снег — в Сахаре! — Папуна передал чашу Зазе: — Пей! — Заза привстал, наполняя чашу, и спросил: — А что, в самом деле идет снег? — Его наивный вопрос вызвал за столом смех. Заза сконфузился и поспешно принялся за вино.— Стой,— крикнул ему Папуна,— разве так можно, скажи хоть что-нибудь! — Что я должен сказать? — Произнести тост за снег! — Что ты, в первый раз за столом? — А если я не умею говорить? —> Умеешь...— Ну, ладно, я пью за первый снег.— И это все? — скривила губы Нана.— Наши ребята совсем разучились говорить.— Заза прекрасно умеет говорить,— тихо сказала Нинико.— Хотите, я вам сыграю Сибелиуса? — воскликнула Нана.— Почему ты назвала именно Сибелиуса? — Папуна взглянул на Нану восторженными глазами.— Ты же любишь Сибелиуса.— А ты откуда знаешь? — Знает,— сказала Нинико...— Сыграйте что-нибудь такое, чтобы можно было потанцевать,— заказал Рамаз.— Нет, я сыграю Сибелиуса.— Нана села за рояль. Торнике до сих пор сидел молча и смотрел на свои руки, без движения лежавшие на столе. Только теперь он поднял голову и проговорил:—Дайте и мне вина! — Он почему-то поглядел на часы. Он улыбался, как добрый дядюшка улыбается детям. Заза подал ему чашу. Торнике наполнил ее и спросил: — Так за что мы пьем? — За первый снег! — ответила Нинико.— О-о, это хороший тост,— одобрил Торнике. Всем своим видом он выражал полное безразличие к тому, за что пьют.— Спасибо, что оценил наши старания,— шутливо поклонился Рамаз>
Торнике удовлетворенно хихикнул.— Может, все же послушаем Нану,— сказала шепотом Нинико, окинув таким взглядом ребят, будто те шумели в концертном зале. Слова Нинико возымели свое действие, все замолчали.— Я очень люблю скандинавскую музыку,— все же не удержался Папуна, надеясь, что его услышит Нана.— Тсс! — погрозила ему пальцем Нинико. Нана играла: во всем мире шел снег и покрывал улицы, крыши домов, деревья. Снег окутывал все вокруг белым туманом, чтобы обнажить только то, забытое, тобой же самим тщательно запрятанное и затерянное в тайниках души. Но оно, оказывается, все равно не погасло, а тлеет как уголек на снегу, бледным красноватым светом, словно на картине Елены Ахвледиани.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60