Торнике начал рассматривать вещи. Когда он подошел к радиоле, администратор остановил его:
— Не работает!
— Так.
Потом Торнике снял крышку с чернильницы, в чернильнице валялась мертвая бабочка.
— Эта чернильница бывшего председателя исполкома,— пояснил администратор,— новый председатель подарил ее гостинице.
— Интересно, сколько она весит? — Торнике взял чернильницу в руки.
— Четыре кило, я ее взвесил самолично!
— Молодец! — оценил Торнике.
Администратор застенчиво опустил голову.
— Такой пепельницы ни у кого нет! — похвастался он.— Во всем районе!
— Вот мой паспорт! — Торнике вынул из внутреннего кармана паспорт и протянул его администратору.— Завтра я уезжаю!
Администратор почтительно принял из рук Торнике паспорт и вышел. Через некоторое время он приоткрыл дверь и пальцем поманил к себе Мамию. Мамия вышел в коридор.
— Мамия,— прошептал администратор, судорожно глотая слюну,
— Да?
— Кто этот человек?
Мамия улыбнулся и вместо ответа произнес:
— О-о-о!
Администратор заглядывал ему в глаза;
— Пугаешь?
Мамия снова повторил:
— О-о-о!
Администратор удалился, разговаривая сам с собой.
Мамия вошел в номер.
— Зачем ты его напугал?—с улыбкой спросил он Торнкке.
— Кого?
— Администратора. Он, бедный, ни жив ни мертв!
Торнике самодовольно улыбнулся. Сам он по природе
был труслив, и когда ему удавалось нагнать страх на других, это ему доставляло огромное удовольствие.
«Что может быть легче, чем напугать человека,— думал он,— главное, знать, как на кого действовать».
— Он спросил меня? кто ты такой,— засмеялся Мамия, он все еще думал, что Торнике шутит.
— А что ты ему сказал? — Торнике делал вид, что на самом деле шутит. Совсем не обязательно, чтобы все догадывались, о чем ты думаешь.
— Ничего...
Торнике обиделся: «Что значит — ничего?»
— Где живет Андро? — спросил он после паузы.
— Я проведу тебя,— ответил Мамия,— в котором часу ты пойдешь?
— Если пойти к семи? — спросил Торнике, словно собирался поступить только так, как скажет Мамия.
— Не знаю,— смешался Мамия,— значит, мне прийти к семи?
— Что ты говоришь, Мамия, зачем тебе беспокоиться?
— Как хочешь.
— Не обижайся, дорогой, приходи непременно, я буду ждать тебя!
Торнике терял превосходного проводника, потому так быстро отступил, но ухитрился сделать это так, будто Мамия сам навязался, а ему пришлось уступить.
— Значит, я тебя жду!
— Хорошо.
Выйдя из гостиницы, Мамия почему-то почувствовал себя одураченным, словно над ним насмехались в течение целого часа. Однако он постарался побыстрей избавиться от этого неприятного ощущения.
Торнике сначала словно бы в шутку стал бывать с Нинико, он сам удивлялся — что ему могло понравиться в этой девушке? Все остальное у Торнике было заранее продумано и намечено, а вот в любви он определенно дал маху. Он чувствовал, что Нинико совсем та, на которой ему следовало бы жениться. Уж не говоря об остальном, Нинико обладала ничем не примечательной внешностью. А Торнике знал, что красивая жена — это трамплин, с которого можно далеко прыгнуть.
Сначала он внушал себе, что просто развлекается, а сам из кожи вон лез, чтобы понравиться Нинико. Его удивляло, что Нинико никогда не искала с ним встреч, даже скорее избегала их. Торнике не мог поверить, что не нравится Нинико. Ни на секунду не мог представить себе, что он в самом деле ей безразличен. Нинико как-то ему сказала, что любит другого. Торнике, разумеется, не поверил. Всех, кто знал Торнике, поражало это его увлечение. Сам он тоже был удивлен. Однажды кто-то ему сказал, что Нинико влюблена в Зазу, Торнике только пожал плечами, потому что знал от Лизико, что Заза с ума сходит по Магде, об этом он часто говорил в присутствии Нинико, рассказывал подробности романа Зазы и Магды. Подробности эти сочинил он сам.
Нинико слушала его молча и никак не реагировала. Торнике хотелось, чтобы Нинико оставила сцену, и он говорил ей об этом. Нинико в ответ только смеялась. Этот смех бесил Торнике, почему-то ему казалось, что она смеется над ним. Это ощущение неизменно сопутствовало всем его встречам с Нинико. Оставшись один, он готов был порвать с Нинико. Чем он заслужил насмешки глупой девчонки? Кто дал право этой жалкой актрисе насмехаться над заместителем директора института, кандидатом медицинских наук, человеком с большим будущим! Эта злость обычно превращалась в желание снова увидеть Нинико, доказать ей, что он непременно станет большим человеком. Его поражало, что на Нинико абсолютно не действовал блеск его головокружительной карьеры. Я люблю другого, твердила она, другого. Это упрямство Торнике объяснял влиянием театра и искусства вообще. Поэтому он ненавидел и театр, и искусство. Неведомую любовь Нинико он считал выдуманной и ложной, потому что не мог себе представить: как можно полюбить кого-то другого, когда он, Торнике, рядом!
Торнике сознавал, что его увлечение было ошибкой. Это было единственное в его жизни, что не могло принести ему никакой выгоды. И вдруг его, готового на такую жертву, сбивает с пути нелепое упрямство Нинико. Ему казалось, что не только Нинико, а все смеются над
ним. Особенно стыдился он своего отца, который молчал, но по всему было видно, что крайне не одобрял его выбора. Торнике во всем подражал отцу, даже соревновался с ним. Он тайно вынашивал мечту превзойти отца. Он не любил его, не любил потому, что отец всегда вызывал в нем страх, Георгий подавлял его и без того слабую волю. С возрастом этот страх не исчезал, а рос. Хотя дома Торнике старался делать вид, будто детский страх давно уже предан забвению, все же он сам понимал, что отца ему не провести. Отец видел все. Торнике душила злоба, но он не в силах был высвободиться из- под влияния отца: ему казалось, что он стоит перед отцом голый, трусливый и безвольный.
Отец с сыном никогда не говорили о Нинико, но Торнике казалось, что отец в душе смеется над ним, словно зная, что Нинико и близко не подпускает его к себе.
— В чем дело, почему ты так на меня смотришь? — сказал однажды отцу Торнике. Эта нежданная смелость опять-таки была вызвана страхом.
— Хм,— ухмыльнулся Георгий.
— Торнике? — Эленэ сделала большие глаза.— Торнике?
— Торнике, Торнике! Я уже не ребенок.
— Хм,— опять усмехнулся Георгий.
— Не ребенок! — как можно тверже повторил Торнике.
— Ого,— это голос Лизико.
— Ты мой маленький мальчик,— сказала мать,— мой хорошенький сыночек.
— Чего ты смеешься? — повернулся Торнике к отцу.
Георгий бросил салфетку на стол, встал и прошелся по комнате, Эленэ тоже встала:
— Като!
Лизико взяла яблоко и показала Торнике:
— Хочешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
— Не работает!
— Так.
Потом Торнике снял крышку с чернильницы, в чернильнице валялась мертвая бабочка.
— Эта чернильница бывшего председателя исполкома,— пояснил администратор,— новый председатель подарил ее гостинице.
— Интересно, сколько она весит? — Торнике взял чернильницу в руки.
— Четыре кило, я ее взвесил самолично!
— Молодец! — оценил Торнике.
Администратор застенчиво опустил голову.
— Такой пепельницы ни у кого нет! — похвастался он.— Во всем районе!
— Вот мой паспорт! — Торнике вынул из внутреннего кармана паспорт и протянул его администратору.— Завтра я уезжаю!
Администратор почтительно принял из рук Торнике паспорт и вышел. Через некоторое время он приоткрыл дверь и пальцем поманил к себе Мамию. Мамия вышел в коридор.
— Мамия,— прошептал администратор, судорожно глотая слюну,
— Да?
— Кто этот человек?
Мамия улыбнулся и вместо ответа произнес:
— О-о-о!
Администратор заглядывал ему в глаза;
— Пугаешь?
Мамия снова повторил:
— О-о-о!
Администратор удалился, разговаривая сам с собой.
Мамия вошел в номер.
— Зачем ты его напугал?—с улыбкой спросил он Торнкке.
— Кого?
— Администратора. Он, бедный, ни жив ни мертв!
Торнике самодовольно улыбнулся. Сам он по природе
был труслив, и когда ему удавалось нагнать страх на других, это ему доставляло огромное удовольствие.
«Что может быть легче, чем напугать человека,— думал он,— главное, знать, как на кого действовать».
— Он спросил меня? кто ты такой,— засмеялся Мамия, он все еще думал, что Торнике шутит.
— А что ты ему сказал? — Торнике делал вид, что на самом деле шутит. Совсем не обязательно, чтобы все догадывались, о чем ты думаешь.
— Ничего...
Торнике обиделся: «Что значит — ничего?»
— Где живет Андро? — спросил он после паузы.
— Я проведу тебя,— ответил Мамия,— в котором часу ты пойдешь?
— Если пойти к семи? — спросил Торнике, словно собирался поступить только так, как скажет Мамия.
— Не знаю,— смешался Мамия,— значит, мне прийти к семи?
— Что ты говоришь, Мамия, зачем тебе беспокоиться?
— Как хочешь.
— Не обижайся, дорогой, приходи непременно, я буду ждать тебя!
Торнике терял превосходного проводника, потому так быстро отступил, но ухитрился сделать это так, будто Мамия сам навязался, а ему пришлось уступить.
— Значит, я тебя жду!
— Хорошо.
Выйдя из гостиницы, Мамия почему-то почувствовал себя одураченным, словно над ним насмехались в течение целого часа. Однако он постарался побыстрей избавиться от этого неприятного ощущения.
Торнике сначала словно бы в шутку стал бывать с Нинико, он сам удивлялся — что ему могло понравиться в этой девушке? Все остальное у Торнике было заранее продумано и намечено, а вот в любви он определенно дал маху. Он чувствовал, что Нинико совсем та, на которой ему следовало бы жениться. Уж не говоря об остальном, Нинико обладала ничем не примечательной внешностью. А Торнике знал, что красивая жена — это трамплин, с которого можно далеко прыгнуть.
Сначала он внушал себе, что просто развлекается, а сам из кожи вон лез, чтобы понравиться Нинико. Его удивляло, что Нинико никогда не искала с ним встреч, даже скорее избегала их. Торнике не мог поверить, что не нравится Нинико. Ни на секунду не мог представить себе, что он в самом деле ей безразличен. Нинико как-то ему сказала, что любит другого. Торнике, разумеется, не поверил. Всех, кто знал Торнике, поражало это его увлечение. Сам он тоже был удивлен. Однажды кто-то ему сказал, что Нинико влюблена в Зазу, Торнике только пожал плечами, потому что знал от Лизико, что Заза с ума сходит по Магде, об этом он часто говорил в присутствии Нинико, рассказывал подробности романа Зазы и Магды. Подробности эти сочинил он сам.
Нинико слушала его молча и никак не реагировала. Торнике хотелось, чтобы Нинико оставила сцену, и он говорил ей об этом. Нинико в ответ только смеялась. Этот смех бесил Торнике, почему-то ему казалось, что она смеется над ним. Это ощущение неизменно сопутствовало всем его встречам с Нинико. Оставшись один, он готов был порвать с Нинико. Чем он заслужил насмешки глупой девчонки? Кто дал право этой жалкой актрисе насмехаться над заместителем директора института, кандидатом медицинских наук, человеком с большим будущим! Эта злость обычно превращалась в желание снова увидеть Нинико, доказать ей, что он непременно станет большим человеком. Его поражало, что на Нинико абсолютно не действовал блеск его головокружительной карьеры. Я люблю другого, твердила она, другого. Это упрямство Торнике объяснял влиянием театра и искусства вообще. Поэтому он ненавидел и театр, и искусство. Неведомую любовь Нинико он считал выдуманной и ложной, потому что не мог себе представить: как можно полюбить кого-то другого, когда он, Торнике, рядом!
Торнике сознавал, что его увлечение было ошибкой. Это было единственное в его жизни, что не могло принести ему никакой выгоды. И вдруг его, готового на такую жертву, сбивает с пути нелепое упрямство Нинико. Ему казалось, что не только Нинико, а все смеются над
ним. Особенно стыдился он своего отца, который молчал, но по всему было видно, что крайне не одобрял его выбора. Торнике во всем подражал отцу, даже соревновался с ним. Он тайно вынашивал мечту превзойти отца. Он не любил его, не любил потому, что отец всегда вызывал в нем страх, Георгий подавлял его и без того слабую волю. С возрастом этот страх не исчезал, а рос. Хотя дома Торнике старался делать вид, будто детский страх давно уже предан забвению, все же он сам понимал, что отца ему не провести. Отец видел все. Торнике душила злоба, но он не в силах был высвободиться из- под влияния отца: ему казалось, что он стоит перед отцом голый, трусливый и безвольный.
Отец с сыном никогда не говорили о Нинико, но Торнике казалось, что отец в душе смеется над ним, словно зная, что Нинико и близко не подпускает его к себе.
— В чем дело, почему ты так на меня смотришь? — сказал однажды отцу Торнике. Эта нежданная смелость опять-таки была вызвана страхом.
— Хм,— ухмыльнулся Георгий.
— Торнике? — Эленэ сделала большие глаза.— Торнике?
— Торнике, Торнике! Я уже не ребенок.
— Хм,— опять усмехнулся Георгий.
— Не ребенок! — как можно тверже повторил Торнике.
— Ого,— это голос Лизико.
— Ты мой маленький мальчик,— сказала мать,— мой хорошенький сыночек.
— Чего ты смеешься? — повернулся Торнике к отцу.
Георгий бросил салфетку на стол, встал и прошелся по комнате, Эленэ тоже встала:
— Като!
Лизико взяла яблоко и показала Торнике:
— Хочешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60