Нечто подобное там наверняка присутствует, иначе откуда бы взяться этим Витям-Алешам, бычкам-качкам. Это понятно. Но вот термин «патриотический»…
Я задумчиво потер переносицу. Для меня патриотическое воспитание тесно связывалось с Великой Отечественной войной и стрельбой из малокалиберной винтовки на уроках НВП. В школе я долгое время был председателем военно-патриотического сектора и даже имел ключ от комнаты Боевой славы, где на усыпанных песком стеллажах экспонировались пустые ржавые летучки, пулеметные ленты, диски, стволы и каски, большей частью откопанные мною на Невском пятаке и Синявинских высотах. В комнате наш сектор проводил экскурсии по всяким милитаристским праздникам, а то и вовсе в будние дни вместо урока истории. Такой был в мои годы патриотизм. А что означает это слово теперь? Да и какой именно патриотизм: приверженность идеалам коммунизма, монархизма, империализма? «Трискелион»… Вот названьице. В нем проглядывают идеалы Третьего рейха. Я почему-то привык, что скинхеды – это подростки, которые от безделья ошиваются по футбольным матчам и при удобном случае не прочь разбить морду лица кавказской национальности. Так оно и было когда-то, а теперь ребятки подросли. Взрослые почти люди. Общественное движение создали. Они там что-то о России говорили, но индуистский значок можно при большом желании увязать и с языческими культами Древней Руси, да и православный крест может запросто изогнуться свастикой, в данном случае – трискелионом. Так что, вперед, в прошлое, качая железо?
Как бы там ни было, патриотизм оставался тесно связан со стрельбой из винтовки, вернее, теперь уже из автомата. В применении к моей ничтожной и бренной телесной оболочке патриотическое движение несло плачевный исход. Общеизвестно, что политизированные фанатики хуже любых бандитов. Хотя бы потому, что великие идеи начисто отсушивают мозги, которых по молодости лет и так немного. Налетать же на пулю от разобиженного отказом отморозка крайне не хотелось. Наверное, на такой вывод и рассчитывал Ласточкин, приведя на встречу со мной активистов клуба.
Я посидел, уставившись на чистый лист, затем взял ручку и аккуратно вывел: «К. В. Ласточкин – пидор!» Нехитрый прием малость успокоил, по крайней мере исчезла злость. Правда, осталось раздражение. Уж его-то нельзя было сублимировать ничем, его можно было только изжить.
– Кто хотел есть? – позвала Маринка.
Я порвал записку, тщательно перемешал клочки, скомкал и направился на кухню. Кровавый отпечаток на стене словно магнитом притягивал взгляд. Я поковырял пятно ногтем. Въелось. Надо было моющиеся обои купить! Придется вырезать этот кусок и вклеить новый. Ничего не поделаешь, за глупости надо платить, причем платить своевременно, чтобы потом не пришлось расплачиваться.
Маринка ждала меня за столом. Я швырнул бумажки в мусорное ведро, вымыл руки и присоединился к жене. Завтракали молча.
– Ты сегодня дома или поедешь? – прозорливо спросила она, ставя в раковину тарелки.
– Уеду. Буду занят весь день.
Маринка пустила воду. Я заглянул в прихожую, достал из куртки пресс долларов и положил на кухонный стол.
– Вот, дорогая, совсем забыл, – мягко, словно извиняясь, сказал я.
– Весьма кстати, – оживилась супруга и чмокнула меня в щеку. Любовь у нас. Любовь к деньгам – «одна, но пламенная страсть». «Она как червь во мне жила, изгрызла душу и сожгла». По опыту я твердо знал, что задобрить Маринку могли только деньги. Желательно, зеленые и побольше. По этой причине несколько лет назад нищий археолог оказался не у дел. Впрочем, когда все имеет свою цену и ты ее знаешь, жить с людьми становится несравненно легче.
– Ладно, дорогая, я поехал, – выдернув из пачки сантиметр бумажек с портретом Бенджамина Франклина, я направился к выходу.
Кровавый отпечаток я размазал мокрой тряпкой до состояния мутного бесформенного пятна и на этом успокоился. Будет время, займусь обоями, а пока хватит и такого результата. Я спустился в машину и поставил перед правым сиденьем ведро с криминалом. Спустя минут двадцать чехлы и оплетка упокоились в мусорных бачках, а я притормозил у телефонного автомата. Надо было позвонить оружейному дилеру. У Кости я всегда покупал железо, недавно приобрел для Славы спрингфилдовский «кольт 1911». Корефан любил классику и не скупился на понт.
– Привет, Костик, это Потехин беспокоит. – Я был рад, что все идет по плану.
– А-а, привет, – хрипло ответил Константин, словно бы спросонок.
– Ты что, только встал?
– Вроде того. Ты по делу?
– Ага.
– Подъезжай. Ты где сейчас находишься?
– У себя. Буду минут через сорок, устроит?
– Вполне.
– О'кей.
Бывший сотрудник Санкт-Петербургской таможни жил в четырехкомнатной квартире на Петроградской стороне. Хата, впрочем, так и оставалась расселенной коммуналкой – отделать ее Костик не сумел за недостатком средств, поэтому казалось, что из пустых комнат должны вот-вот появиться призраки соседей. Службу свою Костик потерял вследствие ошибки мелких уголовников, однако именно несчастный случай уберег от тотальной чистки таможни, в результате которой масса коллег угодила в Кресты.
Хлебная должность в аэропорту Пулково-2 в кратчайшие сроки позволила Косте приобрести жилье на улице Дыбенко. Правобережная сторона к тому времени уже начала заселяться алкашами и наркоманами, среди которых было немало сидевших. Будучи человеком неконфликтным, Костик со шпаной не связывался, и все было бы хорошо, не пошей таможня своим сотрудникам форму, покроем и цветом здорово напоминавшую омоновский прикид. Обносить ее Костя не успел. Как-то, войдя в парадное, он почувствовал, что ему в бочину пару раз воткнулось нечто острое. Мусоров шпана не любила. От окончательной расправы уберегла нашивка, которую нападавшие успели вовремя рассмотреть. «Ты уж извини, братан, – виновато сказали оползавшему по стене Костику, – ошибочка вышла. Ты погоди, мы сейчас „скорую помощь" вызовем». И действительно вызвали. Впрочем, правую почку пришлось удалить – пики у «братанов» были грязные, и началось заражение.
Немного оклемавшись, квартиру эту Костя продал от греха подальше и переехал в коммуналку, которую начал потихоньку расселять. Из таможни, в которой началась кадровая чистка, уволился и занялся частным бизнесом, промышляя где только можно, налогов, естественно, не платя. Ему я продавал кое-что из своих находок, а покупал в основном оружие. За ним-то я и приехал.
Длиннющий коридор был в три яруса уставлен гробами. Они глянцевито блестели белыми, черными и коричневыми боками, выглядели очень уютными и стоили, вероятно, бешеные деньги. Тусклая лампочка, свисавшая на голом шнуре, озаряла это великолепие сумрачным похоронным светом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Я задумчиво потер переносицу. Для меня патриотическое воспитание тесно связывалось с Великой Отечественной войной и стрельбой из малокалиберной винтовки на уроках НВП. В школе я долгое время был председателем военно-патриотического сектора и даже имел ключ от комнаты Боевой славы, где на усыпанных песком стеллажах экспонировались пустые ржавые летучки, пулеметные ленты, диски, стволы и каски, большей частью откопанные мною на Невском пятаке и Синявинских высотах. В комнате наш сектор проводил экскурсии по всяким милитаристским праздникам, а то и вовсе в будние дни вместо урока истории. Такой был в мои годы патриотизм. А что означает это слово теперь? Да и какой именно патриотизм: приверженность идеалам коммунизма, монархизма, империализма? «Трискелион»… Вот названьице. В нем проглядывают идеалы Третьего рейха. Я почему-то привык, что скинхеды – это подростки, которые от безделья ошиваются по футбольным матчам и при удобном случае не прочь разбить морду лица кавказской национальности. Так оно и было когда-то, а теперь ребятки подросли. Взрослые почти люди. Общественное движение создали. Они там что-то о России говорили, но индуистский значок можно при большом желании увязать и с языческими культами Древней Руси, да и православный крест может запросто изогнуться свастикой, в данном случае – трискелионом. Так что, вперед, в прошлое, качая железо?
Как бы там ни было, патриотизм оставался тесно связан со стрельбой из винтовки, вернее, теперь уже из автомата. В применении к моей ничтожной и бренной телесной оболочке патриотическое движение несло плачевный исход. Общеизвестно, что политизированные фанатики хуже любых бандитов. Хотя бы потому, что великие идеи начисто отсушивают мозги, которых по молодости лет и так немного. Налетать же на пулю от разобиженного отказом отморозка крайне не хотелось. Наверное, на такой вывод и рассчитывал Ласточкин, приведя на встречу со мной активистов клуба.
Я посидел, уставившись на чистый лист, затем взял ручку и аккуратно вывел: «К. В. Ласточкин – пидор!» Нехитрый прием малость успокоил, по крайней мере исчезла злость. Правда, осталось раздражение. Уж его-то нельзя было сублимировать ничем, его можно было только изжить.
– Кто хотел есть? – позвала Маринка.
Я порвал записку, тщательно перемешал клочки, скомкал и направился на кухню. Кровавый отпечаток на стене словно магнитом притягивал взгляд. Я поковырял пятно ногтем. Въелось. Надо было моющиеся обои купить! Придется вырезать этот кусок и вклеить новый. Ничего не поделаешь, за глупости надо платить, причем платить своевременно, чтобы потом не пришлось расплачиваться.
Маринка ждала меня за столом. Я швырнул бумажки в мусорное ведро, вымыл руки и присоединился к жене. Завтракали молча.
– Ты сегодня дома или поедешь? – прозорливо спросила она, ставя в раковину тарелки.
– Уеду. Буду занят весь день.
Маринка пустила воду. Я заглянул в прихожую, достал из куртки пресс долларов и положил на кухонный стол.
– Вот, дорогая, совсем забыл, – мягко, словно извиняясь, сказал я.
– Весьма кстати, – оживилась супруга и чмокнула меня в щеку. Любовь у нас. Любовь к деньгам – «одна, но пламенная страсть». «Она как червь во мне жила, изгрызла душу и сожгла». По опыту я твердо знал, что задобрить Маринку могли только деньги. Желательно, зеленые и побольше. По этой причине несколько лет назад нищий археолог оказался не у дел. Впрочем, когда все имеет свою цену и ты ее знаешь, жить с людьми становится несравненно легче.
– Ладно, дорогая, я поехал, – выдернув из пачки сантиметр бумажек с портретом Бенджамина Франклина, я направился к выходу.
Кровавый отпечаток я размазал мокрой тряпкой до состояния мутного бесформенного пятна и на этом успокоился. Будет время, займусь обоями, а пока хватит и такого результата. Я спустился в машину и поставил перед правым сиденьем ведро с криминалом. Спустя минут двадцать чехлы и оплетка упокоились в мусорных бачках, а я притормозил у телефонного автомата. Надо было позвонить оружейному дилеру. У Кости я всегда покупал железо, недавно приобрел для Славы спрингфилдовский «кольт 1911». Корефан любил классику и не скупился на понт.
– Привет, Костик, это Потехин беспокоит. – Я был рад, что все идет по плану.
– А-а, привет, – хрипло ответил Константин, словно бы спросонок.
– Ты что, только встал?
– Вроде того. Ты по делу?
– Ага.
– Подъезжай. Ты где сейчас находишься?
– У себя. Буду минут через сорок, устроит?
– Вполне.
– О'кей.
Бывший сотрудник Санкт-Петербургской таможни жил в четырехкомнатной квартире на Петроградской стороне. Хата, впрочем, так и оставалась расселенной коммуналкой – отделать ее Костик не сумел за недостатком средств, поэтому казалось, что из пустых комнат должны вот-вот появиться призраки соседей. Службу свою Костик потерял вследствие ошибки мелких уголовников, однако именно несчастный случай уберег от тотальной чистки таможни, в результате которой масса коллег угодила в Кресты.
Хлебная должность в аэропорту Пулково-2 в кратчайшие сроки позволила Косте приобрести жилье на улице Дыбенко. Правобережная сторона к тому времени уже начала заселяться алкашами и наркоманами, среди которых было немало сидевших. Будучи человеком неконфликтным, Костик со шпаной не связывался, и все было бы хорошо, не пошей таможня своим сотрудникам форму, покроем и цветом здорово напоминавшую омоновский прикид. Обносить ее Костя не успел. Как-то, войдя в парадное, он почувствовал, что ему в бочину пару раз воткнулось нечто острое. Мусоров шпана не любила. От окончательной расправы уберегла нашивка, которую нападавшие успели вовремя рассмотреть. «Ты уж извини, братан, – виновато сказали оползавшему по стене Костику, – ошибочка вышла. Ты погоди, мы сейчас „скорую помощь" вызовем». И действительно вызвали. Впрочем, правую почку пришлось удалить – пики у «братанов» были грязные, и началось заражение.
Немного оклемавшись, квартиру эту Костя продал от греха подальше и переехал в коммуналку, которую начал потихоньку расселять. Из таможни, в которой началась кадровая чистка, уволился и занялся частным бизнесом, промышляя где только можно, налогов, естественно, не платя. Ему я продавал кое-что из своих находок, а покупал в основном оружие. За ним-то я и приехал.
Длиннющий коридор был в три яруса уставлен гробами. Они глянцевито блестели белыми, черными и коричневыми боками, выглядели очень уютными и стоили, вероятно, бешеные деньги. Тусклая лампочка, свисавшая на голом шнуре, озаряла это великолепие сумрачным похоронным светом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91