На нас косились другие пассажиры.
– Вот манда…тная комиссия, – пробормотал я.
Мы синхронно сошли с эскалатора и покинули станцию.
– Ты че, мужчина, слышь, ты ебанись! – продолжала без умолку отравлять воздух помятая сука, поскольку я оказался одним из немногих доступных для нее развлечений.
Я резко остановился, алкашка по инерции сделала шаг и развернулась в мою сторону.
– Ты вот что, держи язык за зубами, – сказал я. И, подумав, добавил: – Пока у тебя есть зубы… и язык.
– Ты теперь с говном не смешаешь меня! – скороговоркой заявила мадам. – Нечего меня с говном смешивать! – и громко заругалась самыми паскудными словами.
С чужой глупостью гуманными методами бороться было невозможно.
Я повернул голову вправо, влево. Пассажиры, с которыми мы ехали, прошли, и на нас никто не смотрел. Разве что продавщица в пивном киоске, но ей еще работать. Убедившись в отсутствии наблюдателей и ментов, я резко хлопнул ладонями по ушам пьяной дуры.
От пронзительной боли женщина взвизгнула. Скрючилась, держась за голову, и с мощной вонью обоссалась. Я стремительно сквозанул к светофору, радуясь, как технично все у меня получилось. Если бы стали опрашивать свидетелей, никто не смог бы рассказать, что произошло.
По ту сторону Политехнической улицы простирались неосвещенные дворы, и я нырнул в спасительную тьму.
«Неужели я так беззащитно выгляжу, что любая ханыжка отваживается на меня напасть?» – всплыла запоздалая догадка.
Сзади послышался стук дешевых копыт.
Меня не пугали спившиеся люди в возрасте от восемнадцати до сорока лет с повадками подростков, нашедшие свое место в жизни на самом дне. Для встречи с ними у меня было все, что только может потребоваться в темном переулке: зажигалка, часы, деньги, нож, пистолет и чудо-фонарь.
Возможно, это были просто бегуны. Мало ли куда они торопятся? Например, в гости опаздывают.
– Стоять!
Бегуны были все же по мою душу.
– Стоять, я сказал!
Их было двое. Я развернулся, и они с разбегу налетели на меня, рванули за плечо.
– Ты че женщину бьешь?! – Кричавший не почувствовал, как заточенный острее бритвы Сучий нож влетел в его тело по самую рукоятку.
Когда я выдернул клинок и воздух вошел в рану, синий рыцарь резко смолк, разжал пальцы. Я рывком освободился и пырнул второго защитника женской чести. В темноте ножа совершенно не было видно. Клинок на удивление мягко утонул в груди, наверное, попал между ребер.
Я вырвал нож и отпрыгнул. Гопник схватился за грудь, его приятель согнулся и застыл, покачиваясь.
– Что, понтанулись, полудурки?
– «Скорую»… вызывай, – прохрипел хулиган, судя по его сообразительности, он имел опыт уличных битв. Судя по голосу, ему было примерно лет тридцать.
– Сам вызывай, – я был занят тем, что протирал клинок носовым платком. Скомкал и убрал грязный платок в карман, а Сучий нож пристроил за ремнем.
– Бля… – выдохнул гопник и без сил повалился на асфальт.
Раненный в живот налетчик покачивался рядом, затаив дыхание от боли.
– Вот же, два долбоеба, – прокомментировал я и спросил: – Мобильник есть?
– Ессь, – прошипел согнутый.
Шпана обычно таскает сотовые телефоны на поясе. Чехол я нашел сразу. Достал и раскрыл засаленную раскладушку. Звонить по 03 со своего было крайне неразумно.
– На улице Шателена двое раненых с проникающими полостными ранениями, – проинформировал я диспетчершу. – Одно колотое в грудь, одно в брюшную полость. Приезжайте скорее, пожалуйста, пока они не издохли, если вам не трудно, конечно. Оба за универмагом в темноте лежат.
– Вызов принят, – ответил прокуренный женский голос и глупых вопросов не задал.
– Спасибо, – вежливо сказал я, сложил трубку и сунул за пазуху. Мои пальцы числились в дактилоскопической базе данных ГУВД, и не имело смысла упрощать работу органам следствия.
Я поторопился смыться с Шателена. Перебежал улицу Курчатова и укрылся в темноте помоечных дворов родного квартала. Я нырнул в ночь, как в теплую реку. На своей земле было покойно и безопасно. Фонари почему-то не горели, однако борьба за экономию электроэнергии меня вполне устраивала. Лучше остаться невидимым для милицейского экипажа, а фары патрульной машины я замечу издалека и успею скрыться. Больше всего мне сейчас хотелось забиться домой, под крышу, не зажигая свет, залезть в постель и уснуть, оставив в прошлом сегодняшние кошмары. А завтра будет новый день!
Я скользил по неосвещенным тропинкам, как призрак. Возле маминого дома появилась мысль не испытывать судьбу, но так не хотелось врать, где Маринка и почему заявился один, что я пошел к себе. Кроме того, было интересно, караулят меня патриоты или оставили в покое. Я обогнул дом с тыльной стороны, куда выходили окна моей квартиры, рассмотрел их на предмет отблесков свечи, фонарика или телевизора, не найдя, осторожно прокрался вдоль стены и завернул под арку. Сбавил ход и принялся вдумчиво изучать припаркованные автомобили. Во тьме было решительно невозможно различить сидящих внутри наблюдателей, даже если б они там были. Никто не закуривал, не затягивался сигаретой, не болтал по сверкающему, как новогодняя елка, мобильнику и не включал подсветку часов. Машины оставались темны. В каждой из них могло скрываться по пять головорезов, а могло вообще никого не быть. Проверить это можно было только на практике. Практика – критерий истины, как учили нас в Университете. Лечь в теплую постельку хотелось так сильно, что я признал справедливость марксистско-ленинской теории, переложил ТТ в левый карман куртки, в правом сжал светошоковыи фонарь и, не колеблясь более ни секунды, направился к стоявшим у парадной автомобилям. Если засада и была, то только там. Нападение – лучший способ защиты!
Веселая злоба быстро сменилась разочарованием. В машинах у подъезда никого не было. Я вглядывался в салон каждой, готовый к схватке с превосходящими силами противника, но сражаться оказалось не с кем. Боевой задор иссяк. Проклятый «Трискелион» не приехал.
Обескураженный и опустошенный, я побрел к крыльцу, когда навстречу от стены отделилась нелепая фигура в куртке с капюшоном. Пока она неподвижно стояла под темными окнами первого этажа, ее совершенно не было видно. Я даже испугался. Почудилась хитрая ловушка нацистов, затаившихся возле дома и готовых наброситься на меня со всех сторон. Однако фигура двигалась так неуклюже и выглядела столь жалко, что ни о какой принадлежности к спортивному клубу речи быть не могло.
«Наверное, бомж или алкаш, сейчас мелочь станет клянчить», – подумал я и нарочито грубо спросил:
– Чего тебе?
Бомж приблизился. Руки у него при ходьбе не двигались и были чуть расставлены, как крылья у пингвина. Вероятно, напялил под куртку сто одежек, невзирая на теплую погоду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91