Прямо как сейчас. Так же и правительство ругают. Разница лишь в том, что окончательный срок подачи декларации о доходах сдвинулся малость назад – до первого апреля, на День дураков. Я, кстати, во времена обязательной подачи деклараций от физических лиц, этот священный долг похерил. Декларировать мне было нечего, да и кормить незнакомых людей на собственные деньги претило. Я даже ИНН не получил. На работе не числюсь, налогов не плачу и могу лишь предполагать, какая участь меня ожидает: вызовут в Налоговую инспекцию раз, другой, а там и отстанут. Либо по чьему-то навету вломятся в квартиру судебные приставы с милицией. Тогда история с Сосней повторится.
Я помотал головой, разгоняя тоскливые думки, и ошалело уставился на часы. Ух ты, ничего себе! Все-таки процесс изучения древней рукописи – штука затягивающая. И утомительная, между прочим. Читать с оригинала оказалось непросто. Дукт был неровный, штрихи неразборчивые. Дело в том, что березовая кора имеет продольные прожилки, а царапать на них неудобно. Онкиф Посник старался пропускать их, процарапывал с меньшим нажимом, отчего строка была плохо заметна даже через лупу. От увеличительного стекла в глазах появилась резь, да и башка заболела. Я решил сделать передышку.
За окном была глубокая ночь. Кабинет в результате моей лихорадочной деятельности напоминал лабораторию доктора Фауста, где вот-вот должен был появиться черт. Я вылез из кресла и побрел на кухню. Разумнее всего было бы сразу лечь спать. Маринка так и сделала. Ждать меня не стала, знала, что это надолго. Но присоединяться к ней я не спешил. Захотелось испить кофею. Люблю крепкий кофе в любое время суток, и даже столь поздний час не помеха! На кухне я достал джезву, высыпал из кофемолки что там оставалось, прогрел, залил кипятком и поставил на огонь.
Все-таки здорово мне сегодня повезло, думал я, стоя у плиты. И дело тут даже не в вещах, а в ощущениях. В один день найдя и прочтя древний свиток, я почувствовал сопричастность к событиям пятисотлетней давности. Будто это письмо было адресовано мне.
Кофе закипел. Я перелил его в чашку и отпил обжигающим. Жар опалил нёбо, и я даже не сразу почувствовал горечь, а когда почувствовал, немедленно захотел есть. Пришлось залезть в холодильник. Отрезал сыра, хлеба и приготовил увесистый бутерброд. Присел к столу и сделал еще глоток. Кофе прогнал сон, и я вдруг понял, что береста была посланием кладоискателю от кладообразователя. Диссидентствующий Посник, не надеясь на авось, предпочел зарыть деньги, чтобы они не достались государственным чиновникам. Даже детям не сказал, дабы не случилось чего. Княжеская администрация творила произвол, выжимая из простого люда дополнительные средства в казну, не брезгуя доносами платных осведомителей и нарушениями закона, а в случае неуплаты проявляя насильственные действия. Одним наездом, надо полагать, новгородские мытари не удовлетворились. Во всяком случае, воспользоваться деньгами Онкифу не довелось, иначе грамота была бы из тайника изъята. Наследники тоже до нее не добрались. То ли не нашли, то ли… и не искали: когда-то же деревня Сосня перестала существовать? Возможно, это случилось в роковые сороковые, и поселение для окрестных жителей на краткий период переименовалось в Горелово или Резаны, пока совсем не забылось. Правда, следов сажи на месте построек я не обнаружил. Это позволяло предполагать, что дома разрушились естественным образом. Ну, не Горелово, так Попадалово, одним словом. Для непокорного Стехнова с Мартыном вместе – уж точно. Наехала древняя «налоговая полиция» на них крепко. Затоптала конями и порубила саблями.
Я долил в чашку остаток из джезвы. К тому времени голова окончательно прояснилась, и меня осенила догадка, что сам Онкиф Посник с этой прожарки благополучно соскочил. Его-то сотрудники отдела физической защиты князя Юрия Лугвеньевича не тронули, иначе он не преминул бы об этом сообщить в первых строках рукописания. Должно быть, подати на 12 июля он уплатил. Даже в загашнике осталось 350 рублей, по тем временам сумма нешуточная. Кстати, по нашим тоже. Новгородский рубль той эпохи являл собой слиток серебра весом 171 грамм. 350 рублей – это почти шестьдесят килограммов благородного металла, которые лежат и ждут нового владельца.
И во всем мире только я один знаю о котле со старинными деньгами, зарытом на древнем капище!
Кофе взбодрил меня. Идея показалась неожиданно заманчивой. Дело в том, что я смекнул, где находится капище. И проверить это можно запросто, взяв с собой металлоискатель.
Заветная поляна должна была располагаться вблизи деревни. Вряд ли сосненские ходили далеко молиться. Да и четыре с лишком пуда через лес куда-то, к черту на рога не попрешь, легче уж тогда под полом зарыть в своей избе. Да и по логике, жрец должен жить рядом со своей кумирней. Религия-то ведь – дело житейское.
Что ж, съездим. Отправляться можно хоть сейчас: походное снаряжение в машине – садись и в путь!
Сон как рукой сняло. Верно говорил Гёте: «Лучшее, что нам дает История, – это возбуждаемый ею энтузиазм». Я бы поехал, но на завтра имелись планы, которые обязательно нужно было осуществить. Я уже договорился со Славой, что возьму партию золота на продажу, и с Гольдбергом, которому «рыжее» толкну. Сделка намечалась тысяч на двадцать. У нас с корефаном заканчивалась наличка. То есть буквально – вся. За зиму мы спустили по сто тысяч евро каждый, придурки! Правда, Слава купил квартиру, а я новую машину, но все равно борщанули с затратами. Жрать же требовалось каждый день. Да и жена привыкла жить в достатке, ни в чем себе не отказывая. Она успела забыть слово «работа». Я вымыл чашку и погасил на кухне свет.
2
В квартире Давида Яковлевича царил девятнадцатый век. Мебель, драпри, даже паркет были невероятно старинными. Торговля раритетами – родовой промысел Гольдбергов. Шутка ли, еще прапрадедушка занимался этим бизнесом! И хотя в нынешние шестикомнатные хоромы Давид Яковлевич вселился лишь год назад, аромат благородной затхлости, испускаемый антикварным хламом, успел пропитать стены. Обстановка квартиры излучала надежность и комфорт, кои оценить по достоинству мог лишь человек, умеющий ими пользоваться.
Я удобно устроился в мягком кресле периода барокко, попивая натуральный йеменский кофеек, приготовленный Донной Марковной. Такие чудесные зерна мокко мог добыть только состоятельный человек, держащий своего личного сомелье и знающий толк в деликатесах. Расплывшийся в кресле напротив меня Давид Яковлевич старался богатство не афишировать, живя в свое удовольствие, тихо, но очень роскошно.
С торговцем антиком Гольдбергом я сошелся незадолго перед посадкой, когда вместе с покойным ныне Лешей Есиковым отыскал в отопительном воздуховоде под полом заброшенной псковской церквушки великолепный наперсный крест, золотые складни с камнями, лампады и всяческое храмовое имущество.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Я помотал головой, разгоняя тоскливые думки, и ошалело уставился на часы. Ух ты, ничего себе! Все-таки процесс изучения древней рукописи – штука затягивающая. И утомительная, между прочим. Читать с оригинала оказалось непросто. Дукт был неровный, штрихи неразборчивые. Дело в том, что березовая кора имеет продольные прожилки, а царапать на них неудобно. Онкиф Посник старался пропускать их, процарапывал с меньшим нажимом, отчего строка была плохо заметна даже через лупу. От увеличительного стекла в глазах появилась резь, да и башка заболела. Я решил сделать передышку.
За окном была глубокая ночь. Кабинет в результате моей лихорадочной деятельности напоминал лабораторию доктора Фауста, где вот-вот должен был появиться черт. Я вылез из кресла и побрел на кухню. Разумнее всего было бы сразу лечь спать. Маринка так и сделала. Ждать меня не стала, знала, что это надолго. Но присоединяться к ней я не спешил. Захотелось испить кофею. Люблю крепкий кофе в любое время суток, и даже столь поздний час не помеха! На кухне я достал джезву, высыпал из кофемолки что там оставалось, прогрел, залил кипятком и поставил на огонь.
Все-таки здорово мне сегодня повезло, думал я, стоя у плиты. И дело тут даже не в вещах, а в ощущениях. В один день найдя и прочтя древний свиток, я почувствовал сопричастность к событиям пятисотлетней давности. Будто это письмо было адресовано мне.
Кофе закипел. Я перелил его в чашку и отпил обжигающим. Жар опалил нёбо, и я даже не сразу почувствовал горечь, а когда почувствовал, немедленно захотел есть. Пришлось залезть в холодильник. Отрезал сыра, хлеба и приготовил увесистый бутерброд. Присел к столу и сделал еще глоток. Кофе прогнал сон, и я вдруг понял, что береста была посланием кладоискателю от кладообразователя. Диссидентствующий Посник, не надеясь на авось, предпочел зарыть деньги, чтобы они не достались государственным чиновникам. Даже детям не сказал, дабы не случилось чего. Княжеская администрация творила произвол, выжимая из простого люда дополнительные средства в казну, не брезгуя доносами платных осведомителей и нарушениями закона, а в случае неуплаты проявляя насильственные действия. Одним наездом, надо полагать, новгородские мытари не удовлетворились. Во всяком случае, воспользоваться деньгами Онкифу не довелось, иначе грамота была бы из тайника изъята. Наследники тоже до нее не добрались. То ли не нашли, то ли… и не искали: когда-то же деревня Сосня перестала существовать? Возможно, это случилось в роковые сороковые, и поселение для окрестных жителей на краткий период переименовалось в Горелово или Резаны, пока совсем не забылось. Правда, следов сажи на месте построек я не обнаружил. Это позволяло предполагать, что дома разрушились естественным образом. Ну, не Горелово, так Попадалово, одним словом. Для непокорного Стехнова с Мартыном вместе – уж точно. Наехала древняя «налоговая полиция» на них крепко. Затоптала конями и порубила саблями.
Я долил в чашку остаток из джезвы. К тому времени голова окончательно прояснилась, и меня осенила догадка, что сам Онкиф Посник с этой прожарки благополучно соскочил. Его-то сотрудники отдела физической защиты князя Юрия Лугвеньевича не тронули, иначе он не преминул бы об этом сообщить в первых строках рукописания. Должно быть, подати на 12 июля он уплатил. Даже в загашнике осталось 350 рублей, по тем временам сумма нешуточная. Кстати, по нашим тоже. Новгородский рубль той эпохи являл собой слиток серебра весом 171 грамм. 350 рублей – это почти шестьдесят килограммов благородного металла, которые лежат и ждут нового владельца.
И во всем мире только я один знаю о котле со старинными деньгами, зарытом на древнем капище!
Кофе взбодрил меня. Идея показалась неожиданно заманчивой. Дело в том, что я смекнул, где находится капище. И проверить это можно запросто, взяв с собой металлоискатель.
Заветная поляна должна была располагаться вблизи деревни. Вряд ли сосненские ходили далеко молиться. Да и четыре с лишком пуда через лес куда-то, к черту на рога не попрешь, легче уж тогда под полом зарыть в своей избе. Да и по логике, жрец должен жить рядом со своей кумирней. Религия-то ведь – дело житейское.
Что ж, съездим. Отправляться можно хоть сейчас: походное снаряжение в машине – садись и в путь!
Сон как рукой сняло. Верно говорил Гёте: «Лучшее, что нам дает История, – это возбуждаемый ею энтузиазм». Я бы поехал, но на завтра имелись планы, которые обязательно нужно было осуществить. Я уже договорился со Славой, что возьму партию золота на продажу, и с Гольдбергом, которому «рыжее» толкну. Сделка намечалась тысяч на двадцать. У нас с корефаном заканчивалась наличка. То есть буквально – вся. За зиму мы спустили по сто тысяч евро каждый, придурки! Правда, Слава купил квартиру, а я новую машину, но все равно борщанули с затратами. Жрать же требовалось каждый день. Да и жена привыкла жить в достатке, ни в чем себе не отказывая. Она успела забыть слово «работа». Я вымыл чашку и погасил на кухне свет.
2
В квартире Давида Яковлевича царил девятнадцатый век. Мебель, драпри, даже паркет были невероятно старинными. Торговля раритетами – родовой промысел Гольдбергов. Шутка ли, еще прапрадедушка занимался этим бизнесом! И хотя в нынешние шестикомнатные хоромы Давид Яковлевич вселился лишь год назад, аромат благородной затхлости, испускаемый антикварным хламом, успел пропитать стены. Обстановка квартиры излучала надежность и комфорт, кои оценить по достоинству мог лишь человек, умеющий ими пользоваться.
Я удобно устроился в мягком кресле периода барокко, попивая натуральный йеменский кофеек, приготовленный Донной Марковной. Такие чудесные зерна мокко мог добыть только состоятельный человек, держащий своего личного сомелье и знающий толк в деликатесах. Расплывшийся в кресле напротив меня Давид Яковлевич старался богатство не афишировать, живя в свое удовольствие, тихо, но очень роскошно.
С торговцем антиком Гольдбергом я сошелся незадолго перед посадкой, когда вместе с покойным ныне Лешей Есиковым отыскал в отопительном воздуховоде под полом заброшенной псковской церквушки великолепный наперсный крест, золотые складни с камнями, лампады и всяческое храмовое имущество.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91