Ей очень хотелось укусить меня, хотя теперь она не знала, с какой стороны подступиться.
– Но, господин министр, ваши слова противоречат тому, что вы заявили в Вашингтоне о беспощадной войне бесхозяйственности и расточительству! – заверещала она.
Я был к этому готов и с чувством собственного превосходства изложил свою позицию.
– Понимаете, Бетти, я – старомодный чудак. Я верю в такую вещь, как лояльность. Что бы я ни говорил своим парням в лицо, мой долг – защищать их в публичных выступлениях. Как вы считаете, сэр Хамфри?
Мой постоянный заместитель посмотрел на меня, как на бешеного пса.
– Да, но в таком случае, – не унималась мисс Олдхэм, – вы сейчас предаете и своих парней, и свою веру!
Я снисходительно улыбнулся.
– О нет, ибо в конечном итоге министр должен быть предан парламенту, предан стране! Это – высшая форма лояльности, которую необходимо соблюдать в первую очередь, при любых условиях, невзирая на обстоятельства. Лояльность же по отношению к собственному министерству и к собственным подчиненным допустима только до определенного предела. Вот почему я считаю себя вправе публично заявить сейчас то, о чем неоднократно говорил в частном порядке. Реформы могут быть и будут проведены, в чем, не сомневаюсь, самую активную помощь окажет мне мой верный союзник сэр Хамфри Эплби. Вы согласны со мной, сэр Хамфри?
– Да, господин министр, – сдавленным от ненависти голосом подтвердил мой «верный союзник».
После заседания комитета мы втроем – сэр Хамфри, Бернард и я – неторопливо возвращались в МАД. Стоял погожий осенний день, на чистом небосклоне сияло солнце, с реки дул прохладный ветерок. Чувствовал я себя в целом прекрасно, хотя изнутри меня точила предательская мысль: верно ли я понял слова сэра Марка? Так или иначе, я проявил максимальную лояльность по отношению к ПМ и даже пошел на открытый конфликт со своим постоянным заместителем!
Сэр Хамфри за всю дорогу не проронил ни слова – он был слишком зол. Молчал как рыба и Бернард – он был слишком напуган.
Когда мы пришли в министерство, Хамфри направился за мной в кабинет, явно желая мне что-то сказать.
Я закрыл дверь и вопросительно посмотрел на него.
– Да, вы здорово помогли нам, господин министр, – с горечью произнес он.
– Я сделал все, что мог, – скромно ответил я.
Он пристально изучал меня, стараясь догадаться, чем вызван мой неожиданный демарш. И, должно быть, пришел к заключению, что я попросту сбрендил.
– Все, что могли? – Он обвиняюще ткнул в меня пальцем. – Возможно, для себя. Вот, значит, как вы понимаете «одну команду»! В высшей степени оригинально, должен заметить.
Видя его искреннее огорчение, я почувствовал себя обязанным оправдаться и принялся объяснять, что был вынужден поступить именно так… У меня не было выбора…
Он не пожелал слушать.
– Как вы могли так поступить? Как? Признать все перед членами комитета? Неужели вы не понимаете, в сколь опасное положение вы нас всех поставили?
– Надеюсь, все-таки не себя, – ответил я.
Он покачал головой. Скорее горестно, чем сердито.
– Напрасные надежды, господин министр. Вы настроили против себя все министерство! Люди перестанут вам верить! Что же касается Номера Десять… Мне страшно даже представить себе, как отнесется ПМ к члену своего кабинета, публично признавшему свой провал!
За мучительными размышлениями – не допущена ли тут трагическая ошибка – меня застал Бернард. В руках он держал какой-то конверт.
– Простите, что помешал, господин министр, но вам личное письмо от господина премьер-министра, – сказал он и дрожащей рукой вручил мне конверт.
Сэр Хамфри сочувственно покачал головой. Когда я вскрывал конверт и доставал письмо, до меня донеслись слова Хамфри:
– Я же предупреждал вас… Бернард, по всей видимости, вам придется составить проект прошения об отставке господина министра. Позаботьтесь, чтобы его формулировка давала возможность господину министру «спасти лицо».
Тем временем я прочитал письмо.
«Дорогой Джим!
В последние дни мы совсем не видим друг друга вне кабинета. Не найдется ли у тебя времени для дружеского обеда в Чекерсе в ближайшее воскресенье? И обязательно возьми с собой Энни и Люси.
С нетерпением жду встречи. Посидим, поговорим, обменяемся новостями».
Затем я прочитал письмо вслух. Лицо сэра Хамфри пошло пятнами.
– Как же так… почему… – растерянно пробормотал он. Затем до него дошло: – Заговор! – злобно прошипел он. – Рюмка коньяка с Марком Спенсером!
В ответ я только улыбнулся. Игра стоила свеч. Письмо ПМ – мой безусловный триумф: «В последние дни мы совсем не видим друг друга вне кабинета… дружеского обеда в Чекерсе… С нетерпением жду встречи…»
– Хамфри, вы представляете себе всю ценность этого письма? – не скрывая гордости, спросил я.
– Представляю, господин министр, – тридцать сребреников!
Я с чувством собственного превосходства покачал головой.
– Нет, Хамфри, это награда за лояльность.
– Лояльность? – презрительно фыркнул он. – Лояльность?
– Да, Хамфри, я поддержал вас точно так же, как вы всегда поддерживали меня, не правда ли?
Возразить ему, само собой разумеется, было нечего – он только промычал что-то нечленораздельное.
– Вы что-то сказали, Хамфри? – вежливо спросил я.
– По-моему, – пришел ему на выручку Бернард, – сэр Хамфри сказал: «Да, господин министр».
15
Равные возможности
23 октября
Субботу относительно спокойно провел в своем избирательном округе. На исходе первый год моего пребывания в правительстве. Похоже, дела идут совсем неплохо – ни одного крупного провала (во всяком случае, такого, который не удалось бы вовремя предотвратить). Кроме того, появилось ощущение, что я наконец-то начинаю постигать премудрости административной машины.
Конечно, может возникнуть вопрос: не слишком ли много времени – целый год! – требуется, чтобы «начать постигать» премудрости такого министерства, как, скажем, мое? В политическом смысле, безусловно, много. Однако если бы я, профессиональный журналист и бывший лектор политехнического института, не обладающий опытом управления крупной промышленной корпорацией, был назначен председателем «Империал кемикл индастриз» и всего через год сумел понять ее специфику, меня считали бы выдающимся человеком.
Ведь мы, политики, чувствуем себя в Уайтхолле, словно малые дети в дремучем лесу. Нас, никогда ничем не занимающихся, кроме медицинской практики, юридических консультаций или издания политического журнала, вдруг ставят во главе министерства, насчитывающего от двадцати до ста тысяч сотрудников!
И все-таки в целом, мне кажется, у нас выходит нормально.
(Находясь вот в таком состоянии самоупоения, Хэкер согласился дать интервью Кэтти Уэбб, ученице четвертого класса средней школы в его избирательном округе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158
– Но, господин министр, ваши слова противоречат тому, что вы заявили в Вашингтоне о беспощадной войне бесхозяйственности и расточительству! – заверещала она.
Я был к этому готов и с чувством собственного превосходства изложил свою позицию.
– Понимаете, Бетти, я – старомодный чудак. Я верю в такую вещь, как лояльность. Что бы я ни говорил своим парням в лицо, мой долг – защищать их в публичных выступлениях. Как вы считаете, сэр Хамфри?
Мой постоянный заместитель посмотрел на меня, как на бешеного пса.
– Да, но в таком случае, – не унималась мисс Олдхэм, – вы сейчас предаете и своих парней, и свою веру!
Я снисходительно улыбнулся.
– О нет, ибо в конечном итоге министр должен быть предан парламенту, предан стране! Это – высшая форма лояльности, которую необходимо соблюдать в первую очередь, при любых условиях, невзирая на обстоятельства. Лояльность же по отношению к собственному министерству и к собственным подчиненным допустима только до определенного предела. Вот почему я считаю себя вправе публично заявить сейчас то, о чем неоднократно говорил в частном порядке. Реформы могут быть и будут проведены, в чем, не сомневаюсь, самую активную помощь окажет мне мой верный союзник сэр Хамфри Эплби. Вы согласны со мной, сэр Хамфри?
– Да, господин министр, – сдавленным от ненависти голосом подтвердил мой «верный союзник».
После заседания комитета мы втроем – сэр Хамфри, Бернард и я – неторопливо возвращались в МАД. Стоял погожий осенний день, на чистом небосклоне сияло солнце, с реки дул прохладный ветерок. Чувствовал я себя в целом прекрасно, хотя изнутри меня точила предательская мысль: верно ли я понял слова сэра Марка? Так или иначе, я проявил максимальную лояльность по отношению к ПМ и даже пошел на открытый конфликт со своим постоянным заместителем!
Сэр Хамфри за всю дорогу не проронил ни слова – он был слишком зол. Молчал как рыба и Бернард – он был слишком напуган.
Когда мы пришли в министерство, Хамфри направился за мной в кабинет, явно желая мне что-то сказать.
Я закрыл дверь и вопросительно посмотрел на него.
– Да, вы здорово помогли нам, господин министр, – с горечью произнес он.
– Я сделал все, что мог, – скромно ответил я.
Он пристально изучал меня, стараясь догадаться, чем вызван мой неожиданный демарш. И, должно быть, пришел к заключению, что я попросту сбрендил.
– Все, что могли? – Он обвиняюще ткнул в меня пальцем. – Возможно, для себя. Вот, значит, как вы понимаете «одну команду»! В высшей степени оригинально, должен заметить.
Видя его искреннее огорчение, я почувствовал себя обязанным оправдаться и принялся объяснять, что был вынужден поступить именно так… У меня не было выбора…
Он не пожелал слушать.
– Как вы могли так поступить? Как? Признать все перед членами комитета? Неужели вы не понимаете, в сколь опасное положение вы нас всех поставили?
– Надеюсь, все-таки не себя, – ответил я.
Он покачал головой. Скорее горестно, чем сердито.
– Напрасные надежды, господин министр. Вы настроили против себя все министерство! Люди перестанут вам верить! Что же касается Номера Десять… Мне страшно даже представить себе, как отнесется ПМ к члену своего кабинета, публично признавшему свой провал!
За мучительными размышлениями – не допущена ли тут трагическая ошибка – меня застал Бернард. В руках он держал какой-то конверт.
– Простите, что помешал, господин министр, но вам личное письмо от господина премьер-министра, – сказал он и дрожащей рукой вручил мне конверт.
Сэр Хамфри сочувственно покачал головой. Когда я вскрывал конверт и доставал письмо, до меня донеслись слова Хамфри:
– Я же предупреждал вас… Бернард, по всей видимости, вам придется составить проект прошения об отставке господина министра. Позаботьтесь, чтобы его формулировка давала возможность господину министру «спасти лицо».
Тем временем я прочитал письмо.
«Дорогой Джим!
В последние дни мы совсем не видим друг друга вне кабинета. Не найдется ли у тебя времени для дружеского обеда в Чекерсе в ближайшее воскресенье? И обязательно возьми с собой Энни и Люси.
С нетерпением жду встречи. Посидим, поговорим, обменяемся новостями».
Затем я прочитал письмо вслух. Лицо сэра Хамфри пошло пятнами.
– Как же так… почему… – растерянно пробормотал он. Затем до него дошло: – Заговор! – злобно прошипел он. – Рюмка коньяка с Марком Спенсером!
В ответ я только улыбнулся. Игра стоила свеч. Письмо ПМ – мой безусловный триумф: «В последние дни мы совсем не видим друг друга вне кабинета… дружеского обеда в Чекерсе… С нетерпением жду встречи…»
– Хамфри, вы представляете себе всю ценность этого письма? – не скрывая гордости, спросил я.
– Представляю, господин министр, – тридцать сребреников!
Я с чувством собственного превосходства покачал головой.
– Нет, Хамфри, это награда за лояльность.
– Лояльность? – презрительно фыркнул он. – Лояльность?
– Да, Хамфри, я поддержал вас точно так же, как вы всегда поддерживали меня, не правда ли?
Возразить ему, само собой разумеется, было нечего – он только промычал что-то нечленораздельное.
– Вы что-то сказали, Хамфри? – вежливо спросил я.
– По-моему, – пришел ему на выручку Бернард, – сэр Хамфри сказал: «Да, господин министр».
15
Равные возможности
23 октября
Субботу относительно спокойно провел в своем избирательном округе. На исходе первый год моего пребывания в правительстве. Похоже, дела идут совсем неплохо – ни одного крупного провала (во всяком случае, такого, который не удалось бы вовремя предотвратить). Кроме того, появилось ощущение, что я наконец-то начинаю постигать премудрости административной машины.
Конечно, может возникнуть вопрос: не слишком ли много времени – целый год! – требуется, чтобы «начать постигать» премудрости такого министерства, как, скажем, мое? В политическом смысле, безусловно, много. Однако если бы я, профессиональный журналист и бывший лектор политехнического института, не обладающий опытом управления крупной промышленной корпорацией, был назначен председателем «Империал кемикл индастриз» и всего через год сумел понять ее специфику, меня считали бы выдающимся человеком.
Ведь мы, политики, чувствуем себя в Уайтхолле, словно малые дети в дремучем лесу. Нас, никогда ничем не занимающихся, кроме медицинской практики, юридических консультаций или издания политического журнала, вдруг ставят во главе министерства, насчитывающего от двадцати до ста тысяч сотрудников!
И все-таки в целом, мне кажется, у нас выходит нормально.
(Находясь вот в таком состоянии самоупоения, Хэкер согласился дать интервью Кэтти Уэбб, ученице четвертого класса средней школы в его избирательном округе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158