Катрин убедилась, наконец, что ее с собой не берут, и показала себя во всей красе, соответственно тому, что мы заслужили, обманув ее надежды. Она спорила с мадемуазель Абер по поводу каждой тряпки, утверждая, что все они принадлежат старшей сестре, придиралась к каждому слову, а меня так даже хотела прибить, – а ведь я был вылитый портрет покойного Батиста, столь горячо ею любимого! Мадемуазель Абер оставила для сестры на столе записочку, в которой сообщала, что через неделю зайдет, чтобы уладить оставшиеся дела и уплатить по общим счетам. За нами заехал фиакр; кузен и кузина сели в него. вместе, без церемоний – и кучер погнал во всю!
Вот мы и в новом доме; здесь мои приключения станут много благородней и значительней; отсюда пошло мое благополучие: из слуги Жакоба я превратился в господина де Ля Валле; это имя я носил довольно долго – оно было законным именем моего отца; но к нему обычно прибавляли еще одно, чтобы отличить батюшку от одного из его братьев, и под этим вторым именем я известен в обществе. Здесь я о нем умолчу: это имя я принял лишь после смерти мадемуазель Абер, и совсем не потому, что мне не нравилось мое: просто земляки упорно называли меня так. Вернемся же в новый дом.
Хозяйка приняла нас как своих давних и близких друзей. Спальня мадемуазель Абер была уже приготовлена, а мне поставили небольшую походную кровать в дальней комнатке, о которой я уже упоминал.
Оставалось только добыть чего-нибудь на ужин. Ресторатор, державший заведение напротив, снабдил бы нас всем необходимым; но наша любезная хозяйка, знавшая, что мы переберемся к ней в тот же вечер, сама позаботилась об угощении и непременно хотела, чтобы мы отужинали у нее.
Все кушанья были отменны, и мы отдали им обильную дань.
Мадемуазель Абер начала с того, что утвердила за мной звание кузена; я и бровью не повел, называя ее кузиной; а чтобы объяснить мой деревенский выговор и некоторые простонародные обороты речи, пришлось сказать, что я недавно из деревни и живу в Париже всего два-три месяца.
Моя речь и впрямь изобличала во мне крестьянина, но за последний месяц я во многом ее исправил, и при известном внимании мог говорить довольно чисто; я сохранял деревенские манеры с мадемуазель Абер потому, что так мне удобнее было говорить ей то, что мне хотелось, под видом сельской простоты; но вообще я мог изъясняться на довольно правильном французском языке, когда этого желал. У меня уже появился необходимый навык, и я старался следить за своей речью.
Ужин наш протекал необыкновенно весело, и душой общества был я.
Жизнь мне улыбалась. Мадемуазель Абер, судя по всему, любила меня и сама могла еще внушать любовь; по сравнению со мной она была очень богата; рента ее доходила до четырех, если не больше, тысяч ливров; будущее, и притом довольно близкое, рисовалось мне в самых радужных красках. Как же было не радоваться молодому крестьянину, каким я тогда был, вдруг перескочившему чуть не от сохи в ранг почтенных парижских буржуа; я уже предвкушал безбедное житье в собственном доме с влюбленной и отнюдь не противной женой, к которой, во всяком случае, я питал благодарность, столь близкую к любви, что не видел надобности разбирать разницу между этими двумя чувствами.
Я от природы человек жизнерадостный, это видно по рассказанным выше приключениям, а если к смешливому нраву прибавляются еще другие причины для радости, становишься весел, как жаворонок. Таким я и был в тот вечер. Добавьте к этому немного остроумия, коим бог меня не обделил, присовокупите красивое лицо, и вы получите весьма приятного сотрапезника. Разве такой человек лишний за столом?
Как видно, я не ударил лицом в грязь, так как наша хозяйка, большая любительница веселья (по правде говоря, она умела ценить его, но не создавать, ибо речи ее были слишком пространны, а потому лишены соли, за столом же требуются не долгие рассказы, а острые словечки), повторяю, хозяйка наша не знала, как меня расхвалить за доставленное ей удовольствие. Она смотрела на меня с умилением и говорила без утайки, что я завоевал ее сердце.
Дочь ее, девушка лет семнадцати-восемнадцати, – точнее не знаю, – куда более хитрая и себе на уме, чем ее мать, незаметно поглядывала на меня уголком глаза; она была не то что скромна, а скрытна, и старалась не показывать, что шутки мои ей нравятся.
Мадемуазель же Абер была, видимо, ошеломлена моим задором; она и раньше считала меня не лишенным остроумия, но я заметил по ее лицу, что действительность превзошла ее ожидания.
Я видел, что она еще больше ценит и любит меня за это, но в то же время в ней заметны были признаки какой-то тревоги.
Восторженные похвалы хозяйки настораживали ее; выразительные взгляды исподтишка, которые кидала на меня молодая девица, тоже от нее не ускользнули. Когда любишь, все замечаешь; в душе ее боролись два чувства: тревога о том, что я слишком нравлюсь, и гордость моими успехами.
Все это я великолепно понимал: я уже тогда владел искусством читать в сердцах и разбираться в тайных чувствах, и это сослужило мне большую службу.
Я был в восторге, заметив волнение мадемуазель Абер; оно вселяло в меня самые светлые надежды, подтверждало ее любовь ко мне и должно было ускорить исполнение ее намерений, тем более, что быстрые взгляды дочки и похвалы мамаши набивали, так сказать, мне цену.
Я пустил в ход все свои чары, чтобы не дать утихнуть тревоге в сердце мадемуазель Абер; но во всем нужна мера: пусть она опасается моего чрезмерного успеха у дам, но ни в коем случае не их успеха у меня; я следил за каждым своим жестом, чтобы не дать ни малейшего повода для упреков; она должна была чувствовать, что я стремлюсь позабавить, но отнюдь не понравиться, и если стараюсь быть приятным, то исключительно ради нее, а не для которой-нибудь из этих дам.
Имея это в виду, я старался как можно чаще встречаться с ней взглядом, как бы ища у нее одобрения всему, что говорил. Благодаря этой уловке она была довольна мною, хотя я не давал улечься ее беспокойству, столь для меня полезному, и в то же время продолжал обвораживать наших хозяек, найдя способ внушить им, что они мне тоже нравятся, чтобы вызвать в них ответное стремление понравиться мне и поддерживать в них такое умонастроение, дабы побудить мадемуазель Абер скорее принять окончательное решение. По совести говоря, мне было любопытно, чем все это кончится, и хотелось извлечь из моего приключения всю возможную выгоду: ведь всегда полезно иметь на своем луке запасную тетиву.
Но я забыл одно важное дело: нарисовать вам портрет дочери; а между тем он здесь совершенно необходим.
Возраст ее вам уже известен. Агата – так звали девицу – воспитывалась дома, как все барышни ее круга, но умом намного превосходила свою мать, чья наивная восторженность и болтливость казались ей смешными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132
Вот мы и в новом доме; здесь мои приключения станут много благородней и значительней; отсюда пошло мое благополучие: из слуги Жакоба я превратился в господина де Ля Валле; это имя я носил довольно долго – оно было законным именем моего отца; но к нему обычно прибавляли еще одно, чтобы отличить батюшку от одного из его братьев, и под этим вторым именем я известен в обществе. Здесь я о нем умолчу: это имя я принял лишь после смерти мадемуазель Абер, и совсем не потому, что мне не нравилось мое: просто земляки упорно называли меня так. Вернемся же в новый дом.
Хозяйка приняла нас как своих давних и близких друзей. Спальня мадемуазель Абер была уже приготовлена, а мне поставили небольшую походную кровать в дальней комнатке, о которой я уже упоминал.
Оставалось только добыть чего-нибудь на ужин. Ресторатор, державший заведение напротив, снабдил бы нас всем необходимым; но наша любезная хозяйка, знавшая, что мы переберемся к ней в тот же вечер, сама позаботилась об угощении и непременно хотела, чтобы мы отужинали у нее.
Все кушанья были отменны, и мы отдали им обильную дань.
Мадемуазель Абер начала с того, что утвердила за мной звание кузена; я и бровью не повел, называя ее кузиной; а чтобы объяснить мой деревенский выговор и некоторые простонародные обороты речи, пришлось сказать, что я недавно из деревни и живу в Париже всего два-три месяца.
Моя речь и впрямь изобличала во мне крестьянина, но за последний месяц я во многом ее исправил, и при известном внимании мог говорить довольно чисто; я сохранял деревенские манеры с мадемуазель Абер потому, что так мне удобнее было говорить ей то, что мне хотелось, под видом сельской простоты; но вообще я мог изъясняться на довольно правильном французском языке, когда этого желал. У меня уже появился необходимый навык, и я старался следить за своей речью.
Ужин наш протекал необыкновенно весело, и душой общества был я.
Жизнь мне улыбалась. Мадемуазель Абер, судя по всему, любила меня и сама могла еще внушать любовь; по сравнению со мной она была очень богата; рента ее доходила до четырех, если не больше, тысяч ливров; будущее, и притом довольно близкое, рисовалось мне в самых радужных красках. Как же было не радоваться молодому крестьянину, каким я тогда был, вдруг перескочившему чуть не от сохи в ранг почтенных парижских буржуа; я уже предвкушал безбедное житье в собственном доме с влюбленной и отнюдь не противной женой, к которой, во всяком случае, я питал благодарность, столь близкую к любви, что не видел надобности разбирать разницу между этими двумя чувствами.
Я от природы человек жизнерадостный, это видно по рассказанным выше приключениям, а если к смешливому нраву прибавляются еще другие причины для радости, становишься весел, как жаворонок. Таким я и был в тот вечер. Добавьте к этому немного остроумия, коим бог меня не обделил, присовокупите красивое лицо, и вы получите весьма приятного сотрапезника. Разве такой человек лишний за столом?
Как видно, я не ударил лицом в грязь, так как наша хозяйка, большая любительница веселья (по правде говоря, она умела ценить его, но не создавать, ибо речи ее были слишком пространны, а потому лишены соли, за столом же требуются не долгие рассказы, а острые словечки), повторяю, хозяйка наша не знала, как меня расхвалить за доставленное ей удовольствие. Она смотрела на меня с умилением и говорила без утайки, что я завоевал ее сердце.
Дочь ее, девушка лет семнадцати-восемнадцати, – точнее не знаю, – куда более хитрая и себе на уме, чем ее мать, незаметно поглядывала на меня уголком глаза; она была не то что скромна, а скрытна, и старалась не показывать, что шутки мои ей нравятся.
Мадемуазель же Абер была, видимо, ошеломлена моим задором; она и раньше считала меня не лишенным остроумия, но я заметил по ее лицу, что действительность превзошла ее ожидания.
Я видел, что она еще больше ценит и любит меня за это, но в то же время в ней заметны были признаки какой-то тревоги.
Восторженные похвалы хозяйки настораживали ее; выразительные взгляды исподтишка, которые кидала на меня молодая девица, тоже от нее не ускользнули. Когда любишь, все замечаешь; в душе ее боролись два чувства: тревога о том, что я слишком нравлюсь, и гордость моими успехами.
Все это я великолепно понимал: я уже тогда владел искусством читать в сердцах и разбираться в тайных чувствах, и это сослужило мне большую службу.
Я был в восторге, заметив волнение мадемуазель Абер; оно вселяло в меня самые светлые надежды, подтверждало ее любовь ко мне и должно было ускорить исполнение ее намерений, тем более, что быстрые взгляды дочки и похвалы мамаши набивали, так сказать, мне цену.
Я пустил в ход все свои чары, чтобы не дать утихнуть тревоге в сердце мадемуазель Абер; но во всем нужна мера: пусть она опасается моего чрезмерного успеха у дам, но ни в коем случае не их успеха у меня; я следил за каждым своим жестом, чтобы не дать ни малейшего повода для упреков; она должна была чувствовать, что я стремлюсь позабавить, но отнюдь не понравиться, и если стараюсь быть приятным, то исключительно ради нее, а не для которой-нибудь из этих дам.
Имея это в виду, я старался как можно чаще встречаться с ней взглядом, как бы ища у нее одобрения всему, что говорил. Благодаря этой уловке она была довольна мною, хотя я не давал улечься ее беспокойству, столь для меня полезному, и в то же время продолжал обвораживать наших хозяек, найдя способ внушить им, что они мне тоже нравятся, чтобы вызвать в них ответное стремление понравиться мне и поддерживать в них такое умонастроение, дабы побудить мадемуазель Абер скорее принять окончательное решение. По совести говоря, мне было любопытно, чем все это кончится, и хотелось извлечь из моего приключения всю возможную выгоду: ведь всегда полезно иметь на своем луке запасную тетиву.
Но я забыл одно важное дело: нарисовать вам портрет дочери; а между тем он здесь совершенно необходим.
Возраст ее вам уже известен. Агата – так звали девицу – воспитывалась дома, как все барышни ее круга, но умом намного превосходила свою мать, чья наивная восторженность и болтливость казались ей смешными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132