Кавалер же, так грубо нарушивший наше уединение, снова взял ее руку, она не отняла ее – как видно, не смела отнять. Этот дерзкий господин стал чем-то вроде вершителя ее судьбы: он мог ее покарать, а мог и помиловать. Словом, у него было право вести себя бесцеремонно, а у нее не было права быть этим недовольной.
– Так прощай, любезнейший Жакоб, до скорой встречи! – прокричал он мне вслед, когда я собрался уходить. Тут меня взорвало, пришел конец моему терпению, и я вдруг осмелел, ибо стоял уже в дверях комнаты.
– Да ладно уж, ладно! – крикнул я ему в ответ, вздергивая голову. – «Прощай, любезнейший Жакоб!». Ну и что?! Прощай, любезнейший Пьер; покорный слуга, любезнейший Никола; сколько шуму из-за обыкновенного христианского имени!
Он расхохотался на мою выходку, а я выскочил вон, в сердцах хлопнув дверью.
У ворот на улицу стояла мадам Реми.
– Как, вы уходите? – воскликнула она.
– Еще бы! Конечно, ухожу! – огрызнулся я. – А что мне тут делать, если возле дамы водворился этот господин? И с какой стати вы приводили его в дом? Это просто из рук вон, мадам Реми: скачешь во весь опор из Версаля в Париж, чтобы побеседовать без задних мыслей с уважаемой дамой, занимаешь комнату, рассчитываешь, что никто тебе не помешает. Какое! Ты все равно что посреди улицы. Спрашивается, стоило ли так спешить! Дело даже не во мне, а в госпоже де Ферваль. Что этот полоумный подумает о ней? Дверь на замке, ключа нигде нет, светская женщина заперта в комнате с молодым человеком. Красиво, нечего сказать!
– Ах ты, голубчик мой, да что ж теперь делать? Ключ от вашей комнаты был у меня в руках; вдруг является он, как снег на голову, и выхватывает у меня ключ! Да чего вы беспокоитесь: человек знакомый, притом очень порядочный; он изредка встречается у меня с одной дамой. Между нами говоря, этот повеса питает к ней нежные чувства. Ну, приревновал, ну, ворвался к вам в комнату. Ничего тут нет страшного. Останьтесь; я уверена, что он скоро уйдет.
– Уйдет! – проворчал я. – Он уйдет, другой придет. У вас слишком обширное знакомство, мадам Реми.
– Ах, боже мой! – воскликнула она. – Что ж тут такого? Дом для меня велик, я вдова, живу одна. Порядочные люди говорят мне: нам нужно побеседовать наедине, чтобы посторонние об этом не знали; нельзя ли воспользоваться одной из ваших комнат? Неужто я должна отказать, тем более если это мои приятели, мои друзья? Неужто моя лачуга такая ценность, чтобы мне ее беречь и скаредничать? Допустим, он застал госпожу де Ферваль с вами. Что тут плохого? Теперь я даже раскаиваюсь, что не открыла дверь сразу: ничего предосудительного в доме не происходило. Разберемся хладнокровно. Ну да, ко мне приезжает дама, затем молодой человек, я впускаю их обоих; стало быть, они оказываются вместе – не принимать же их по отдельности? Юноша молод, ну и что? Разве он обязан быть стариком? Правда, дверь была заперта. Но что особенного? В другой раз она будет отперта. Дверь бывает либо открыта, либо закрыта, ничего в этом нет мудреного. Входя, ее открывают, войдя, закрывают. А что касается меня, то раз я не была с вами, значит, я была в другом месте, нельзя же быть повсюду одновременно. Я хожу туда, сюда, хлопочу по хозяйству, дел не оберешься, а гости пока беседуют. В конце концов, я бы все равно к вам вернулась. И не понимаю, чего госпожа де Ферваль беспокоится. К тому же я ведь сказала, что она ваша тетка.
– Э, лучше бы не говорили. Он отлично знает, что это неправда.
– Ах, господи, – отвечала она, – он знает! Подумаешь! Или вы боитесь, что он подаст на вас в суд?
Пока мамаша Реми рассуждала, я думал о тех двоих, оставшихся в комнате. Хотя я и рад был убраться оттуда из-за «Жакоба», все же я ужасно сердился на то, что прервали мою беседу с госпожей де Ферваль. Я сожалел о том, что могло бы быть дальше. Не то, чтобы я был влюблен – любви я к ней не питал никогда, хотя одно время мне казалось, что это так, – впрочем, я уже объяснял, какого рода чувства влекли меня к ней. Даже и в самый день свидания, направляясь в предместье, я не так уж сильно желал встречи; знакомство с молодой дамой в Версале значительно ослабило мой пыл.
Но госпожа де Ферваль была дама из лучшего общества и еще очень и очень недурна собой – я хорошо помнил, какая у нее белая кожа, какие красивые руки; еще совсем недавно она полулежала передо мной на софе и бросала на меня нежные взоры. В мои годы нет нужды испытываю нежность, чтобы быть влюбленным и чтобы огорчаться, если кто-то нарушил свидание вроде того, какое было мне назначено.
Есть много разновидностей любви, в которых сердце совершенно не при чем. Таких, в сущности, даже больше, чем других. Собственно говоря, на них и стоит свет, а вовсе не на нежных чувствах, которые природе совершенно не нужны. Мы по собственной воле украшаем нежностью свои страсти, но сами-то эти страсти порождены природой. Именно она дарует нам любовь, которую мы стремимся облагородить нежными чувствами. Правда, в наше время и это вышло из моды; ныне мы уже ничего не облагораживаем, это старо.
Как бы то ни было, чувство мое не было возвышенным, но и такой любви ведомы тревоги, и мне было крайне досадно, что нашему свиданию помешали.
Шевалье взял ее руку и поцеловал весьма бесцеремонным образом; этот самоуверенный господин способен обнаглеть и воспользоваться ее проступком – говорил я себе, ибо отлично понимал, как он сможет зло употребить создавшимся положением. Ведь госпожа де Ферваль, еще недавно признанный образец благочестия, теперь уличена в легкомыслии и безрассудстве! Может ли она позволить себе держаться с ним высокомерно? К тому же кавалер, сколько я успел заметить, был отнюдь не безобразен, высок ростом и красив лицом. Уже четыре месяца, как он ухаживал за дамой, чьи проделки теперь стали ему известны. Он может отомстить ей, если будет отвергнут, и может промолчать, если с ним обойдутся поласковей. Госпожа де Ферваль была и вообще-то уступчива по натуре, а тут у нее двойное основание не проявлять суровости. Сдастся она? Или устоит? Волнение мое по этому поводу достигло крайней степени; мною овладело какое-то беспокойное любопытство, ревнивое, даже, если угодно, не очень благородное, – не берусь ясно описать вам мое состояние. Мы ревнуем не сердце женщины, а саму женщину; мы тревожимся не об ее чувствах, но об ее поведении; мы не спрашиваем: «Верна ли она?», но «Будет ли она благоразумна?»
Обуреваемый подобными мыслями, я вдруг вспомнил, что у меня с собой немало денег, что мамаша Реми до них жадна и что если она не брезгует сдавать за деньги помещение в своем доме на два-три часа, то не побрезгует сдать и мне на несколько минут какой-нибудь чуланчик, смежный с интересовавшей меня комнатой, если только он там имеется.
– Я решил, что и в самом деле мне не стоит сейчас уходить, – сказал я ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132
– Так прощай, любезнейший Жакоб, до скорой встречи! – прокричал он мне вслед, когда я собрался уходить. Тут меня взорвало, пришел конец моему терпению, и я вдруг осмелел, ибо стоял уже в дверях комнаты.
– Да ладно уж, ладно! – крикнул я ему в ответ, вздергивая голову. – «Прощай, любезнейший Жакоб!». Ну и что?! Прощай, любезнейший Пьер; покорный слуга, любезнейший Никола; сколько шуму из-за обыкновенного христианского имени!
Он расхохотался на мою выходку, а я выскочил вон, в сердцах хлопнув дверью.
У ворот на улицу стояла мадам Реми.
– Как, вы уходите? – воскликнула она.
– Еще бы! Конечно, ухожу! – огрызнулся я. – А что мне тут делать, если возле дамы водворился этот господин? И с какой стати вы приводили его в дом? Это просто из рук вон, мадам Реми: скачешь во весь опор из Версаля в Париж, чтобы побеседовать без задних мыслей с уважаемой дамой, занимаешь комнату, рассчитываешь, что никто тебе не помешает. Какое! Ты все равно что посреди улицы. Спрашивается, стоило ли так спешить! Дело даже не во мне, а в госпоже де Ферваль. Что этот полоумный подумает о ней? Дверь на замке, ключа нигде нет, светская женщина заперта в комнате с молодым человеком. Красиво, нечего сказать!
– Ах ты, голубчик мой, да что ж теперь делать? Ключ от вашей комнаты был у меня в руках; вдруг является он, как снег на голову, и выхватывает у меня ключ! Да чего вы беспокоитесь: человек знакомый, притом очень порядочный; он изредка встречается у меня с одной дамой. Между нами говоря, этот повеса питает к ней нежные чувства. Ну, приревновал, ну, ворвался к вам в комнату. Ничего тут нет страшного. Останьтесь; я уверена, что он скоро уйдет.
– Уйдет! – проворчал я. – Он уйдет, другой придет. У вас слишком обширное знакомство, мадам Реми.
– Ах, боже мой! – воскликнула она. – Что ж тут такого? Дом для меня велик, я вдова, живу одна. Порядочные люди говорят мне: нам нужно побеседовать наедине, чтобы посторонние об этом не знали; нельзя ли воспользоваться одной из ваших комнат? Неужто я должна отказать, тем более если это мои приятели, мои друзья? Неужто моя лачуга такая ценность, чтобы мне ее беречь и скаредничать? Допустим, он застал госпожу де Ферваль с вами. Что тут плохого? Теперь я даже раскаиваюсь, что не открыла дверь сразу: ничего предосудительного в доме не происходило. Разберемся хладнокровно. Ну да, ко мне приезжает дама, затем молодой человек, я впускаю их обоих; стало быть, они оказываются вместе – не принимать же их по отдельности? Юноша молод, ну и что? Разве он обязан быть стариком? Правда, дверь была заперта. Но что особенного? В другой раз она будет отперта. Дверь бывает либо открыта, либо закрыта, ничего в этом нет мудреного. Входя, ее открывают, войдя, закрывают. А что касается меня, то раз я не была с вами, значит, я была в другом месте, нельзя же быть повсюду одновременно. Я хожу туда, сюда, хлопочу по хозяйству, дел не оберешься, а гости пока беседуют. В конце концов, я бы все равно к вам вернулась. И не понимаю, чего госпожа де Ферваль беспокоится. К тому же я ведь сказала, что она ваша тетка.
– Э, лучше бы не говорили. Он отлично знает, что это неправда.
– Ах, господи, – отвечала она, – он знает! Подумаешь! Или вы боитесь, что он подаст на вас в суд?
Пока мамаша Реми рассуждала, я думал о тех двоих, оставшихся в комнате. Хотя я и рад был убраться оттуда из-за «Жакоба», все же я ужасно сердился на то, что прервали мою беседу с госпожей де Ферваль. Я сожалел о том, что могло бы быть дальше. Не то, чтобы я был влюблен – любви я к ней не питал никогда, хотя одно время мне казалось, что это так, – впрочем, я уже объяснял, какого рода чувства влекли меня к ней. Даже и в самый день свидания, направляясь в предместье, я не так уж сильно желал встречи; знакомство с молодой дамой в Версале значительно ослабило мой пыл.
Но госпожа де Ферваль была дама из лучшего общества и еще очень и очень недурна собой – я хорошо помнил, какая у нее белая кожа, какие красивые руки; еще совсем недавно она полулежала передо мной на софе и бросала на меня нежные взоры. В мои годы нет нужды испытываю нежность, чтобы быть влюбленным и чтобы огорчаться, если кто-то нарушил свидание вроде того, какое было мне назначено.
Есть много разновидностей любви, в которых сердце совершенно не при чем. Таких, в сущности, даже больше, чем других. Собственно говоря, на них и стоит свет, а вовсе не на нежных чувствах, которые природе совершенно не нужны. Мы по собственной воле украшаем нежностью свои страсти, но сами-то эти страсти порождены природой. Именно она дарует нам любовь, которую мы стремимся облагородить нежными чувствами. Правда, в наше время и это вышло из моды; ныне мы уже ничего не облагораживаем, это старо.
Как бы то ни было, чувство мое не было возвышенным, но и такой любви ведомы тревоги, и мне было крайне досадно, что нашему свиданию помешали.
Шевалье взял ее руку и поцеловал весьма бесцеремонным образом; этот самоуверенный господин способен обнаглеть и воспользоваться ее проступком – говорил я себе, ибо отлично понимал, как он сможет зло употребить создавшимся положением. Ведь госпожа де Ферваль, еще недавно признанный образец благочестия, теперь уличена в легкомыслии и безрассудстве! Может ли она позволить себе держаться с ним высокомерно? К тому же кавалер, сколько я успел заметить, был отнюдь не безобразен, высок ростом и красив лицом. Уже четыре месяца, как он ухаживал за дамой, чьи проделки теперь стали ему известны. Он может отомстить ей, если будет отвергнут, и может промолчать, если с ним обойдутся поласковей. Госпожа де Ферваль была и вообще-то уступчива по натуре, а тут у нее двойное основание не проявлять суровости. Сдастся она? Или устоит? Волнение мое по этому поводу достигло крайней степени; мною овладело какое-то беспокойное любопытство, ревнивое, даже, если угодно, не очень благородное, – не берусь ясно описать вам мое состояние. Мы ревнуем не сердце женщины, а саму женщину; мы тревожимся не об ее чувствах, но об ее поведении; мы не спрашиваем: «Верна ли она?», но «Будет ли она благоразумна?»
Обуреваемый подобными мыслями, я вдруг вспомнил, что у меня с собой немало денег, что мамаша Реми до них жадна и что если она не брезгует сдавать за деньги помещение в своем доме на два-три часа, то не побрезгует сдать и мне на несколько минут какой-нибудь чуланчик, смежный с интересовавшей меня комнатой, если только он там имеется.
– Я решил, что и в самом деле мне не стоит сейчас уходить, – сказал я ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132