муж ее, умерший с полгода назад, многим был мне обязан; ее фамилия Реми. Запиши ее адрес, вон на том столике есть все для письма.
Я записал, а госпожа де Ферваль продолжала:
– Я вполне доверяю этой женщине. Завтра же я за ней пошлю. Мы с тобой будем встречаться у нее. В этом отдаленном квартале никто меня не знает. Живет она одна, в небольшом, но уютном домике, вокруг дома – сад, через который тоже можно войти: там есть задняя калитка, выходящая в пустынный переулок. В переулке я буду оставлять свою карету и входить буду только через ту калитку, а ты – с улицы. Что до моих людей, то их я не боюсь: они знают, что я часто бываю по благотворительным делам в разных трущобах, то одна, то с двумя или тремя дамами из числа моих приятельниц, чтобы навестить больного или помочь нуждающейся семье. Они подумают, что именно с такими целями я туда езжу. Сможешь ли ты, Ля Валле, быть там завтра в пять вечера? Я заранее договорюсь с мадам Реми, она все подготовит.
– О, господи! – воскликнул я. – Конечно, я приду! Только жаль, что надо ждать до завтра! Но вот что меня смущает, дорогая и возлюбленная госпожа моя: не окажется ли и там какая-нибудь горничная, которая станет подслушивать и помешает мне получить бумаги?
– Нет, нет! – сказала она, смеясь. – Мы сможем разговаривать не таясь и сколько захотим. Но вот что мне пришло в голову: от твоего дома до этих мест довольно далеко, придется брать экипаж; не остановят ли тебя расходы?
– Пустое, пустое, – возразил я, – оплату расходов возьмут на себя мои ноги.
– Нет, нет, дитя, – сказала она, вставая; – это слишком далеко, ты устанешь.
Она открыла шкатулку и вынула оттуда небольшой, но довольно туго набитый кошелек.
– Возьми, друг мой, – добавила она, – этим ты будешь оплачивать кареты, а когда деньги кончатся, я дам тебе еще.
– Остановитесь, моя прелестная повелительница, – воскликнул я, преисполнясь суетного тщеславия и польщенный до глубины души, – остановитесь, вы обижаете меня.
Забавнее всего то, что я говорил правду; да, несмотря на лестное для моего тщеславия предложение дамы, к гордости за себя примешивалось чувство неловкости. Я был восхищен тем, что мне предлагают награду, но стеснялся взять ее. Первое было лестно, второе казалось низким.
Я немного растерялся, но в конце концов уступил. После двух-трех слабых протестов, вроде «Нет, нет, прошу вас, моя прелестная госпожа, не надо, я обойдусь вам слишком дорого», «Мое сердце и так принадлежит вам; зачем покупать то, что отдают безвозмездно?» – я все-таки взял кошелек.
– Предупреждаю тебя, – сказала она, закрывая шкатулку, – мы будем встречаться в указанном месте только для того, чтобы избежать сплетен; там нам будет свободнее, но, дитя мое, знай: мы будем вести себя столь же благоразумно, как здесь. Слышишь, Ля Валле? Не употреби во зло мое доверие. Ты видишь, я с тобою не хитрю.
– Увы, я не хитрее вас, – отвечал я. – Я пойду туда, чтобы видеть и любить вас без помехи, вот и все. Я ничем не хочу огорчить вас, поверьте, и питаю лишь одно желание: во всем вам угождать; я люблю вас здесь, буду любить там, буду любить везде.
– Дурного в этом нет, – сказала она, – и я вовсе не запрещаю тебе любить меня, Ля Валле. Важно только, чтобы мне ни в чем не пришлось упрекнуть себя: вот и все, что я хотела сказать. Да, вот еще что, чуть не забыла: я дам тебе рекомендательное письмо к некоей госпоже де Фекур. Ты отнесешь его сам. Ее деверь, господин де Фекур, пользуется большим влиянием в финансовом мире. Он никогда не отказывает лицам, рекомендованным его свояченицей. Я прошу ее представить тебя ему или написать, чтобы он устроил тебя в Париже и помог сделать первые шаги. Для тебя это самый верный путь к богатству.
Она взяла со стола готовое письмо и протянула его мне; в этот миг лакей доложил о посетительнице. Это оказалась сама госпожа де Фекур.
Я увидел дородную женщину среднего роста, обладательницу бюста чудовищных размеров, подобного которому мне еще не приходилось видеть; держалась она очень просто и, по-видимому, была любительницей веселья и всяческих удовольствий; впрочем, я нарисую вам ее портрет, раз уж все равно этим занялся.
Госпожа де Фекур казалась года на три или четыре моложе госпожи де Ферваль. Вероятно, в юности она была миловидна; но и сейчас в лице ее выражалось столько добродушия и прямоты, что смотреть на нее было приятно.
В ее движениях не чувствовалось той неповоротливости, какая бывает у тучных женщин; ни полнота, ни огромный бюст ничуть не затрудняли ее; вся эта масса двигалась с энергией, заменявшей легкость. Прибавьте здоровый и приятный цвет лица, присущий только людям могучего сложения, даже если они уже порядком утомлены жизнью.
Я почти не встречал женщин, свободных от жеманства или не стремящихся делать вид, будто они не жеманницы; последнее тоже своего рода кокетство; но с этой стороны в госпоже де Фекур не было ничего женского. В этом состояла ее главная прелесть: она совсем не стремилась прельщать.
У нее были красивые руки, но она этого не знала; будь они некрасивы, она пребывала бы в спокойном неведении своего изъяна. Она не пыталась внушать любовь, но сама легко увлекалась. Она никогда не старалась понравиться; ей важно было, чтобы нравились ей. Другие женщины, глядя на вас, как бы говорят: «Любите меня, это для меня лестно»; она же говорила напрямик: «Вы мне нравитесь, вы довольны?», забывая при этом спросить: «А я вам?». Лишь бы вы делали вид, что очарованы, это вполне ее удовлетворяло.
Из сказанного следует, что госпожа де Фекур могла при случае быть бесцеремонной, но кокетливой – никогда.
Если вы ей нравились, она выставляла вперед свой пышный бюст, как бы предлагая его вашему взору, но не с тем, чтобы затронуть ваши чувства, а чтобы выразить свои. Это было своего рода признание в любви.
Госпожа де Фекур считалась приятной сотрапезницей. За столом она блистала не столько остроумием, сколько веселостью, вела себя откровенно, но не вызывающе, и по натуре была скорее фривольна, чем влюбчива. Она дружила со всем светом, но не испытывала ни к кому особенной дружбы, держалась со всеми одинаково, не делала различия между богатым и бедным, между знатным господином и простым буржуа, не раболепствовала перед первыми, не презирала вторых. На слуг своих не смотрела, как на челядь, но как на обыкновенных мужчин и женщин, живущих в ее доме: они ей прислуживали, она пользовалась их услугами – и только.
«Что нам теперь делать, сударь?» – обращалась она к вам. Но если вместо вас около нее оказывался Бургиньон, она могла задать ему тот же вопрос: «Бургиньон, что нам теперь делать?». Жасмен мог так же легко попасть к ней в советчики, как вы, если под рукой оказывался именно он; его звали Жасмен, вас звали «сударь» – вот и вся разница, другой она не видела, ибо не грешила ни гордыней, ни смирением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132
Я записал, а госпожа де Ферваль продолжала:
– Я вполне доверяю этой женщине. Завтра же я за ней пошлю. Мы с тобой будем встречаться у нее. В этом отдаленном квартале никто меня не знает. Живет она одна, в небольшом, но уютном домике, вокруг дома – сад, через который тоже можно войти: там есть задняя калитка, выходящая в пустынный переулок. В переулке я буду оставлять свою карету и входить буду только через ту калитку, а ты – с улицы. Что до моих людей, то их я не боюсь: они знают, что я часто бываю по благотворительным делам в разных трущобах, то одна, то с двумя или тремя дамами из числа моих приятельниц, чтобы навестить больного или помочь нуждающейся семье. Они подумают, что именно с такими целями я туда езжу. Сможешь ли ты, Ля Валле, быть там завтра в пять вечера? Я заранее договорюсь с мадам Реми, она все подготовит.
– О, господи! – воскликнул я. – Конечно, я приду! Только жаль, что надо ждать до завтра! Но вот что меня смущает, дорогая и возлюбленная госпожа моя: не окажется ли и там какая-нибудь горничная, которая станет подслушивать и помешает мне получить бумаги?
– Нет, нет! – сказала она, смеясь. – Мы сможем разговаривать не таясь и сколько захотим. Но вот что мне пришло в голову: от твоего дома до этих мест довольно далеко, придется брать экипаж; не остановят ли тебя расходы?
– Пустое, пустое, – возразил я, – оплату расходов возьмут на себя мои ноги.
– Нет, нет, дитя, – сказала она, вставая; – это слишком далеко, ты устанешь.
Она открыла шкатулку и вынула оттуда небольшой, но довольно туго набитый кошелек.
– Возьми, друг мой, – добавила она, – этим ты будешь оплачивать кареты, а когда деньги кончатся, я дам тебе еще.
– Остановитесь, моя прелестная повелительница, – воскликнул я, преисполнясь суетного тщеславия и польщенный до глубины души, – остановитесь, вы обижаете меня.
Забавнее всего то, что я говорил правду; да, несмотря на лестное для моего тщеславия предложение дамы, к гордости за себя примешивалось чувство неловкости. Я был восхищен тем, что мне предлагают награду, но стеснялся взять ее. Первое было лестно, второе казалось низким.
Я немного растерялся, но в конце концов уступил. После двух-трех слабых протестов, вроде «Нет, нет, прошу вас, моя прелестная госпожа, не надо, я обойдусь вам слишком дорого», «Мое сердце и так принадлежит вам; зачем покупать то, что отдают безвозмездно?» – я все-таки взял кошелек.
– Предупреждаю тебя, – сказала она, закрывая шкатулку, – мы будем встречаться в указанном месте только для того, чтобы избежать сплетен; там нам будет свободнее, но, дитя мое, знай: мы будем вести себя столь же благоразумно, как здесь. Слышишь, Ля Валле? Не употреби во зло мое доверие. Ты видишь, я с тобою не хитрю.
– Увы, я не хитрее вас, – отвечал я. – Я пойду туда, чтобы видеть и любить вас без помехи, вот и все. Я ничем не хочу огорчить вас, поверьте, и питаю лишь одно желание: во всем вам угождать; я люблю вас здесь, буду любить там, буду любить везде.
– Дурного в этом нет, – сказала она, – и я вовсе не запрещаю тебе любить меня, Ля Валле. Важно только, чтобы мне ни в чем не пришлось упрекнуть себя: вот и все, что я хотела сказать. Да, вот еще что, чуть не забыла: я дам тебе рекомендательное письмо к некоей госпоже де Фекур. Ты отнесешь его сам. Ее деверь, господин де Фекур, пользуется большим влиянием в финансовом мире. Он никогда не отказывает лицам, рекомендованным его свояченицей. Я прошу ее представить тебя ему или написать, чтобы он устроил тебя в Париже и помог сделать первые шаги. Для тебя это самый верный путь к богатству.
Она взяла со стола готовое письмо и протянула его мне; в этот миг лакей доложил о посетительнице. Это оказалась сама госпожа де Фекур.
Я увидел дородную женщину среднего роста, обладательницу бюста чудовищных размеров, подобного которому мне еще не приходилось видеть; держалась она очень просто и, по-видимому, была любительницей веселья и всяческих удовольствий; впрочем, я нарисую вам ее портрет, раз уж все равно этим занялся.
Госпожа де Фекур казалась года на три или четыре моложе госпожи де Ферваль. Вероятно, в юности она была миловидна; но и сейчас в лице ее выражалось столько добродушия и прямоты, что смотреть на нее было приятно.
В ее движениях не чувствовалось той неповоротливости, какая бывает у тучных женщин; ни полнота, ни огромный бюст ничуть не затрудняли ее; вся эта масса двигалась с энергией, заменявшей легкость. Прибавьте здоровый и приятный цвет лица, присущий только людям могучего сложения, даже если они уже порядком утомлены жизнью.
Я почти не встречал женщин, свободных от жеманства или не стремящихся делать вид, будто они не жеманницы; последнее тоже своего рода кокетство; но с этой стороны в госпоже де Фекур не было ничего женского. В этом состояла ее главная прелесть: она совсем не стремилась прельщать.
У нее были красивые руки, но она этого не знала; будь они некрасивы, она пребывала бы в спокойном неведении своего изъяна. Она не пыталась внушать любовь, но сама легко увлекалась. Она никогда не старалась понравиться; ей важно было, чтобы нравились ей. Другие женщины, глядя на вас, как бы говорят: «Любите меня, это для меня лестно»; она же говорила напрямик: «Вы мне нравитесь, вы довольны?», забывая при этом спросить: «А я вам?». Лишь бы вы делали вид, что очарованы, это вполне ее удовлетворяло.
Из сказанного следует, что госпожа де Фекур могла при случае быть бесцеремонной, но кокетливой – никогда.
Если вы ей нравились, она выставляла вперед свой пышный бюст, как бы предлагая его вашему взору, но не с тем, чтобы затронуть ваши чувства, а чтобы выразить свои. Это было своего рода признание в любви.
Госпожа де Фекур считалась приятной сотрапезницей. За столом она блистала не столько остроумием, сколько веселостью, вела себя откровенно, но не вызывающе, и по натуре была скорее фривольна, чем влюбчива. Она дружила со всем светом, но не испытывала ни к кому особенной дружбы, держалась со всеми одинаково, не делала различия между богатым и бедным, между знатным господином и простым буржуа, не раболепствовала перед первыми, не презирала вторых. На слуг своих не смотрела, как на челядь, но как на обыкновенных мужчин и женщин, живущих в ее доме: они ей прислуживали, она пользовалась их услугами – и только.
«Что нам теперь делать, сударь?» – обращалась она к вам. Но если вместо вас около нее оказывался Бургиньон, она могла задать ему тот же вопрос: «Бургиньон, что нам теперь делать?». Жасмен мог так же легко попасть к ней в советчики, как вы, если под рукой оказывался именно он; его звали Жасмен, вас звали «сударь» – вот и вся разница, другой она не видела, ибо не грешила ни гордыней, ни смирением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132