Но я томился недолго: не прошло и четырех минут, как госпожа де Ферваль вышла из садовой калитки и села в карету. Затем, с другой стороны дома, в воротах появился шевалье, он тоже сел в свою коляску и вскоре проехал мимо меня. Я тотчас же успокоился.
От увлечения госпожей де Ферваль в душе моей почти ничего не осталось, кроме легкого интереса, именуемого обычно «симпатией»; это была всего лишь некоторая склонность, вполне спокойная и не волновавшая более моих чувств. Яснее говоря, если бы мне пришлось выбирать из нескольких женщин по своему вкусу, я предпочел бы ее.
Вы и сами легко поймете, что отношения наши с того дня не возобновлялись. Она не могла искать встречи со мной, так как я узнал ей цену, а я и не помышлял о том, чтобы идти к ней. Время было еще не позднее, госпожа де Фекур просила безотлагательно уведомить ее об исходе моей поездки в Версаль, и я отправился к ней, прежде чем идти домой.
Во дворе меня не видел никто из челяди, все куда-то разошлись; даже швейцара не было у подъезда, а наверху мне не попалось ни одной горничной, Я прошел через весь дом, не повстречав ни души, и наконец, в одной из комнат услышал голос: там не то говорили, не то читали. Тон был ровный и больше походил на чтение, чем на разговор. Дверь оказалась приотворенной, я подумал, что стучать не стоит, и вошел.
Я угадал: госпожа де Фекур лежала в постели, а у изголовья сидела какая-то дама и читала книгу. В ногах кровати, на табуретке, я увидел старую горничную, у окна стоял лакей, а читала вслух высокая, худая, крайне некрасивая дама, с суровым и неприятным лицом.
– О боже, – кисло протянула она, прервав чтение, когда я вошел, – неужели вы не потрудились запереть дверь? Значит, внизу никого нет, и посторонний человек может беспрепятственно войти в спальню? Моя сестра больна и не принимает.
Прием был не из любезных, но он как нельзя лучше подходил к облику говорившей особы. Ее физиономия и манеры были созданы друг для друга.
Впрочем, сия дама походила на святошу. Позднее я познакомился с ней ближе и хочу воспользоваться случаем, чтобы описать ее поподробней.
Вы, вероятно, знавали безобразных женщин, из тех, которые уразумели раз и навсегда, что им не суждено пользоваться вниманием общества. Они приготовились к тому, что у них на глазах другие женщины будут нравиться всем, а они – никогда и никому, и чтобы оградить себя от постоянных обид, чтобы не выставлять напоказ истинную причину всеобщего пренебрежения, они говорят себе, вовсе не думая при этом ни о боге, ни о его святых: «Будем щеголять строгостью поведения; наденем на себя маску неприступности, пусть все видят, сколь гордо и безупречно мы держимся, и они поймут, что строгая мораль, а вовсе не безобразная внешность, отпугивает от нас мужчин».
Этот небольшой обман порой удается. Сидевшая в изголовье дама как раз и относилась к числу женщин, вооружившихся такого рода добродетелью.
Она не понравилась мне с первого же взгляда, и потому слова ее ничуть меня не смутили, других я от нее не ждал и, не обращая на нее внимания, поклонился госпоже де Фекур. Та сказала:
– А, это вы, господин де Ля Валле! Подойдите поближе. Не браните его, сестрица, я очень рада видеть этого молодого человека.
– О, боже мой, сударыня, – ответил я, – что с вами случилось? Вчера вы были в добром здравии!
– Это правда, дитя мое, – ответила она вполголоса, – я чувствовала себя отлично; я даже ужинала в гостях и ела с большим аппетитом. И вот ночью чуть не умерла от колик! Я думала, что не переживу этих ужасных болей. Теперь же осталась только лихорадка, но с очень опасными, как говорят, симптомами: у меня приступы удушья, так что хотят пригласить священника сегодня же вечером, чтобы причастить меня. Это не шуточная болезнь, и вот сестра на мое счастье приехала вчера из деревни и читает мне «Подражание Христу». Прекрасная книга! Ну-с, господин де Ля Валле, расскажите о своем путешествии. Вы довольны господином де Фекуром? Как некстати я захворала: теперь я не смогу на него влиять. Что он вам сказал? Я дышу с трудом и едва говорю. Он обещал вам место? Я просила, чтобы он устроил вас в Париже.
– Ох, сестрица, – прервала пожилая дама, – лежите спокойно. А вы, сударь, лучше уйдите-ка отсюда, вы же видите, что здесь не до вас. И вообще входить без спросу не следует.
– Не сердитесь, сестрица, – сказала больная, тяжело переводя дух, между тем как я откланивался, чтобы удалиться, – не сердитесь, ведь бедный мальчик не знал, что со мной случилось. Так прощайте, господин де Ля Валле. Ах! Он-то здоровёхонек! Посмотрите, как свеж! Но ведь ему всего двадцать лет. Прощайте, прощайте, мы еще увидимся; надеюсь, эта болезнь пройдет.
– От всего сердца желаю вам выздороветь поскорее, сударыня, – отвечал я, поклонившись ей одной; я не сомневался, что ее сестрица не ответила бы на мой поклон; и с этими словами я вышел и отправился домой.
Заметьте, однако, сколь изменчив мир. Вчера у меня были две возлюбленные, или, лучше сказать, две влюбленные в меня дамы. «Возлюбленные» – это, пожалуй, слишком сильное выражение: обычно так называют женщину, отдавшую вам свое сердце и желающую, чтобы вы отдали ей ваше. Но особы, о которых я говорю, сколько я могу судить, ничего мне не отдавали и ничего у меня не просили взамен, да это и не требовалось.
Я говорю о двух особах; полагаю, что имею основание занести в их число госпожу де Фекур, присоединив ее к госпоже де Ферваль. И вот, не прошло и двадцати четырех часов, как одну у меня утащили прямо из-под носа, а другая при смерти – ибо госпожа де Фекур, как мне казалось, стояла одной ногой в могиле. Если даже она выздоровеет, все равно: мы некоторое время не будем видеть друг друга, ее любовь – не более чем каприз, а капризы преходящи. И я не единственный в Париже красивый юноша двадцати лет.
Стало быть, и с этой стороны нечего ждать; впрочем, я не особенно огорчался. Мадам де Фекур с ее непомерным бюстом была мне совершенно безразлична. Из них двух только вероломной святоше госпоже де Ферваль удалось задеть меня за живое.
Она была красива. Но кроме этого, она обладала ложным благочестием, а такого рода женщины необычайно пикантны. В них есть та непередаваемая словами смесь таинственности, плутовства, неудовлетворенной тяги к распутству и в то же время сдержанности, которая действует неотразимо: вы чувствуете, что они хотели бы любить вас и быть любимыми, но украдкой, так, чтобы вы этого даже не заметили, или что им хочется внушить вам, будто вы – коварный соблазнитель и во всем виноваты, а они – ваши жертвы, но отнюдь не сообщницы.
Однако пора домой. Наконец-то я увижу госпожу де Ля Валле, которая так меня любит, несмотря на все мои ветреные увлечения; и ведь она очень мила собой (это неоспоримо) и питает ко мне благоговейную нежность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132
От увлечения госпожей де Ферваль в душе моей почти ничего не осталось, кроме легкого интереса, именуемого обычно «симпатией»; это была всего лишь некоторая склонность, вполне спокойная и не волновавшая более моих чувств. Яснее говоря, если бы мне пришлось выбирать из нескольких женщин по своему вкусу, я предпочел бы ее.
Вы и сами легко поймете, что отношения наши с того дня не возобновлялись. Она не могла искать встречи со мной, так как я узнал ей цену, а я и не помышлял о том, чтобы идти к ней. Время было еще не позднее, госпожа де Фекур просила безотлагательно уведомить ее об исходе моей поездки в Версаль, и я отправился к ней, прежде чем идти домой.
Во дворе меня не видел никто из челяди, все куда-то разошлись; даже швейцара не было у подъезда, а наверху мне не попалось ни одной горничной, Я прошел через весь дом, не повстречав ни души, и наконец, в одной из комнат услышал голос: там не то говорили, не то читали. Тон был ровный и больше походил на чтение, чем на разговор. Дверь оказалась приотворенной, я подумал, что стучать не стоит, и вошел.
Я угадал: госпожа де Фекур лежала в постели, а у изголовья сидела какая-то дама и читала книгу. В ногах кровати, на табуретке, я увидел старую горничную, у окна стоял лакей, а читала вслух высокая, худая, крайне некрасивая дама, с суровым и неприятным лицом.
– О боже, – кисло протянула она, прервав чтение, когда я вошел, – неужели вы не потрудились запереть дверь? Значит, внизу никого нет, и посторонний человек может беспрепятственно войти в спальню? Моя сестра больна и не принимает.
Прием был не из любезных, но он как нельзя лучше подходил к облику говорившей особы. Ее физиономия и манеры были созданы друг для друга.
Впрочем, сия дама походила на святошу. Позднее я познакомился с ней ближе и хочу воспользоваться случаем, чтобы описать ее поподробней.
Вы, вероятно, знавали безобразных женщин, из тех, которые уразумели раз и навсегда, что им не суждено пользоваться вниманием общества. Они приготовились к тому, что у них на глазах другие женщины будут нравиться всем, а они – никогда и никому, и чтобы оградить себя от постоянных обид, чтобы не выставлять напоказ истинную причину всеобщего пренебрежения, они говорят себе, вовсе не думая при этом ни о боге, ни о его святых: «Будем щеголять строгостью поведения; наденем на себя маску неприступности, пусть все видят, сколь гордо и безупречно мы держимся, и они поймут, что строгая мораль, а вовсе не безобразная внешность, отпугивает от нас мужчин».
Этот небольшой обман порой удается. Сидевшая в изголовье дама как раз и относилась к числу женщин, вооружившихся такого рода добродетелью.
Она не понравилась мне с первого же взгляда, и потому слова ее ничуть меня не смутили, других я от нее не ждал и, не обращая на нее внимания, поклонился госпоже де Фекур. Та сказала:
– А, это вы, господин де Ля Валле! Подойдите поближе. Не браните его, сестрица, я очень рада видеть этого молодого человека.
– О, боже мой, сударыня, – ответил я, – что с вами случилось? Вчера вы были в добром здравии!
– Это правда, дитя мое, – ответила она вполголоса, – я чувствовала себя отлично; я даже ужинала в гостях и ела с большим аппетитом. И вот ночью чуть не умерла от колик! Я думала, что не переживу этих ужасных болей. Теперь же осталась только лихорадка, но с очень опасными, как говорят, симптомами: у меня приступы удушья, так что хотят пригласить священника сегодня же вечером, чтобы причастить меня. Это не шуточная болезнь, и вот сестра на мое счастье приехала вчера из деревни и читает мне «Подражание Христу». Прекрасная книга! Ну-с, господин де Ля Валле, расскажите о своем путешествии. Вы довольны господином де Фекуром? Как некстати я захворала: теперь я не смогу на него влиять. Что он вам сказал? Я дышу с трудом и едва говорю. Он обещал вам место? Я просила, чтобы он устроил вас в Париже.
– Ох, сестрица, – прервала пожилая дама, – лежите спокойно. А вы, сударь, лучше уйдите-ка отсюда, вы же видите, что здесь не до вас. И вообще входить без спросу не следует.
– Не сердитесь, сестрица, – сказала больная, тяжело переводя дух, между тем как я откланивался, чтобы удалиться, – не сердитесь, ведь бедный мальчик не знал, что со мной случилось. Так прощайте, господин де Ля Валле. Ах! Он-то здоровёхонек! Посмотрите, как свеж! Но ведь ему всего двадцать лет. Прощайте, прощайте, мы еще увидимся; надеюсь, эта болезнь пройдет.
– От всего сердца желаю вам выздороветь поскорее, сударыня, – отвечал я, поклонившись ей одной; я не сомневался, что ее сестрица не ответила бы на мой поклон; и с этими словами я вышел и отправился домой.
Заметьте, однако, сколь изменчив мир. Вчера у меня были две возлюбленные, или, лучше сказать, две влюбленные в меня дамы. «Возлюбленные» – это, пожалуй, слишком сильное выражение: обычно так называют женщину, отдавшую вам свое сердце и желающую, чтобы вы отдали ей ваше. Но особы, о которых я говорю, сколько я могу судить, ничего мне не отдавали и ничего у меня не просили взамен, да это и не требовалось.
Я говорю о двух особах; полагаю, что имею основание занести в их число госпожу де Фекур, присоединив ее к госпоже де Ферваль. И вот, не прошло и двадцати четырех часов, как одну у меня утащили прямо из-под носа, а другая при смерти – ибо госпожа де Фекур, как мне казалось, стояла одной ногой в могиле. Если даже она выздоровеет, все равно: мы некоторое время не будем видеть друг друга, ее любовь – не более чем каприз, а капризы преходящи. И я не единственный в Париже красивый юноша двадцати лет.
Стало быть, и с этой стороны нечего ждать; впрочем, я не особенно огорчался. Мадам де Фекур с ее непомерным бюстом была мне совершенно безразлична. Из них двух только вероломной святоше госпоже де Ферваль удалось задеть меня за живое.
Она была красива. Но кроме этого, она обладала ложным благочестием, а такого рода женщины необычайно пикантны. В них есть та непередаваемая словами смесь таинственности, плутовства, неудовлетворенной тяги к распутству и в то же время сдержанности, которая действует неотразимо: вы чувствуете, что они хотели бы любить вас и быть любимыми, но украдкой, так, чтобы вы этого даже не заметили, или что им хочется внушить вам, будто вы – коварный соблазнитель и во всем виноваты, а они – ваши жертвы, но отнюдь не сообщницы.
Однако пора домой. Наконец-то я увижу госпожу де Ля Валле, которая так меня любит, несмотря на все мои ветреные увлечения; и ведь она очень мила собой (это неоспоримо) и питает ко мне благоговейную нежность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132