На шее у Аякса издевательски блестела топкая серебряная цепочка. Я ахнула, поднесла руку к своей голой шее, а Аякс улыбнулся. Цепочка сверкала на холодном зимнем воздухе.
И Бен вцепился ему в горло.
Репортер прервал свой гладкий рассказ, друзья схватили Бена за руки и оттащили – его держали за руки, за торс, за шею, – а у Аякса на лице было самое невинное выражение. Бен кричал, лицо его покраснело и исказилось, волосы упали на лоб, костюм расстегнулся. Комментатор попытался замять эту сцену и объявил перерыв нa рекламу. Но у меня было время заметить, как Ксавье повернул голову в сторону шума. Затем Бена убрали из кадра. А Аякс в камеру – и мне – победоносно улыбнулся.
– Нет! – Я бросилась к телевизору, как раз когда картинка исчезла. Косметика разлетелась, столик с грохотом упал на пол, я ударила по экрану ладонью раз, другой, потом кулаком. Рейн в ужасе забилась в угол. – Держись от него подальше! Оставь его в покое!
Выдернув вилку из розетки, я швырнула телевизор о стенку. Звук божественный – удовлетворяющий и великолепно разрушительный. Что-то во мне щелкнуло, прокатилось по моему телу. И неожиданно я потеряла способность сдерживаться. Не могла остановиться. Бросала все: мониторы, приборы, столы, пластиковые стулья. И все это время мой голос, мой подлинный голос, резал мои новые голосовые связки:
– Я тебя убью, я тебя убью, я тебя убью…
У Оливии, такой доброй, чистой, мягкой, не было ни одного шанса против Батча, и этот факт ежедневно с самой ее гибели разбивал мне сердце. И матери, которая могла бы с ним сразиться, не было с нею рядом, она не защитила дочь; и с тех пор как я узнала истинную причину ее отсутствия, мое сердце и из-за нее обливалось кровью.
Но я ни разу не позволила себе выйти из себя. Я дышу, я живу, и я говорила себе, что это больше, чем я заслуживаю. Но когда я увидела лицо Бена, увидела эту бесконечную боль, остановиться было невозможно. Я кричала, ломала, разбрасывала вокруг себя все, чтобы это соответствовало тому, что я чувствую, что у меня внутри: все разорвано, обнажено, все болит. И страшная усталость. Огромное сожаление.
Закончив – две минуты, два часа или два года спустя, – я обнаружила, что сижу в позе зародыша в опустошенной, разбитой палате, сижу и раскачиваюсь; Рейн давно убежала; остатки люстр свисают на проводах с потолка, приборы перевернуты, они мертвы, молчат.
– Джоанна.
Я подняла голову. Меня удивило появление Уоррена, такое же неожиданное, как в первый раз; удивило и то, что он назвал меня по имени. Все предыдущие дни он называл меня Оливией. Сейчас он снова выглядел как бродяга – немытый, небритый бродяга, от которого несет отчаянием и одиночеством, но смотрел он на меня как-то очень трезво и яростно, и это вызвало у меня на глазах слезы. Он видел меня такой, какова я на самом деле.
– Теперь должно начаться подлинное выздоровление.
Я покачала головой – сначала медленно, потом быстрей, и закрыла лицо руками. Это не выздоровление. Это нападение – так антибиотики атакуют чуждого агента, помещенного в организм. Хотя на этот раз чуждый агент – это я сама. Я вирус у себя внутри.
– Я не мертва, – заявила я Уоррену сквозь стиснутые пальцы. Он, конечно, это знает, но мне нужно было услышать собственные слова. – Я не мертва. Я сильнее чувствую и больше вижу. Я более жива, чем когда-либо.
– Оливия… – начал он, идя по палате.
Но я оборвала его и попятилась. Мне не нужны сочувствия или объяснения.
– Я не Оливия! Я не слабая и не уязвимая! Я не… – «Не такая хорошая», – подумала я. – Не невинная.
Я жива, черт побери, и хочу, чтобы кое-кто об этом знач. Нет, это неверно.
Я хочу, чтобы об этом знал Бен. Уоррен присел передо мной.
– Достаточно того, что ты сама знаешь, кто ты. Если ты знаешь это сама, все остальное не имеет значения. Со временем ты поймешь.
И что-то в его тоне подсказало мне, что когда-то ему то же самое пришлось говорить самому себе.
«Он ошибается, – подумала я, глядя, как он протягивает мне руку. – Все имеет значение – из-за Бена». Но я все равно оперлась на его руку. Она – единственная предложенная мне.
Уоррен поднял меня и помог встать прямо.
– Я помню, кто ты. И обещаю никогда об этом не забывать.
– Я Джоанна, – сказала я и позволила себе расплакаться. Я Свет и Тень одновременно и теперь знаю, что всегда была такой, но я кое-что еще… – Я по-прежнему я.
Еще неделю я провела в больнице. Даже угрозы и гнев Ксавье не подействовали на Майкаха: тот меня не отпускал. Здесь я была в большей безопасности, чем в любом месте снаружи, и Майках хотел держать меня в укрытии, пока не убедится, что полностью скрыл мой старый запах и снабдил новой убедительной для обоняния личностью.
– Мы должны быть уверены, что все идеально. Аякс особенно хорош в распознавании личностей новых агентов, – сообщил мне однажды Майках, снова расчесывая мои волосы. – Вероятно, потому что воспринимает это лично.
– Лично? Почему?
Майках покачал головой, пробормотал что-то об Уоррене и его проклятых тайнах, прежде чем чуть громче продолжил:
– Мать Аякса предала Тульпу, перейдя на нашу сторону и попытавшись стать Светом.
Я развернулась на стуле лицом к нему.
– Разве такое возможно?
Майках силой снова повернул меня к зеркалу.
– О да. Как и у людей, у нас всегда есть выбор, на какую сторону встать.
Я подумала, что нелепо ему говорить об этом мне, но Майках продолжал невозмутимо расчесывать мои волосы – очевидно, я стала его любимой новой игрушкой, – и не заметил в зеркале моего пристального взгляда.
– Благодаря ее советам мы за несколько недель уничтожили трех агентов Зодиака с их стороны.
Теперь ясно, почему Аякс приходит в ярость, когда кто-нибудь упоминает его мать.
– Значит, она стала… Светом? Майках пожал плечами.
– Могла бы стать, если бы прожила достаточно долго. Мы сменили ей личность, замаскировали ее запах, сделали все, что могли, чтобы она стала «невидима» для Теней. Только один человек мог найти ее.
«Тот, кто был внутри нее, – поняла я. – Кто-то, кто был частью ее».
– Аякс позволил Тульпе убить свою мать?
– О нет, – ответил Майках, опуская щетку. – Найдя мать, он сам ее убил.
Мое обоняние стало таким необыкновенным, что я раньше и представить себе не могла. Запахи, заполнявшие палату, были подобны цветочным инъекциям в кровь. Пер-вый раз выйдя из палаты во дворик больницы, я едва не потеряла сознание от натиска запахов различных текстур. Я могла ощущать и запах эмоций: газообразный жар гнева, проникновение липких подозрений сквозь поры кожи, сухую дрожь разрывов и драм, происходивших вокруг меня в больнице.
Но Уоррен ошибался, говоря, что остальной мир не имеет значения. Ежедневно я горевала о Бене и, хотя раньше я над этим никогда не задумывалась, оплакивала и мою прежнюю жизнь;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112