Кажется, можно было передохнуть, но мухи-мысли догнали его и на кухне. Уже после кольцевой, в новой пробке, Межинский сказал что-то еще... Да, он сообщил о водителе той машины, что должна была увезти Наждака и сообщников с места ограбления. Его нашли сгоревшим. Хотя, точнее, нашли его обгоревшие кости, и по металлической коронке на шестом зубе опознали водителя. Тулаева передернуло. Казнь напоминала нечто средневековое, католическое, когда отступники от веры корчились в огне костров. Бежавший водитель - тоже своего рода отступник. От бандитской веры, от железной дисциплины, от тайны ограбления.
Виновато запиликавший телефон оборвал мысли.
- Это я, - радостно произнес Евсеев.
- Записал?
- Телефон не отвечает.
- А долго держал трубку?
- Десять зуммеров.
Пришлось попрощаться. Значит, Зак тоже не стал ждать гостей. Вчера уже у Садового кольца в салоне "жигулей" ожил телефон. Межинский, оставив на руле одну руку, нервно сорвал трубку, послушал ее и так же молча положил.
- Девица все-таки ушла, - после паузы произнес он. - Пока эта группа захвата раскачалась...
Тулаев неприятно ощутил, что у него медленно краснеют уши. Ни во дворе, ни уже сейчас, в машине, он не выдал, что знал, очень плотно, даже чрезвычайно плотно знал эту "девицу". Сказать-то, наверно, нужно было, но что-то странное, никогда прежде не испытанное, клещами сдерживало признание. Казалось, стоит открыть рот, и жизнь закончится. Нет, он не ощущал себя приобщенным через Ларису к банде, но то, что случилось между ними, сейчас, после всего, что произошло, виделось не частью следствия, а каким-то странным кусочком, который, как он ни старался, к общей ткани подшить не смог...
- Вот крыса! - ругнулся Межинский. - Это не ее квартира. Снимала она ее. Скорее всего, не из Москвы она родом.
Молчание Тулаева он воспринял как безразличие к этой сбежавшей Ларисе. Если бы он знал...
Теперь вот и Зак исчез. Сто процентов, что и он снимал квартиру.
Недовольно проурчавший желудок и трущийся о ногу Прошка напомнили о еде. Еда - почему-то - о марфинском шеф-поваре, и Тулаев бегом бросился в комнату. На столе из вороха бумаг вырвал листок с номером телефона, начинающимся на пятерку, и зашлепал обратно на кухню.
Начальник санатория узнал его сразу. Как назло, на бумажке не было его имени-отчества, и Тулаеву пришлось официальничать:
- Товарищ полковник, у меня к вам огромная просьба. Нельзя ли узнать по спискам, находился ли на излечении в вашем санатории примерно две недели назад гражданин Зак Валерий Савельевич?.. Можно?.. Очень хорошо... В приемном отделении?.. А какой там телефон?.. Вы дадите команду?..
Они сами мне позвонят?.. Нет, лучше я им позвоню...
После того, что произошло с Ларисой, он, наверное, уже никому в жизни не даст номер своего телефона. А может, поменять его? Дорогое удовольствие, да и какой в нем толк, если Лариса знает не только номер телефона, но и его адрес. Тулаев посмотрел на залитое густым желтым светом окно и только теперь, глядя сквозь стекло на улицу, вдруг понял, что он уже не снайпер. Он - мишень. Если в банде Наждака есть хоть один человек, кроме Ларисы, оставшийся на свободе, то Тулаев приговорен. Как там говорил исполняющий обязанности начальника Бутырской тюрьмы? Исключительная мера наказания? Кажется, так. Сокращенно - ИМН. Исключительная - значит, крайняя. После нее уже не будет ничего. Исключительная - значит, с исключением из всех списков. Из списков живущих. Искл - как щелчок затвора, как точка в конце повести. Собственно, каждая жизнь - это отдельная повесть. Она начинается с криков родившегося младенца. Почти у всех одинаково. А заканчивается по-разному. У кого-то эта "точка" - смерть в теплой постели, у кого-то дырка от пули. И нет двух одинаковых сюжетов, и нет двух одинаковых точек...
Звонок заставил Тулаева вздрогнуть. Под такое настроение могло быть только самое худшее. Кто-то проверял, дома ли он. Не хотелось, очень не хотелось ощущать себя мишенью, но Тулаев все же трубку снял.
- Да, - вместо обычного "слушаю" сказал он.
- Как себя чувствуешь, Саша?
- Нормально, Виктор Иванович.
Тиски, сжавшие грудь, ослабли. Может, зря он волновался?
Если уж брать по-большому, то не ради него велась вся та игра, в которую его ввернула новая служба.
- Ко мне приехать сможешь?
- Смогу.
- Есть материал для оперативного совещания.
- Понятно.
"Оперативки" у Межинского были какими-то странными. Все время один на один. А когда шел в отдел, думал, что будут собираться человек по десять, долго говорить, придумывать операции. Хотя, кто его знает, может, в Межинском все дело. Вот не любит он многоголосые совещания - и точка.
- Через сколько сможешь у меня быть?
- Я еще не завтракал, - заметил Тулаев сидящего у пустой миски Прошку.
- Уже пора и обедать.
- Я быстро.
- Хорошо. Я жду.
Трубка легла на телефон, а тревога осталась. Голос у Межинского был странным. Вроде бы спокойным, но в то же время и неудовлетворенным. Неужели наверху было мало спасенной американки?
Просящие глаза Прошки снова напомнили о еде. Еда - о шеф-поваре из санатория, и он снова снял трубку. В приемном отделении ответил мягкий женский голос. Он до того походил на голос Ларисы, что ему было нелегко разговаривать. Но он все же спросил о Заке. Спросил - и услышал то, что и ожидал: Зак Валерий Савельевич отдыхал в санатории по путевке от военкомата. Все верно: он же был офицером запаса.
- А когда он выехал из номера? - спросил Тулаев.
- На два дня раньше срока. Я его помню, - неожиданно
ответила девушка. - Он такой худенький, жалкий. В корпусе,
где он жил, моя подруга работает. Ей за него влетело...
- Почему?
- А он как-то уехал из санатория. Целую неделю
отсутствовал. Курс лечения прервал.
- А что, нельзя уезжать? - изобразил наивность Тулаев.
- Да нет, на время, хоть на неделю, уезжать можно. Но
только по рапорту с визой начальника санатория или его
зама... А он вот так безответственно...
В памяти зыбким образом воскресло бухгалтерское лицо воровки из "лужи". "Билет до Мурманска", - обозвала она то, что вытянула из кармана у Зака. Тулаев поблагодарил девушку, положил трубку и только теперь заметил, что окно из желтого стало серым.
Он встал, выглянул на улицу и неприятно ощутил, что и у неба такое же настроение, как и у него. Оно как-то враз стало серо-стальным и шершавым. По нему ползли низкие рыхлые облака, и город, укрытый ими, становился все мрачнее и мрачнее.
46
- Ладно, Прохор, не скучай, - прощально посмотрел на кота Тулаев и закрыл дверь.
На лестничной площадке было до тревожности тихо. Он прошел к окну, выглянул сквозь грязное стекло во двор. Внизу стояло непривычно мало машин. Обеденное время - время, когда стада автомобилей, откочевав к центру города, сбивались там в стада-пробки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
Виновато запиликавший телефон оборвал мысли.
- Это я, - радостно произнес Евсеев.
- Записал?
- Телефон не отвечает.
- А долго держал трубку?
- Десять зуммеров.
Пришлось попрощаться. Значит, Зак тоже не стал ждать гостей. Вчера уже у Садового кольца в салоне "жигулей" ожил телефон. Межинский, оставив на руле одну руку, нервно сорвал трубку, послушал ее и так же молча положил.
- Девица все-таки ушла, - после паузы произнес он. - Пока эта группа захвата раскачалась...
Тулаев неприятно ощутил, что у него медленно краснеют уши. Ни во дворе, ни уже сейчас, в машине, он не выдал, что знал, очень плотно, даже чрезвычайно плотно знал эту "девицу". Сказать-то, наверно, нужно было, но что-то странное, никогда прежде не испытанное, клещами сдерживало признание. Казалось, стоит открыть рот, и жизнь закончится. Нет, он не ощущал себя приобщенным через Ларису к банде, но то, что случилось между ними, сейчас, после всего, что произошло, виделось не частью следствия, а каким-то странным кусочком, который, как он ни старался, к общей ткани подшить не смог...
- Вот крыса! - ругнулся Межинский. - Это не ее квартира. Снимала она ее. Скорее всего, не из Москвы она родом.
Молчание Тулаева он воспринял как безразличие к этой сбежавшей Ларисе. Если бы он знал...
Теперь вот и Зак исчез. Сто процентов, что и он снимал квартиру.
Недовольно проурчавший желудок и трущийся о ногу Прошка напомнили о еде. Еда - почему-то - о марфинском шеф-поваре, и Тулаев бегом бросился в комнату. На столе из вороха бумаг вырвал листок с номером телефона, начинающимся на пятерку, и зашлепал обратно на кухню.
Начальник санатория узнал его сразу. Как назло, на бумажке не было его имени-отчества, и Тулаеву пришлось официальничать:
- Товарищ полковник, у меня к вам огромная просьба. Нельзя ли узнать по спискам, находился ли на излечении в вашем санатории примерно две недели назад гражданин Зак Валерий Савельевич?.. Можно?.. Очень хорошо... В приемном отделении?.. А какой там телефон?.. Вы дадите команду?..
Они сами мне позвонят?.. Нет, лучше я им позвоню...
После того, что произошло с Ларисой, он, наверное, уже никому в жизни не даст номер своего телефона. А может, поменять его? Дорогое удовольствие, да и какой в нем толк, если Лариса знает не только номер телефона, но и его адрес. Тулаев посмотрел на залитое густым желтым светом окно и только теперь, глядя сквозь стекло на улицу, вдруг понял, что он уже не снайпер. Он - мишень. Если в банде Наждака есть хоть один человек, кроме Ларисы, оставшийся на свободе, то Тулаев приговорен. Как там говорил исполняющий обязанности начальника Бутырской тюрьмы? Исключительная мера наказания? Кажется, так. Сокращенно - ИМН. Исключительная - значит, крайняя. После нее уже не будет ничего. Исключительная - значит, с исключением из всех списков. Из списков живущих. Искл - как щелчок затвора, как точка в конце повести. Собственно, каждая жизнь - это отдельная повесть. Она начинается с криков родившегося младенца. Почти у всех одинаково. А заканчивается по-разному. У кого-то эта "точка" - смерть в теплой постели, у кого-то дырка от пули. И нет двух одинаковых сюжетов, и нет двух одинаковых точек...
Звонок заставил Тулаева вздрогнуть. Под такое настроение могло быть только самое худшее. Кто-то проверял, дома ли он. Не хотелось, очень не хотелось ощущать себя мишенью, но Тулаев все же трубку снял.
- Да, - вместо обычного "слушаю" сказал он.
- Как себя чувствуешь, Саша?
- Нормально, Виктор Иванович.
Тиски, сжавшие грудь, ослабли. Может, зря он волновался?
Если уж брать по-большому, то не ради него велась вся та игра, в которую его ввернула новая служба.
- Ко мне приехать сможешь?
- Смогу.
- Есть материал для оперативного совещания.
- Понятно.
"Оперативки" у Межинского были какими-то странными. Все время один на один. А когда шел в отдел, думал, что будут собираться человек по десять, долго говорить, придумывать операции. Хотя, кто его знает, может, в Межинском все дело. Вот не любит он многоголосые совещания - и точка.
- Через сколько сможешь у меня быть?
- Я еще не завтракал, - заметил Тулаев сидящего у пустой миски Прошку.
- Уже пора и обедать.
- Я быстро.
- Хорошо. Я жду.
Трубка легла на телефон, а тревога осталась. Голос у Межинского был странным. Вроде бы спокойным, но в то же время и неудовлетворенным. Неужели наверху было мало спасенной американки?
Просящие глаза Прошки снова напомнили о еде. Еда - о шеф-поваре из санатория, и он снова снял трубку. В приемном отделении ответил мягкий женский голос. Он до того походил на голос Ларисы, что ему было нелегко разговаривать. Но он все же спросил о Заке. Спросил - и услышал то, что и ожидал: Зак Валерий Савельевич отдыхал в санатории по путевке от военкомата. Все верно: он же был офицером запаса.
- А когда он выехал из номера? - спросил Тулаев.
- На два дня раньше срока. Я его помню, - неожиданно
ответила девушка. - Он такой худенький, жалкий. В корпусе,
где он жил, моя подруга работает. Ей за него влетело...
- Почему?
- А он как-то уехал из санатория. Целую неделю
отсутствовал. Курс лечения прервал.
- А что, нельзя уезжать? - изобразил наивность Тулаев.
- Да нет, на время, хоть на неделю, уезжать можно. Но
только по рапорту с визой начальника санатория или его
зама... А он вот так безответственно...
В памяти зыбким образом воскресло бухгалтерское лицо воровки из "лужи". "Билет до Мурманска", - обозвала она то, что вытянула из кармана у Зака. Тулаев поблагодарил девушку, положил трубку и только теперь заметил, что окно из желтого стало серым.
Он встал, выглянул на улицу и неприятно ощутил, что и у неба такое же настроение, как и у него. Оно как-то враз стало серо-стальным и шершавым. По нему ползли низкие рыхлые облака, и город, укрытый ими, становился все мрачнее и мрачнее.
46
- Ладно, Прохор, не скучай, - прощально посмотрел на кота Тулаев и закрыл дверь.
На лестничной площадке было до тревожности тихо. Он прошел к окну, выглянул сквозь грязное стекло во двор. Внизу стояло непривычно мало машин. Обеденное время - время, когда стада автомобилей, откочевав к центру города, сбивались там в стада-пробки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112