Рвота била как бы даже не из желудка, а изнутри души. Зеленые травинки ягеля сразу исчезли, глаза залило слезами, и он сразу не понял, что его кто-то спрашивает.
- Вам плохо? - с такой заботливостью раздался сбоку женский голос, что рвота сразу оборвалась.
В Москве все бы обходили за километр скорчившегося, как Тулаев, человека. В Москве каждый рвавший на улице иначе чем алкаш не воспринимался, а значит, жалости к себе не требовал. А здесь его спрашивали таким тоном, каким любящая дочь интересуется здоровьем у постели больного отца.
- Что-о?.. - стерев платком пену с губ, распрямился Тулаев. - А-а, это вы!
Рядом с ним стояла Маша, продавщица из военторговского магазина. Ее глаза стали глубокими-глубокими. В них плескалось столько жалости, что Тулаев покраснел от стыда.
- Отравился... Вот, - еле выдавил он.
- Чего тут у вас? - спросили теперь уже в спину.
Тулаев обернулся и, увидев женщину-банщицу, только теперь заметил, что под платком на ее голове огненным ореолом светятся рыжие волосы, а на лице нет живого места от веснушек. Он завороженно перевел взгляд на Машу, потом опять на банщицу. Возникло ощущение, что он попеременно смотрел на одно и то же лицо, только его то сплющивали, делая округлым и щекатым, то вытягивали.
- Может, в медчасть вас проводить? - предложила Маша. - У нас хорошая медчасть...
- Нет-нет, спасибо, - отвернувшись, сплюнул Тулаев и отер платком губы.
Желудок, избавившись от колбасы, замер в ожидании, какую еще гадость в него проглотят. Но Тулаеву сейчас хотелось только пить. Наверное, полведра воды его бы спасли. Но ни ведра, ни воды рядом не было, и он спросил у банщицы совсем о другом:
- Вы, извините, не знаете... кто эти моряки?.. Ну, откуда?..
- Эти-то? - с иронией, как о глупых детях, переспросила банщица. - Да из нашего экипажа. Дурачатся, а завтра - выход на стрельбы.
- Вот как?
Ни особист, ни кадровики базы, ни адмирал не сообщили Тулаеву о том, что завтра одна из лодок уходила на стрельбу. А с какой стати они должны были это сообщать? Впрочем, особист мог бы и сказать. Получалось так, что в Тюленьей губе главным носителем секретов являлась банщица.
- Может, вы ошибаетесь? - вспомнив разговор с особистом,
спросил Тулаев. - Не на стрельбы, а на боевую службу?
- Ну, здравствуйте! Как же я могу ошибаться, если у меня
муж - боцман с той лодки?!
Внутри Тулаева приподнял голову дремавший до поры до времени оперативник отдела "Т", локтем отодвинул в сторону пьяницу и вроде бы небрежно сказал:
- А-а, это экипаж Комарова!.. Ну, где старпом - Комаров?
- Не-ет, не Комарова, - с интонацией гаишника, уличившего водителя во лжи, ответила банщица. - А Балыкина. Вот так-то!
- Я такого старпома не знаю, - отодвинув срезавшегося оперативника, тяжелым, немеющим языком произнес пьяница изнутри Тулаева.
- Балыкин - это не старпом, - заметила тихим голоском Маша. Балыкин - это наш командир. А старпомов у нас по штату - два, а в наличии только один - Дрожжин... Мам, ты еще долго на работе пробудешь?
- Час, не меньше.
- Папка уже с лодки пришел.
- Ну, не уйду ж я?! Начальник приказал обеспечить... Я сейчас с механиком поговорю. Он там самый умный. Может, согласится их увести куда-нибудь...
- Тогда я пойду домой.
- А вы мне дорогу до гостиницы не покажете? - взмолились и оперативник, и пьяница внутри Тулаева. - Меня сюда сосед доставил. А как, хоть убей, не помню!
Маша обернулась к поселку, на краю которого стояла баня, удивилась, как можно запутаться в сотне таких знакомых с детства домов, и все-таки согласилась.
- Идемте.
6
Через пару минут молчаливой ходьбы Тулаев и Маша вышли к странному циклопическому сооружению. Оно напоминало и знаменитое Лобное место на Красной площади в Москве, но только увеличенное в пять раз, и залитую бетоном воронку от ядерной бомбы.
- Что это? - не сдержался Тулаев.
- Развалины Карфагена, - так спокойно ответила Маша, что
он чуть не поверил.
- Карфаген - это ж где-то на юге...
- А у нас - тот, что на Севере... Но если честно, то это
- фонтан.
- А зачем на Севере фонтан? - от удивления Тулаев даже
забыл о боли, маятником качающейся по телу: то голова, то
живот, то голова, то живот. - У вас же десять месяцев в
году зима!
- К сожалению, у начальника политотдела базы, который его строил, не было вашей головы. Зато должна была в июле семьдесят какого-то года приехать высокая комиссия. А начальнику политотдела очень хотелось продвинуться по службе. Если не в Москву, то хотя бы в Североморск...
- Ну, он даже Майкла Джексона переплюнул! - восхитился Тулаев, оглядывая объемистую бетонную чашу, укрытую паутиной трещин.
- В каком смысле?
- Джексон где-то в Штатах, в пустыне, построил огромную взлетно-посадочную полосу для инопланетян. Боялся, что им, бедняжкам, обычной аэропортовской не хватит. А тут... Наверно, американцы из космоса приняли фонтан за шахту ракеты невероятной мощности. Точно?
- Наверно.
Маша подняла глаза к бледно-серому северному небу. Оно лежало на залитых водянистым светом лобастых скалах, на подернутом дымкой океане и пальцем торчащей трубе котельной. На трубе, на фоне неба, горела красная лампочка и казалась спутником, пытающимся рассмотреть странное сооружение в центре базы.
- А у вас в Москве сейчас ночь, звезды, - тихо произнесла она.
- В Москве?
- Ну да. Вы же из комиссии, - сказала она. - Наших всех я
тут с детства знаю. Хотя тут и текучесть большая. Особенно
среди офицеров. Лет пять отслужил - и в академию или еще
куда. А у нас папа - старший мичман. Двадцать пять лет на
Севере. Выслуги больше, чем календарных лет жизни.
- И вы все двадцать пять лет здесь?
- Только восемнадцать, - покраснев, ответила она.
- Ну, да, точно - восемнадцать, - сам удивился своей глупости Тулаев. - А поступать в институт не пробовали? В тот же Мурманск?
- Не получится, - вздохнула она.
- Вы так считаете?
Троешницей она не выглядела. У троешниц другие глаза.
- У нас нет денег... Здесь бывает, что и полгода не дают зарплату. Мама ведь тоже на штате в военной организации. А у меня еще два брата. Оба - школьники. Бывает, что только мои деньги, ну, что в магазине, в коммерции, заработаю, и выручают. Представляете, если я уеду?
Они шли по пустым, залитым дневным светом улицам поселка, и Тулаеву чудилось, что он на другой планете. Даже стая собак, избегавшись по берегу и обгавкав всех и вся, спала на траве вдоль тротуара. Спали дома, деревья, лодки. Поселок будто бы усыпили, чтобы Тулаев и Маша могли прогуляться по нему и ощутить каждый свое одиночество. Тулаев - горькое мужское. Маша печальное девичье.
- Вы верите в чудеса? - задиристо спросила она его.
- Смотря в какие.
- Ну, вот со снами, например...
Тулаев припомнил, что в ночь перед приездом в Тюленью губу, еще в поезде, ему приснились два усатых кота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112