Он спал очень чутко, любой звук, любое движение могли
разбудить его - шум волн, разбивающихся о рифы, шелест кокосовых пальм,
крик ночной птицы. Он подождал еще несколько секунд. Ничего, только
знакомые привычные звуки. Кип опустил голову на подушку рядом с женой и
закрыл глаза.
И опять услышал.
Откуда-то издалека неслась приглушенная барабанная дробь.
Кип сел, откинул одеяло и поднялся. Майра пошевелилась и медленно
оторвала голову от подушки.
- Все в порядке, малышка, - шепотом сказал Кип. - Спи. А я пойду
выйду на воздух.
- Куда это ты собрался? - спросила Майра, протирая глаза. - Который
час?
- Самое начало четвертого. Ложись досыпай. Я ненадолго. - Он уже влез
в штаны и застегивал рубашку. Майра натянула на себя одеяло. Кип подошел к
окну, выходившему на гавань. Снаружи было темно, хоть глаз выколи, лишь в
небе мерцали бесчисленные звезды, словно огни в рубках тысяч призрачных
судов на черной глади океана.
Потом снова застучали барабаны, глухой рокот эхом разносился по
джунглям. По спине у Кипа поползли мурашки. "Черт бы все это побрал!" -
подумал он, влезая в ботинки, и как можно тише вышел из дома.
Он поехал в сторону Фронт-стрит, повернул и повел джип через
окутанную тьмой деревню на самом краю гавани к джунглям. В лицо бил ветер;
Кип искал, не горит ли где свет, не идет ли кто по улице, но деревня
словно вымерла. Кто кроме него слышал барабаны? Сколько человек лежали в
темноте, стараясь прочесть послание, которое предрассветный ветер с моря
разносил по всему острову? Кип догадывался, что это: Бонифаций шаманил в
честь лодки. "Будь ты проклят! - чертыхнулся про себя Кип, продолжая
высматривать освещенные окна. - Я здесь закон, единственный закон, закон,
которому божки Бонифация не указ."
На мостовой Фронт-стрит - джунгли здесь склонялись над дорогой
странными темными силуэтами - стояли какие-то люди. Когда фары джипа
осветили их, они метнулись в сторону, так быстро, что Кип не успел
разглядеть их лица, и в считанные секунды исчезли в зарослях. Подъезжая к
церкви, Кип увидел, что в ней темно и пусто. Он остановил джип и несколько
секунд сидел неподвижно, прислушиваясь. Когда вновь грянула короткая и все
еще довольно далекая барабанная дробь, Кип определил направление. Он вынул
из специальной коробки на полочке над задним сиденьем фонарик, включил его
и вышел из джипа.
Узкая тропинка вела мимо курятника в колючие заросли; Кип пошел по
ней, стараясь шуметь как можно меньше. Джунгли обступили его, черные,
непроницаемые и безмолвные, лишь звенели в тишине ночные насекомые. Через
несколько минут Кип расслышал обрывки фраз, внезапный испуганный хор
женских голосов, властный, проникнутый силой мужской голос, и все это было
пересыпано быстрой, то затихающей, то вновь непредсказуемо взрывающейся
барабанной дробью. Он зашагал дальше и не сошел с тропы даже тогда, когда
пришлось ползком пробираться под густым пологом гибкого жесткого
кустарника. Голоса звучали все громче, лихорадочней, и наконец Кип заметил
впереди проблеск света. Размеренно стучали барабаны, сплетая воедино три
или четыре разных ритма, - громче, громче, и каждому удару эхом вторил
крик или вопль, словно сами барабаны вскрикивали от боли или наслаждения.
Шум нарастал, он заполнил голову Кипа - неистовство диких вольных звуков.
Но сквозь эту какофонию пробивался один голос, поднимаясь от шепота до
крика:
- Змей, змей, о Дамбалла-ведо папа, ты змей. Змей, змей, ПРИЗОВУ
ЗМЕЯ! Змей, змей, о Дамбалла-ведо папа, ты змей...
Джунгли внезапно расступились, и Кип, поспешно выключив фонарик,
затаился в темноте. На поляне в широком кольце пылающих факелов стояла
маленькая трехстенная, крытая соломой хижина. Перед самой хижиной,
окруженной выкрашенными черной и красной краской камнями, рвался ввысь к
сплетенным кронам костер. Перед костром была нарисована мукой странная
геометрическая фигура, в углах которой расположились самые разные
предметы: бутылки, белый крашеный железный горшок, мертвый белый петух и
что-то, завернутое в газеты. Барабанщики сидели за костром, в круге из
тридцати пяти-сорока человек - одни лежали ничком на мягкой земле, другие
вертелись волчком, как одержимые, третьи сидели, глядя широко раскрытыми
остекленелыми глазами в костер. Барабаны неистовствовали, Кип заметил, что
с полуобнаженных фигур вокруг костра срываются капли испарины. Один из
танцоров запрокинул голову и стал лить в рот ром из бутылки; выплеснув
остатки себе на голову, он понесся дальше, подхваченный безумным ритмом.
По лицам и обнаженным торсам струился пот. Кип различил резкий, незнакомый
сладковатый запах: один из танцующих изогнулся и бросил в огонь горсть
какого-то порошка; последовала яркая белая вспышка, и языки пламени
исполнили короткий буйный танец, залив всю поляну красным светом. Человек
в черном костюме высоко подпрыгнул и припал у костра к самой земле,
потрясая над головой трещоткой. Это был Бонифаций. В стеклах его очков
блестело отраженное пламя, по подбородку стекал пот, а он размахивал
трещоткой, крича:
- Дамбалла-ведо папа, сюда, Дамбалла-ведо папа, сюда...
Какая-то женщина в белом головном уборе упала наземь рядом с ним,
дыша часто и тяжело. Она мотала головой, глаза блестели то ли от рома, то
ли от марихуаны; лежа на животе, она извивалась всем телом, словно хотела
заползти в костер. Это была жена Кифаса. Накануне Кип заезжал к ней: она
сидела в темном углу и бормотала какие-то слова, которых он не смог
понять.
Бонифаций затряс трещоткой, теперь - в такт барабанам, сунул руку в
белый горшок и извлек оттуда толстую змею, которая немедленно обвилась
вокруг его руки. Появление змеи было встречено криками и визгом. Бонифаций
поднял ее, выкрикивая:
- Дамбалла-ведо папа, ты Змей. Змей, о змей, Я ПРИЗОВУ ЗМЕЯ!
Сердце Кипа стучало, как паровой молот, а голова раскалывалась от
невозможного шума. Барабанщики ускорили ритм, на их руках напряглись
мышцы, капли пота летели во все стороны. Кипу с великим трудом удалось
расслышать свои мысли; стук барабанов и крики тревожили его, проникали в
ту часть его прошлого, которую он наглухо закрыл от себя, туда, где жили
страшные воспоминания и ухмыляющиеся маски, развешанные по соломенным
стенам. Бонифаций повернулся и, точно живым плащом, обернул плечи женщины
змеей. Громко вскрикнув, вдова Кифаса огладила ее. Преподобный отложил в
сторону тыкву-трещотку, поднял над головой завернутый в газеты предмет и
волчком завертелся перед огнем, выкрикивая что-то по-французски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
разбудить его - шум волн, разбивающихся о рифы, шелест кокосовых пальм,
крик ночной птицы. Он подождал еще несколько секунд. Ничего, только
знакомые привычные звуки. Кип опустил голову на подушку рядом с женой и
закрыл глаза.
И опять услышал.
Откуда-то издалека неслась приглушенная барабанная дробь.
Кип сел, откинул одеяло и поднялся. Майра пошевелилась и медленно
оторвала голову от подушки.
- Все в порядке, малышка, - шепотом сказал Кип. - Спи. А я пойду
выйду на воздух.
- Куда это ты собрался? - спросила Майра, протирая глаза. - Который
час?
- Самое начало четвертого. Ложись досыпай. Я ненадолго. - Он уже влез
в штаны и застегивал рубашку. Майра натянула на себя одеяло. Кип подошел к
окну, выходившему на гавань. Снаружи было темно, хоть глаз выколи, лишь в
небе мерцали бесчисленные звезды, словно огни в рубках тысяч призрачных
судов на черной глади океана.
Потом снова застучали барабаны, глухой рокот эхом разносился по
джунглям. По спине у Кипа поползли мурашки. "Черт бы все это побрал!" -
подумал он, влезая в ботинки, и как можно тише вышел из дома.
Он поехал в сторону Фронт-стрит, повернул и повел джип через
окутанную тьмой деревню на самом краю гавани к джунглям. В лицо бил ветер;
Кип искал, не горит ли где свет, не идет ли кто по улице, но деревня
словно вымерла. Кто кроме него слышал барабаны? Сколько человек лежали в
темноте, стараясь прочесть послание, которое предрассветный ветер с моря
разносил по всему острову? Кип догадывался, что это: Бонифаций шаманил в
честь лодки. "Будь ты проклят! - чертыхнулся про себя Кип, продолжая
высматривать освещенные окна. - Я здесь закон, единственный закон, закон,
которому божки Бонифация не указ."
На мостовой Фронт-стрит - джунгли здесь склонялись над дорогой
странными темными силуэтами - стояли какие-то люди. Когда фары джипа
осветили их, они метнулись в сторону, так быстро, что Кип не успел
разглядеть их лица, и в считанные секунды исчезли в зарослях. Подъезжая к
церкви, Кип увидел, что в ней темно и пусто. Он остановил джип и несколько
секунд сидел неподвижно, прислушиваясь. Когда вновь грянула короткая и все
еще довольно далекая барабанная дробь, Кип определил направление. Он вынул
из специальной коробки на полочке над задним сиденьем фонарик, включил его
и вышел из джипа.
Узкая тропинка вела мимо курятника в колючие заросли; Кип пошел по
ней, стараясь шуметь как можно меньше. Джунгли обступили его, черные,
непроницаемые и безмолвные, лишь звенели в тишине ночные насекомые. Через
несколько минут Кип расслышал обрывки фраз, внезапный испуганный хор
женских голосов, властный, проникнутый силой мужской голос, и все это было
пересыпано быстрой, то затихающей, то вновь непредсказуемо взрывающейся
барабанной дробью. Он зашагал дальше и не сошел с тропы даже тогда, когда
пришлось ползком пробираться под густым пологом гибкого жесткого
кустарника. Голоса звучали все громче, лихорадочней, и наконец Кип заметил
впереди проблеск света. Размеренно стучали барабаны, сплетая воедино три
или четыре разных ритма, - громче, громче, и каждому удару эхом вторил
крик или вопль, словно сами барабаны вскрикивали от боли или наслаждения.
Шум нарастал, он заполнил голову Кипа - неистовство диких вольных звуков.
Но сквозь эту какофонию пробивался один голос, поднимаясь от шепота до
крика:
- Змей, змей, о Дамбалла-ведо папа, ты змей. Змей, змей, ПРИЗОВУ
ЗМЕЯ! Змей, змей, о Дамбалла-ведо папа, ты змей...
Джунгли внезапно расступились, и Кип, поспешно выключив фонарик,
затаился в темноте. На поляне в широком кольце пылающих факелов стояла
маленькая трехстенная, крытая соломой хижина. Перед самой хижиной,
окруженной выкрашенными черной и красной краской камнями, рвался ввысь к
сплетенным кронам костер. Перед костром была нарисована мукой странная
геометрическая фигура, в углах которой расположились самые разные
предметы: бутылки, белый крашеный железный горшок, мертвый белый петух и
что-то, завернутое в газеты. Барабанщики сидели за костром, в круге из
тридцати пяти-сорока человек - одни лежали ничком на мягкой земле, другие
вертелись волчком, как одержимые, третьи сидели, глядя широко раскрытыми
остекленелыми глазами в костер. Барабаны неистовствовали, Кип заметил, что
с полуобнаженных фигур вокруг костра срываются капли испарины. Один из
танцоров запрокинул голову и стал лить в рот ром из бутылки; выплеснув
остатки себе на голову, он понесся дальше, подхваченный безумным ритмом.
По лицам и обнаженным торсам струился пот. Кип различил резкий, незнакомый
сладковатый запах: один из танцующих изогнулся и бросил в огонь горсть
какого-то порошка; последовала яркая белая вспышка, и языки пламени
исполнили короткий буйный танец, залив всю поляну красным светом. Человек
в черном костюме высоко подпрыгнул и припал у костра к самой земле,
потрясая над головой трещоткой. Это был Бонифаций. В стеклах его очков
блестело отраженное пламя, по подбородку стекал пот, а он размахивал
трещоткой, крича:
- Дамбалла-ведо папа, сюда, Дамбалла-ведо папа, сюда...
Какая-то женщина в белом головном уборе упала наземь рядом с ним,
дыша часто и тяжело. Она мотала головой, глаза блестели то ли от рома, то
ли от марихуаны; лежа на животе, она извивалась всем телом, словно хотела
заползти в костер. Это была жена Кифаса. Накануне Кип заезжал к ней: она
сидела в темном углу и бормотала какие-то слова, которых он не смог
понять.
Бонифаций затряс трещоткой, теперь - в такт барабанам, сунул руку в
белый горшок и извлек оттуда толстую змею, которая немедленно обвилась
вокруг его руки. Появление змеи было встречено криками и визгом. Бонифаций
поднял ее, выкрикивая:
- Дамбалла-ведо папа, ты Змей. Змей, о змей, Я ПРИЗОВУ ЗМЕЯ!
Сердце Кипа стучало, как паровой молот, а голова раскалывалась от
невозможного шума. Барабанщики ускорили ритм, на их руках напряглись
мышцы, капли пота летели во все стороны. Кипу с великим трудом удалось
расслышать свои мысли; стук барабанов и крики тревожили его, проникали в
ту часть его прошлого, которую он наглухо закрыл от себя, туда, где жили
страшные воспоминания и ухмыляющиеся маски, развешанные по соломенным
стенам. Бонифаций повернулся и, точно живым плащом, обернул плечи женщины
змеей. Громко вскрикнув, вдова Кифаса огладила ее. Преподобный отложил в
сторону тыкву-трещотку, поднял над головой завернутый в газеты предмет и
волчком завертелся перед огнем, выкрикивая что-то по-французски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79