Мы его тут же проверили, потому что знаем, что и вы тут как тут, вынюхиваете, не сам ли он подпалил свое заведение, ан нет, все чисто. Здесь был самый популярный кабак в Долине – несчастный сукин сын каждую ночь греб деньги лопатой. Нанял специальную девицу выручку считать.
Мне знакома великая магическая сила, чуть ли не сексуальная привлекательность каждого нового дела, за которое берется частный детектив, рыщущий по самым грязным улицам, роющийся в самом грязном белье, чтобы в конце концов отыскать нужного человека, – черт, да я сам подцепил на эту удочку не одну красотку. И в определенном смысле я действительно ловлю кайф от такой работы. Чувствую себя в форме. Но когда попадается нудное дело, вроде этого, я предпочитаю вытянуть все данные у доброго приятеля из местных правоохранительных органов. Я к тому, что все равно они этим занимаются, – так что ж не поделиться накопленным?
К сожалению, подчас они упускают детали.
– Ну как, дело закончено? – спрашивает Дан, направляясь к выходу, то есть к моей машине и запасной паре «Докеров». – Так что возвращайся к Тейтельбауму, вручи ему информацию и не забудь объяснить, куда он может ее засунуть.
– Увы, я дорожу этой работой, – вынужден напомнить я. – А также собственной жизнью. Оскорблять Т-Рекса не лучший способ сохранить и то и другое. Я собираюсь дернуть еще пару ниточек.
– Слушай, я предоставил тебе все свидетельские показания. Что еще проверять?
Мне бы шляпу напялить, запахнуться в пальто-тренч, и чтобы на губах висела сигарета. Без этой бутафории частный сыщик будто голенький.
– Ты говорил об анонимном звонке в пожарную команду. Кто-то сообщил, что весь «Эволюция-клуб» охвачен пламенем, так? Прозвучали именно эти слова: «охвачен пламенем»?
– Насколько мне известно, да.
Затянутым в кожу пальцем я стучу Дана по карману рубашки, где у него блокнот.
– Но в действительности никто из твоих свидетелей не видел огня до приезда пожарных машин. – Я замолкаю, ожидая… ожидая… пока до него не дойдет.
– Неувязка со временем получается, так, что ли? – наконец соображает Дан.
– Вот именно. – И я растягиваю губы сияющим полумесяцем – широчайшая из имеющихся в моем распоряжении улыбок. – А тебе предстоит исписать еще пачку бумаги.
Дан угрюмо кивает – протоколы и вообще всяческая писанина никогда не были сильной стороной Бронтозавра. Но он полицейский, и в глубине души я уверен, что утром он скрючится над своей пишущей машинкой и углубится в детали, словно монах, толкующий драгоценную рукопись.
– Ты ведь не собираешься возвращаться на пепелище? – спрашивает он. – Я думаю поджарить несколько бифштексов; может, плюнем на все да приправим их орегано?
Я качаю головой и делаю шаг в сторону выхода из клуба. Обед – это прекрасно, бифштексы – еще лучше, а бифштексы с орегано – и вовсе выше крыши, но я должен работать. Во-первых. А во-вторых, мне необходима пара доз базилика, срочно. – Было бы здорово, но давай как-нибудь в другой раз.
– Жаркое свидание, а? – Дан похотливо изгибает бровь.
Я думаю об обгоревшем Велосирапторе в больнице, о его непонятной борьбе за то, чтобы остаться в задымленной, лопающейся от жара комнате, где он наверняка бы погиб. Кресло тут ни при чем – даже Тейтельбаум оторвал бы задницу и выбрался из офиса, подталкивай его в спину пять тысяч градусов. Однако ясно, что у Донована Берка были свои причины оставаться в комнате – чертовски основательные, – и есть лишь один динозавр, способный объяснить мне эти причины.
– Жарчайшее, – киваю я Дану и выбираюсь из клуба.
4
Больницы любому не по нутру, кто ж с этим спорит. Меньше всего больные и умирающие желают оказаться среди умирающих и больных. Но для динозавров все еще хуже. Гораздо хуже.
Даже спустя все эти миллионы лет – все эти десятки миллионов лет – тягостно медленного эволюционного процесса, мы, дины, по-прежнему воспринимаем важнейшую информацию шнобелем. При том что зрение у нас отличное и слышим мы, как муха пролетит, нет для нас ничего страшней, чем лишиться обоняния. Можно ли представить себе зрелище более жалкое, нежели дин, подхвативший насморк? Мы хнычем, мы во всю свою заложенную глотку жалуемся, что все на свете не так, что сам свет поблек и лишился всякого смысла. Присущее нашему роду мужество сменяется у простуженного младенческой дрожью только что вылупившегося из яйца, и кто уж начал шмыгать носом, в конце концов становится совершенно невыносимым.
В больнице нет запахов. Нормальных, во всяком случае, в этом-то и беда. Бочки за бочками дезинфицирующих средств, что выплескиваются ежедневно на пол и стены, не оставляют надежды на выживание ни единой молекуле нормального запаха. Разумеется, все это во имя доброго здоровья, и я вполне способен понять, что уничтожение бактерий и прочих микроскопических злодеев может оказаться полезным в борьбе с инфекцией, но до чего же непросто любому дину сохранять благоразумие в подобной обстановке.
Вот и я теряю его, лишь переступив больничный порог.
– Я пришел навестить Донована Берка, – сообщаю тонкогубой сестре, согнувшейся над чашкой кофе и целиком погруженной в кроссворд.
– Говорите громче. – Жвачка ритмично чмокает между ее короткими тупыми зубами.
Я машинально склоняюсь к ее мелющим челюстям, и ноздри мои расширяются, жадно поглощая аромат «Джуси Фрут», «Риглиз», «Стиморола», – неважно, что она там жует, лишь бы перебить этот всепроникающий запах ничего.
– Донован Берк, – повторяю я, отступая, прежде чем она заметит мой интерес к ее рту. – Донован через «Д».
Сестра – Джин Фитцсиммонс, если только она не поменялась с кем-нибудь именной биркой, – вздыхает так, как будто я прошу ее о чем-то заведомо несовместимом с ее высоким положением, облизать, к примеру, стальной носок сапога. Она выпускает из рук газету и тонкими птичьими пальцами стучит по клавишам. Экран компьютера пестрит именами пациентов, всяческими их недугами и ценами, поверить в которые просто невозможно. Сто шестьдесят восемь долларов за один укол антибиотика? Да на улице за такие деньги можно наполнить шприц чем-нибудь посерьезнее. Сестра Фитцсиммонс пресекает мою любознательность, демонстративно разворачивая монитор от нескромного взгляда Винсента.
– Он на пятом этаже, в отделении «Е». – Глаза ее оценивающе скользят по моему телу. – Вы родственник?
– Частный детектив, – отзываюсь я, выхватывая удостоверение. Неплохой видок в моем человеческом обличье, из тех времен, когда бренчало в кармане и я следил за своей наружностью – сшитый на заказ костюм, широкий галстук, глаза блестят, дружеская улыбка, не выставляющая, впрочем, напоказ ни одного из моих острых зубов. – Меня зовут Винсент Рубио.
– Я должна…
– Доложить обо мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Мне знакома великая магическая сила, чуть ли не сексуальная привлекательность каждого нового дела, за которое берется частный детектив, рыщущий по самым грязным улицам, роющийся в самом грязном белье, чтобы в конце концов отыскать нужного человека, – черт, да я сам подцепил на эту удочку не одну красотку. И в определенном смысле я действительно ловлю кайф от такой работы. Чувствую себя в форме. Но когда попадается нудное дело, вроде этого, я предпочитаю вытянуть все данные у доброго приятеля из местных правоохранительных органов. Я к тому, что все равно они этим занимаются, – так что ж не поделиться накопленным?
К сожалению, подчас они упускают детали.
– Ну как, дело закончено? – спрашивает Дан, направляясь к выходу, то есть к моей машине и запасной паре «Докеров». – Так что возвращайся к Тейтельбауму, вручи ему информацию и не забудь объяснить, куда он может ее засунуть.
– Увы, я дорожу этой работой, – вынужден напомнить я. – А также собственной жизнью. Оскорблять Т-Рекса не лучший способ сохранить и то и другое. Я собираюсь дернуть еще пару ниточек.
– Слушай, я предоставил тебе все свидетельские показания. Что еще проверять?
Мне бы шляпу напялить, запахнуться в пальто-тренч, и чтобы на губах висела сигарета. Без этой бутафории частный сыщик будто голенький.
– Ты говорил об анонимном звонке в пожарную команду. Кто-то сообщил, что весь «Эволюция-клуб» охвачен пламенем, так? Прозвучали именно эти слова: «охвачен пламенем»?
– Насколько мне известно, да.
Затянутым в кожу пальцем я стучу Дана по карману рубашки, где у него блокнот.
– Но в действительности никто из твоих свидетелей не видел огня до приезда пожарных машин. – Я замолкаю, ожидая… ожидая… пока до него не дойдет.
– Неувязка со временем получается, так, что ли? – наконец соображает Дан.
– Вот именно. – И я растягиваю губы сияющим полумесяцем – широчайшая из имеющихся в моем распоряжении улыбок. – А тебе предстоит исписать еще пачку бумаги.
Дан угрюмо кивает – протоколы и вообще всяческая писанина никогда не были сильной стороной Бронтозавра. Но он полицейский, и в глубине души я уверен, что утром он скрючится над своей пишущей машинкой и углубится в детали, словно монах, толкующий драгоценную рукопись.
– Ты ведь не собираешься возвращаться на пепелище? – спрашивает он. – Я думаю поджарить несколько бифштексов; может, плюнем на все да приправим их орегано?
Я качаю головой и делаю шаг в сторону выхода из клуба. Обед – это прекрасно, бифштексы – еще лучше, а бифштексы с орегано – и вовсе выше крыши, но я должен работать. Во-первых. А во-вторых, мне необходима пара доз базилика, срочно. – Было бы здорово, но давай как-нибудь в другой раз.
– Жаркое свидание, а? – Дан похотливо изгибает бровь.
Я думаю об обгоревшем Велосирапторе в больнице, о его непонятной борьбе за то, чтобы остаться в задымленной, лопающейся от жара комнате, где он наверняка бы погиб. Кресло тут ни при чем – даже Тейтельбаум оторвал бы задницу и выбрался из офиса, подталкивай его в спину пять тысяч градусов. Однако ясно, что у Донована Берка были свои причины оставаться в комнате – чертовски основательные, – и есть лишь один динозавр, способный объяснить мне эти причины.
– Жарчайшее, – киваю я Дану и выбираюсь из клуба.
4
Больницы любому не по нутру, кто ж с этим спорит. Меньше всего больные и умирающие желают оказаться среди умирающих и больных. Но для динозавров все еще хуже. Гораздо хуже.
Даже спустя все эти миллионы лет – все эти десятки миллионов лет – тягостно медленного эволюционного процесса, мы, дины, по-прежнему воспринимаем важнейшую информацию шнобелем. При том что зрение у нас отличное и слышим мы, как муха пролетит, нет для нас ничего страшней, чем лишиться обоняния. Можно ли представить себе зрелище более жалкое, нежели дин, подхвативший насморк? Мы хнычем, мы во всю свою заложенную глотку жалуемся, что все на свете не так, что сам свет поблек и лишился всякого смысла. Присущее нашему роду мужество сменяется у простуженного младенческой дрожью только что вылупившегося из яйца, и кто уж начал шмыгать носом, в конце концов становится совершенно невыносимым.
В больнице нет запахов. Нормальных, во всяком случае, в этом-то и беда. Бочки за бочками дезинфицирующих средств, что выплескиваются ежедневно на пол и стены, не оставляют надежды на выживание ни единой молекуле нормального запаха. Разумеется, все это во имя доброго здоровья, и я вполне способен понять, что уничтожение бактерий и прочих микроскопических злодеев может оказаться полезным в борьбе с инфекцией, но до чего же непросто любому дину сохранять благоразумие в подобной обстановке.
Вот и я теряю его, лишь переступив больничный порог.
– Я пришел навестить Донована Берка, – сообщаю тонкогубой сестре, согнувшейся над чашкой кофе и целиком погруженной в кроссворд.
– Говорите громче. – Жвачка ритмично чмокает между ее короткими тупыми зубами.
Я машинально склоняюсь к ее мелющим челюстям, и ноздри мои расширяются, жадно поглощая аромат «Джуси Фрут», «Риглиз», «Стиморола», – неважно, что она там жует, лишь бы перебить этот всепроникающий запах ничего.
– Донован Берк, – повторяю я, отступая, прежде чем она заметит мой интерес к ее рту. – Донован через «Д».
Сестра – Джин Фитцсиммонс, если только она не поменялась с кем-нибудь именной биркой, – вздыхает так, как будто я прошу ее о чем-то заведомо несовместимом с ее высоким положением, облизать, к примеру, стальной носок сапога. Она выпускает из рук газету и тонкими птичьими пальцами стучит по клавишам. Экран компьютера пестрит именами пациентов, всяческими их недугами и ценами, поверить в которые просто невозможно. Сто шестьдесят восемь долларов за один укол антибиотика? Да на улице за такие деньги можно наполнить шприц чем-нибудь посерьезнее. Сестра Фитцсиммонс пресекает мою любознательность, демонстративно разворачивая монитор от нескромного взгляда Винсента.
– Он на пятом этаже, в отделении «Е». – Глаза ее оценивающе скользят по моему телу. – Вы родственник?
– Частный детектив, – отзываюсь я, выхватывая удостоверение. Неплохой видок в моем человеческом обличье, из тех времен, когда бренчало в кармане и я следил за своей наружностью – сшитый на заказ костюм, широкий галстук, глаза блестят, дружеская улыбка, не выставляющая, впрочем, напоказ ни одного из моих острых зубов. – Меня зовут Винсент Рубио.
– Я должна…
– Доложить обо мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83