Сердце мое бьется о ребра, будто запертый в клетке Кинг-Конг. – Оно зарезервировано для приятельницы, – говорю я.
Сара непринужденно опускается на мягкое сиденье, склоняется ко мне и шепчет прямо в ухо:
– Ваша приятельница не будет возражать, если я займу ее место?
– Не думаю, – отзываюсь я, сдерживая эмоции и стараясь привести в норму сердцебиение. – На самом деле, я только вчера с ней познакомился.
– И она уже стала приятельницей?
Я пожимаю плечами:
– Похоже на то. Она пригласила меня в театр.
– У нее контрамарки. – Она скрещивает ноги и поправляет платье. – Я много пропустила?
Перейдя на библиотечный шепот, я стараюсь посвятить Сару в основные хитросплетения «Мэнимэл-мюзикла». Беда в том, что их не слишком-то много:
– Значит, так… парень, что бродит по сцене, он человек, но в придачу еще и кот. А есть еще контрабандисты.
Мы терпеливо внимаем песням о леопардах, львах, барсуках, контрабанде наркотиков («Принял дозу, принял две, закружилось в голове»), опять о леопардах, и в конце концов до антракта все завершается выступлением исключительно мрачного доктора Чейза, оплакивающего свое горькое пребывание в двух ипостасях. Публика рукоплещет – мы с Сарой тупо следуем общему примеру, – и в зале вспыхивает свет. Нужно с толком провести пятнадцать минут до второго акта.
– Желаете выпить? – спрашиваю я. – Могу принести что-нибудь из бара.
Сара качает головой:
– Здесь не разрешают входить в зал с напитками. Я пойду с вами.
Когда мы выбираемся из партера – всю дорогу мужчины человечьего племени с вожделением пялятся на Сару, и хотя она не моей породы, я все равно задираю нос, – немногочисленные бары «Принца Эдуарда» уже забиты полупьяными театралами, жаждущими расширить сознание для восприятия второй части этого опуса. Мы с Сарой занимаем очередь за парой динов, облаченных пожилыми супругами. Их запахи – красное дерево, тлеющее в камине, – почти один от другого неотличимы, и хотя то, что с годами запахи мужа и жены становятся все более и более похожими, – это лишь старая сказка, ежедневно я получаю эмпирические свидетельства, заставляющие в нее поверить.
Пожилые супруги оборачиваются – должно быть, уловили мой запах – и кивают мне: дружеское приветствие, с которым мы, динозавры, иногда обращаемся к незнакомцам нашего рода, подобно владельцу старинного автомобиля, сигналящему товарищу по увлечению, сидящему за рулем такого же обтекаемого «мустанга» 1973 года. Но затем они видят Сару – обоняют Сару или, вернее говоря, не обоняют Сару, – и улыбки их вянут, тут же сменяясь гримасами отвращения.
Мне хочется завопить: «Она – свидетель! Может, и приятельница, но не более того!» С другой стороны, слишком горячо протестовать тоже не хочется.
– Длинная очередь, – говорю я лишь для того, чтобы нарушить молчание.
– Да уж, – кивает Сара. – Так можно не успеть к началу второго акта.
– Да. Верно. Не хотелось бы пропустить.
– Так вам нравится? – интересуется она, обольстительно теребя юбку изящным кулачком.
– Представление? Конечно. Он человек, он зверь… он Мэнимэл. Как можно пропустить такое?
– А-а. – Она кажется разочарованной.
– А вам?
– О, конечно, конечно. То есть я хочу сказать, чему же тут не нравиться, так? Тут тебе и леопарды, и…
– И тигры, – монотонно поддакиваю я.
– Точно. И тигры.
Мы лжем. Оба. И оба это понимаем.
Хихикая, мы рука об руку пересекаем вестибюль, спускаемся по лестнице и покидаем «Принц Эдуард», словно школьники, впервые прогуливающие урок.
Часом позже мы все еще пересмеиваемся, хотя самое заразительное веселье иссякло пятнадцать минут назад. На некоторое время мы оказались в затруднительном положении, один приступ хохота сменялся другим, так что у нас никак не получалось сделать заказ в маленькой греческой таверне, которую мы обнаружили неподалеку от театра. В конце концов я был вынужден прикусить язык, чтобы прекратить смех, чуть не сменившийся слезами и поездкой в больницу: у меня отвалилась коронка, и настоящий, острый зуб с совершенно неожиданной силой прищемил язык. К счастью, я ухитрился сделать вид, что мне срочно нужно в туалет, закрепил там коронку, удостоверился, что язык мой во время обеда не выскочит изо рта прямо на колени Саре, и ко второй попытке принять у нас заказ успел вернуться к столу. И теперь мы ждем, беседуем, пьем.
– Нет, нет… – Сара потягивает вино, и губы ее оставляют на стекле изысканный красный отпечаток, – …вовсе не так. Я вполне могу себе представить, что кому-то это по вкусу.
– Но не вам.
– Не мне. Антропоморфизм очень хорош и все такое, но…
– Богатое слово, мэм…
– …но мне трудно представить себе, что весь мир населен человеко-кошками, которые живут среди нас по своим законам, а мы и понятия о них не имеем.
– Не достоверно?
– Нет, просто неинтересно.
Прибывают закуски, и мы лениво макаем лепешки в хумус, цацики и тараму. Наш официант настолько грек, что дальше некуда – на Хэллоуин он нарядился в жилет с открытой спиной а-ля Зорба, – и оглашает коронные блюда с таким удовольствием, что каждое слово аппетитно само по себе. Сара советуется со мной относительно выбора, и я предлагаю «греческое ассорти», рассудив, что всегда смогу стянуть оттуда то, что ей окажется не по вкусу.
Я дохожу до того, что вылавливаю по возможности весь базилик и укроп из собственной порции; процедура почти автоматическая – вилка погружается и поднимается, прежде чем я успеваю проконтролировать движение. Что бы мы ни делали сейчас – я и Сара, – все почему-то кажется правильным, и впервые за долгое время я не ощущаю потребности пожевать травки. Что касается Сары, то она просит меня помочь с базиликом на ее блюде, и поскольку на нее он нужного действия все равно не произведет, я только рад оказать ей подобную услугу.
Щурясь в полумраке ресторана, Сара пристально изучает мое лицо, так что лоб ее морщится очаровательными дюнками. Ее взгляд блуждает по моей физиономии, делая остановки на носу, на губах, на подбородке.
– Я что, запачкался? – Неожиданно смутившись, я хватаю салфетку и судорожно вытираю губы и подбородок, дабы начисто удалить греческие деликатесы, осевшие на моем лице.
– Вовсе нет, – хихикает Сара. – Это… я имею в виду… усы.
– Вам не нравится?
Должно быть, Сара увидела, что я задет, так как поторопилась уверить меня в обратном:
– Нет-нет, мне нравится! Очень! Просто когда я увидела вас… ну, вчера вечером… вы были чисто выбриты.
На это мне сказать нечего. Изменения в облачение вносятся, как правило, постепенно, дабы создать впечатление естественного процесса, – к примеру, серию грудных мускулов от Нанджутсу, о покупке которой я подумывал в годы самовлюбленности, следует наращивать не один месяц, – но усы, насколько мне известно, всегда были короткой дорожкой к мужественности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Сара непринужденно опускается на мягкое сиденье, склоняется ко мне и шепчет прямо в ухо:
– Ваша приятельница не будет возражать, если я займу ее место?
– Не думаю, – отзываюсь я, сдерживая эмоции и стараясь привести в норму сердцебиение. – На самом деле, я только вчера с ней познакомился.
– И она уже стала приятельницей?
Я пожимаю плечами:
– Похоже на то. Она пригласила меня в театр.
– У нее контрамарки. – Она скрещивает ноги и поправляет платье. – Я много пропустила?
Перейдя на библиотечный шепот, я стараюсь посвятить Сару в основные хитросплетения «Мэнимэл-мюзикла». Беда в том, что их не слишком-то много:
– Значит, так… парень, что бродит по сцене, он человек, но в придачу еще и кот. А есть еще контрабандисты.
Мы терпеливо внимаем песням о леопардах, львах, барсуках, контрабанде наркотиков («Принял дозу, принял две, закружилось в голове»), опять о леопардах, и в конце концов до антракта все завершается выступлением исключительно мрачного доктора Чейза, оплакивающего свое горькое пребывание в двух ипостасях. Публика рукоплещет – мы с Сарой тупо следуем общему примеру, – и в зале вспыхивает свет. Нужно с толком провести пятнадцать минут до второго акта.
– Желаете выпить? – спрашиваю я. – Могу принести что-нибудь из бара.
Сара качает головой:
– Здесь не разрешают входить в зал с напитками. Я пойду с вами.
Когда мы выбираемся из партера – всю дорогу мужчины человечьего племени с вожделением пялятся на Сару, и хотя она не моей породы, я все равно задираю нос, – немногочисленные бары «Принца Эдуарда» уже забиты полупьяными театралами, жаждущими расширить сознание для восприятия второй части этого опуса. Мы с Сарой занимаем очередь за парой динов, облаченных пожилыми супругами. Их запахи – красное дерево, тлеющее в камине, – почти один от другого неотличимы, и хотя то, что с годами запахи мужа и жены становятся все более и более похожими, – это лишь старая сказка, ежедневно я получаю эмпирические свидетельства, заставляющие в нее поверить.
Пожилые супруги оборачиваются – должно быть, уловили мой запах – и кивают мне: дружеское приветствие, с которым мы, динозавры, иногда обращаемся к незнакомцам нашего рода, подобно владельцу старинного автомобиля, сигналящему товарищу по увлечению, сидящему за рулем такого же обтекаемого «мустанга» 1973 года. Но затем они видят Сару – обоняют Сару или, вернее говоря, не обоняют Сару, – и улыбки их вянут, тут же сменяясь гримасами отвращения.
Мне хочется завопить: «Она – свидетель! Может, и приятельница, но не более того!» С другой стороны, слишком горячо протестовать тоже не хочется.
– Длинная очередь, – говорю я лишь для того, чтобы нарушить молчание.
– Да уж, – кивает Сара. – Так можно не успеть к началу второго акта.
– Да. Верно. Не хотелось бы пропустить.
– Так вам нравится? – интересуется она, обольстительно теребя юбку изящным кулачком.
– Представление? Конечно. Он человек, он зверь… он Мэнимэл. Как можно пропустить такое?
– А-а. – Она кажется разочарованной.
– А вам?
– О, конечно, конечно. То есть я хочу сказать, чему же тут не нравиться, так? Тут тебе и леопарды, и…
– И тигры, – монотонно поддакиваю я.
– Точно. И тигры.
Мы лжем. Оба. И оба это понимаем.
Хихикая, мы рука об руку пересекаем вестибюль, спускаемся по лестнице и покидаем «Принц Эдуард», словно школьники, впервые прогуливающие урок.
Часом позже мы все еще пересмеиваемся, хотя самое заразительное веселье иссякло пятнадцать минут назад. На некоторое время мы оказались в затруднительном положении, один приступ хохота сменялся другим, так что у нас никак не получалось сделать заказ в маленькой греческой таверне, которую мы обнаружили неподалеку от театра. В конце концов я был вынужден прикусить язык, чтобы прекратить смех, чуть не сменившийся слезами и поездкой в больницу: у меня отвалилась коронка, и настоящий, острый зуб с совершенно неожиданной силой прищемил язык. К счастью, я ухитрился сделать вид, что мне срочно нужно в туалет, закрепил там коронку, удостоверился, что язык мой во время обеда не выскочит изо рта прямо на колени Саре, и ко второй попытке принять у нас заказ успел вернуться к столу. И теперь мы ждем, беседуем, пьем.
– Нет, нет… – Сара потягивает вино, и губы ее оставляют на стекле изысканный красный отпечаток, – …вовсе не так. Я вполне могу себе представить, что кому-то это по вкусу.
– Но не вам.
– Не мне. Антропоморфизм очень хорош и все такое, но…
– Богатое слово, мэм…
– …но мне трудно представить себе, что весь мир населен человеко-кошками, которые живут среди нас по своим законам, а мы и понятия о них не имеем.
– Не достоверно?
– Нет, просто неинтересно.
Прибывают закуски, и мы лениво макаем лепешки в хумус, цацики и тараму. Наш официант настолько грек, что дальше некуда – на Хэллоуин он нарядился в жилет с открытой спиной а-ля Зорба, – и оглашает коронные блюда с таким удовольствием, что каждое слово аппетитно само по себе. Сара советуется со мной относительно выбора, и я предлагаю «греческое ассорти», рассудив, что всегда смогу стянуть оттуда то, что ей окажется не по вкусу.
Я дохожу до того, что вылавливаю по возможности весь базилик и укроп из собственной порции; процедура почти автоматическая – вилка погружается и поднимается, прежде чем я успеваю проконтролировать движение. Что бы мы ни делали сейчас – я и Сара, – все почему-то кажется правильным, и впервые за долгое время я не ощущаю потребности пожевать травки. Что касается Сары, то она просит меня помочь с базиликом на ее блюде, и поскольку на нее он нужного действия все равно не произведет, я только рад оказать ей подобную услугу.
Щурясь в полумраке ресторана, Сара пристально изучает мое лицо, так что лоб ее морщится очаровательными дюнками. Ее взгляд блуждает по моей физиономии, делая остановки на носу, на губах, на подбородке.
– Я что, запачкался? – Неожиданно смутившись, я хватаю салфетку и судорожно вытираю губы и подбородок, дабы начисто удалить греческие деликатесы, осевшие на моем лице.
– Вовсе нет, – хихикает Сара. – Это… я имею в виду… усы.
– Вам не нравится?
Должно быть, Сара увидела, что я задет, так как поторопилась уверить меня в обратном:
– Нет-нет, мне нравится! Очень! Просто когда я увидела вас… ну, вчера вечером… вы были чисто выбриты.
На это мне сказать нечего. Изменения в облачение вносятся, как правило, постепенно, дабы создать впечатление естественного процесса, – к примеру, серию грудных мускулов от Нанджутсу, о покупке которой я подумывал в годы самовлюбленности, следует наращивать не один месяц, – но усы, насколько мне известно, всегда были короткой дорожкой к мужественности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83