Они с миссис Макбрайд оба Карнотавры. Им ваше лечение ни к чему.
– Как я могу прочитать мысли покойного? – удивляется доктор. – Возможно, он хотел помочь сообществу динозавров в целом, да, да.
– Не думаете ли вы, что Раймонда Макбрайда убил некто, не одобрявший финансирование ваших проектов?
– Понятия не имею, почему был убит мистер Макбрайд. Если бы я знал, немедленно отправился бы в полицию, да.
– Но вы допускаете, что мистера Макбрайда убили из-за того, что он впутался в ваши дела? – За неимением дневной работы, последнее время я слишком часто по ночам смотрел телевизионные инсценировки судебных разбирательств, так что теперь изо рта у меня лезет вся эта прокурорская муть.
Глубокий вздох – последнее время мои свидетели издают их все чаще и чаще, – и он произносит:
– Все возможно, мистер Рубио. Абсолютно все. – С губ Валлардо не сползает ужасно раздражающая меня улыбка. Это не более чем деталь облачения, не удивлюсь, если окажется, что доктор воспользовался аксессуаром производства «Нанджутсу корпорэйшн» № 418, «Постоянное Оживление». В голове у этого доктора будто высокая и толстая стена, и, похоже, гиблое дело пытаться ее раскурочить. Но возможно – не более чем возможно, – я смогу обогнуть эту стену.
Я, словно от нечего делать, небрежно обхожу комнату, будто бы невзначай бросая взгляд на инкубаторы. Все в порядке, возвещаю я этой прогулкой, все расслабились. Углубившись в недра лаборатории, я обнаруживаю секцию яиц, развившихся явно более прочих. Это выпускной класс инкубационной камеры доктора Валлардо, ребята, подруливающие к школе на крутых машинах под восторженными взглядами девчонок. Излучатели заливают скорлупу темно-красным, почти коричневым сиянием. В наборах акварельных красок этот цвет назвали бы «умброй жженой».
– А это что? – спрашиваю я, показывая на продолговатое яйцо. – Оно больше остальных.
Лучась отеческой гордостью, доктор Валлардо натягивает пару резиновых перчаток и осторожно поглаживает хрупкую оболочку.
– Это Филипп, – сообщает он нежным воркующим голосом. – Филипп зашел дальше всех остальных наших питомцев.
– Но он даже не проклюнулся.
– Конечно нет, – отвечает доктор, продолжая поглаживать скорлупу. – Мы еще ни разу не достигали этой стадии.
– Но я слышал…
– …всякие глупости, – заканчивает за меня доктор Валлардо. – До вас, должно быть, дошли сведения, будто из моих яиц уже кто-то вылупился, да? Увы, рано еще говорить о такой удаче. Но слухи опережают действительность.
Вот именно. На Совете об этом сообщили как о свершившемся факте: доктор Эмиль Валлардо создал живого смешанного детеныша, хотя из неведомых составных. Обычно у меня не было оснований сомневаться в истинности полученной на Совете информации, но если у доктора Валлардо действительно вылупился смешанный дин, какой же смысл ему скрывать успешное завершение многолетнего труда?
– И сколько времени пройдет, прежде чем Филипп вылезет из яйца? – интересуюсь я.
– Если он вылезет вообще, то борьба начнется не ранее, чем через три недели или около того. Он почти полностью сформировался, но должен еще набраться силенок, да. – Затем, включив дополнительный свет, обычную двадцатипятиваттную лампочку, вставленную в стенку инкубатора, он спрашивает: – Хотите посмотреть на него?
Чего не сделаешь ради науки.
– Будьте любезны.
Доктор Валлардо осторожно перемещает хрупкое яйцо поближе к лампе – левая рука его по-прежнему дрожит, – обращаясь с ним, будто ребенок, которому мама разрешила подержать свою любимую фарфоровую куклу.
Скорлупа тоньше, чем я думал, и когда она оказывается против света, появляется смутный силуэт, беззаботно плавающий в центре яйца в окружении известково-молочной плазмы.
– Если вы приглядитесь, – показывает доктор на тупой и более округлый конец яйца, – то заметите зубчатую оборку вокруг головы Филиппа, да.
– Будто у Трицератопа.
– Да, да, Филипп – дитя отца Трицератопа и матери Диплодока.
Отец Трицератоп – так может, это его ребенок? Врачу, помоги себе сам, так, что ли? И я спрашиваю:
– Вы женаты?
– Знаю, о чем вы думаете, мистер Рубио, и отвечаю: нет, это не мое яйцо. Филипп будет моим племянником, да, да.
Какова бы ни была его родословная, Филипп обещает стать весьма крупным, если ему суждено когда-нибудь вырваться из этой скорлупы. Трицератопы достаточно велики и без того, чтобы наращивать их генами Диплодока. А может, тут все и не так получается. Не имею ни малейшего представления, да и, говоря откровенно, ни малейшего желания вступать в длительную дискуссию на эту тему.
Однако не могу не заметить эти характерные черты Диплодока в юном (очень юном) Филиппе – мягкие изгибы спины, округлая голова, сочетающиеся и сливающиеся с костистой чешуей, что уже начинает формироваться на еще даже не младенческой шкуре Филиппа. Хвост, слишком короткий для Диплодока и слишком длинный для Трицератопа, будто игрушечная спиралька свернут кольцами под плодом и готов распуститься где-то в ближайшие три недели. Также и лапы, одновременно длинные и коренастые, являют собой превосходную смесь обоих существ, и я ловлю себя на мысли о том, какая жизнь уготована Филиппу, если получится у него живым явиться этому миру: чудом будет он провозглашен или чудищем?
Кстати, надо бы полюбопытствовать.
– Доктор Валлардо, – обращаюсь я, приблизившись вплотную к собеседнику и стараясь придать голосу как можно больше миролюбия и задушевности, – а вы единственный, кто занимается такого рода исследованиями?
Теперь он искренне смущен – это не притворство.
– Насколько мне известно. Да, да, я бы сказал, что я единственный.
– И никаких слухов, никаких известий о мятежных ученых, ведущих исследования за пределами общепризнанной науки? – Я говорю бестолково и нечленораздельно, словно помешанный, и сам это сознаю. Скоро, впрочем, дойдем и до сути.
Доктор Валлардо отвечает, яростно тряся головой и разбрызгивая слюни по всей своей лаборатории:
– Уверяю вас, я знал бы о любом подобном исследовании.
– А как насчет случайной мутации? Не может ли она стать причиной появления… ну, кого-нибудь подобного Филиппу?
Он фыркает:
– Невозможно. Мутации и в самом деле являются движущей силой эволюции, но обмануть природу они не способны.
– Это ваша работа, точно? – Доктор Валлардо не отвечает, а мне приходит время закинуть удочку: – Что, если бы я рассказал вам, – ступаю я на тонкий лед, готовый в любой момент оказаться в воде, – что некие друзья в Нью-Йоркском Совете поведали мне о неких сообщениях относительно смешанных… существ… на улицах Нью-Йорка. Свидетельства…
– Какие такие свидетельства? – с жаром, выдающим крайний интерес, спрашивает он.
– Их было несколько, – вру я, не краснея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
– Как я могу прочитать мысли покойного? – удивляется доктор. – Возможно, он хотел помочь сообществу динозавров в целом, да, да.
– Не думаете ли вы, что Раймонда Макбрайда убил некто, не одобрявший финансирование ваших проектов?
– Понятия не имею, почему был убит мистер Макбрайд. Если бы я знал, немедленно отправился бы в полицию, да.
– Но вы допускаете, что мистера Макбрайда убили из-за того, что он впутался в ваши дела? – За неимением дневной работы, последнее время я слишком часто по ночам смотрел телевизионные инсценировки судебных разбирательств, так что теперь изо рта у меня лезет вся эта прокурорская муть.
Глубокий вздох – последнее время мои свидетели издают их все чаще и чаще, – и он произносит:
– Все возможно, мистер Рубио. Абсолютно все. – С губ Валлардо не сползает ужасно раздражающая меня улыбка. Это не более чем деталь облачения, не удивлюсь, если окажется, что доктор воспользовался аксессуаром производства «Нанджутсу корпорэйшн» № 418, «Постоянное Оживление». В голове у этого доктора будто высокая и толстая стена, и, похоже, гиблое дело пытаться ее раскурочить. Но возможно – не более чем возможно, – я смогу обогнуть эту стену.
Я, словно от нечего делать, небрежно обхожу комнату, будто бы невзначай бросая взгляд на инкубаторы. Все в порядке, возвещаю я этой прогулкой, все расслабились. Углубившись в недра лаборатории, я обнаруживаю секцию яиц, развившихся явно более прочих. Это выпускной класс инкубационной камеры доктора Валлардо, ребята, подруливающие к школе на крутых машинах под восторженными взглядами девчонок. Излучатели заливают скорлупу темно-красным, почти коричневым сиянием. В наборах акварельных красок этот цвет назвали бы «умброй жженой».
– А это что? – спрашиваю я, показывая на продолговатое яйцо. – Оно больше остальных.
Лучась отеческой гордостью, доктор Валлардо натягивает пару резиновых перчаток и осторожно поглаживает хрупкую оболочку.
– Это Филипп, – сообщает он нежным воркующим голосом. – Филипп зашел дальше всех остальных наших питомцев.
– Но он даже не проклюнулся.
– Конечно нет, – отвечает доктор, продолжая поглаживать скорлупу. – Мы еще ни разу не достигали этой стадии.
– Но я слышал…
– …всякие глупости, – заканчивает за меня доктор Валлардо. – До вас, должно быть, дошли сведения, будто из моих яиц уже кто-то вылупился, да? Увы, рано еще говорить о такой удаче. Но слухи опережают действительность.
Вот именно. На Совете об этом сообщили как о свершившемся факте: доктор Эмиль Валлардо создал живого смешанного детеныша, хотя из неведомых составных. Обычно у меня не было оснований сомневаться в истинности полученной на Совете информации, но если у доктора Валлардо действительно вылупился смешанный дин, какой же смысл ему скрывать успешное завершение многолетнего труда?
– И сколько времени пройдет, прежде чем Филипп вылезет из яйца? – интересуюсь я.
– Если он вылезет вообще, то борьба начнется не ранее, чем через три недели или около того. Он почти полностью сформировался, но должен еще набраться силенок, да. – Затем, включив дополнительный свет, обычную двадцатипятиваттную лампочку, вставленную в стенку инкубатора, он спрашивает: – Хотите посмотреть на него?
Чего не сделаешь ради науки.
– Будьте любезны.
Доктор Валлардо осторожно перемещает хрупкое яйцо поближе к лампе – левая рука его по-прежнему дрожит, – обращаясь с ним, будто ребенок, которому мама разрешила подержать свою любимую фарфоровую куклу.
Скорлупа тоньше, чем я думал, и когда она оказывается против света, появляется смутный силуэт, беззаботно плавающий в центре яйца в окружении известково-молочной плазмы.
– Если вы приглядитесь, – показывает доктор на тупой и более округлый конец яйца, – то заметите зубчатую оборку вокруг головы Филиппа, да.
– Будто у Трицератопа.
– Да, да, Филипп – дитя отца Трицератопа и матери Диплодока.
Отец Трицератоп – так может, это его ребенок? Врачу, помоги себе сам, так, что ли? И я спрашиваю:
– Вы женаты?
– Знаю, о чем вы думаете, мистер Рубио, и отвечаю: нет, это не мое яйцо. Филипп будет моим племянником, да, да.
Какова бы ни была его родословная, Филипп обещает стать весьма крупным, если ему суждено когда-нибудь вырваться из этой скорлупы. Трицератопы достаточно велики и без того, чтобы наращивать их генами Диплодока. А может, тут все и не так получается. Не имею ни малейшего представления, да и, говоря откровенно, ни малейшего желания вступать в длительную дискуссию на эту тему.
Однако не могу не заметить эти характерные черты Диплодока в юном (очень юном) Филиппе – мягкие изгибы спины, округлая голова, сочетающиеся и сливающиеся с костистой чешуей, что уже начинает формироваться на еще даже не младенческой шкуре Филиппа. Хвост, слишком короткий для Диплодока и слишком длинный для Трицератопа, будто игрушечная спиралька свернут кольцами под плодом и готов распуститься где-то в ближайшие три недели. Также и лапы, одновременно длинные и коренастые, являют собой превосходную смесь обоих существ, и я ловлю себя на мысли о том, какая жизнь уготована Филиппу, если получится у него живым явиться этому миру: чудом будет он провозглашен или чудищем?
Кстати, надо бы полюбопытствовать.
– Доктор Валлардо, – обращаюсь я, приблизившись вплотную к собеседнику и стараясь придать голосу как можно больше миролюбия и задушевности, – а вы единственный, кто занимается такого рода исследованиями?
Теперь он искренне смущен – это не притворство.
– Насколько мне известно. Да, да, я бы сказал, что я единственный.
– И никаких слухов, никаких известий о мятежных ученых, ведущих исследования за пределами общепризнанной науки? – Я говорю бестолково и нечленораздельно, словно помешанный, и сам это сознаю. Скоро, впрочем, дойдем и до сути.
Доктор Валлардо отвечает, яростно тряся головой и разбрызгивая слюни по всей своей лаборатории:
– Уверяю вас, я знал бы о любом подобном исследовании.
– А как насчет случайной мутации? Не может ли она стать причиной появления… ну, кого-нибудь подобного Филиппу?
Он фыркает:
– Невозможно. Мутации и в самом деле являются движущей силой эволюции, но обмануть природу они не способны.
– Это ваша работа, точно? – Доктор Валлардо не отвечает, а мне приходит время закинуть удочку: – Что, если бы я рассказал вам, – ступаю я на тонкий лед, готовый в любой момент оказаться в воде, – что некие друзья в Нью-Йоркском Совете поведали мне о неких сообщениях относительно смешанных… существ… на улицах Нью-Йорка. Свидетельства…
– Какие такие свидетельства? – с жаром, выдающим крайний интерес, спрашивает он.
– Их было несколько, – вру я, не краснея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83