Через пять лет, хотя мне и было уже за тридцать, я стал выглядеть как восемнадцатилетний юноша. Я все еще был худ и едва достиг средненького роста, хотя и сделался мускулистым благодаря урокам, которые брал у учителя фехтования. У меня были такие же светлые рыжеватые волосы, я отрастил их до плеч и прятал под обычную фоджетту – такую шляпу я выбрал нарочно за ее скромный вид. Я не собирался забывать о том, кем был на самом деле и откуда произошел: я был никто из ниоткуда. У меня стала расти борода, но такая скудная и тощая, что меня это раздражало, поэтому я брился. Мое лицо по-прежнему привлекало внимание мужчин, неравнодушных к мужчинам, но теперь и женщины стали на меня посматривать призывным взглядом. Однажды летом на Старом рынке на меня натолкнулась какая-то дама, прильнув к моему боку всеми своими округлыми прелестями. Меня тут же охватил жар, и тело недвусмысленно отозвалось на это прикосновение, чего еще никогда прежде не бывало. Она, казалось, поняла это и задержалась в таком положении чуть дольше необходимого, дав мне ощутить округлость своей груди.
– Простите мне мою неуклюжесть, синьора, я не хотел ничего дурного, – дрожащим голосом пробормотал я и отступил, отирая выступившую на лице испарину.
Лето только начиналось, но Флоренция уже задыхалась от жары, поскольку она стоит далеко от моря и вместо прохладного дыхания морского простора ее освежает серебристый Арно. Флоренция стала не такой многолюдной, как до чумы, но на рынке сновала целая толпа покупателей, заполняя площадь. Люди покупали розовые куски мяса и свежую рыбу в серебристой чешуе, ощипанных нежных фазанов и зайцев со свернутыми шеями. Они рылись в корзинках груш с белой мякотью и оранжевых пятнистых абрикосов, выбирали разную зелень, которая становится нежнее нежного под оливковым маслом, тушенная с дичью и белыми бобами. Они нюхали оливковое масло и пробовали вино из бочек, трогали мокрыми пальцами открытые мешки с мукой, чтобы оценить качество помола. Они слонялись туда-сюда, останавливались поболтать с продавцами фарфора и стеклянной посуды, тканей и кухонной утвари, которые арендовали одни и те же прилавки из года в год. Они меняли деньги и заглядывали в зубы лошадям, ощупывали плечи невольников. Они встречались, обменивались новостями, спорили о политике и все были частью великого многонационального смешения людей, которое проживало во Флоренции. Тут были флорентийцы, римляне и неаполитанцы, татары и каталонцы, белокурые северяне, франки и далматинцы, турки и монголы, евреи и мавры. Здесь были люди из всех возможных слоев общества. Дворяне с женами, картежники и сутенеры, проститутки и тунеядцы, разбойники и кондотьеры, хулиганы и нищие, крестьяне и ремесленники, работники шерстяных фабрик и воры, и вкрапленный среди них какой-нибудь ученик врача и колдун вроде меня, который не принадлежал ни к одному слою общества и не имел родословной. Моя встреча со знатной дамой не представляла ничего особенного, и наш разговор не привлек никакого внимания.
– Ничего, синьор, не стоит извиняться, это все моя вина, – проворковала она и, шагнув ко мне, дотронулась до моей руки.
Она была примерно лет на восемь старше того восемнадцатилетнего парня, на которого я был похож, и взмахнула густыми и темными, как горностаевый мех, ресницами.
– Такой красивый мужчина не может быть неуклюжим!
– Я… э… вы так великодушны, – заикаясь, ответил я и бросил взгляд на свою рубаху, чтобы убедиться, что она скрывает мое возбуждение.
Она проследила за моим взглядом, и я густо покраснел, когда она улыбнулась.
– В моем дворце нет ни одного мужчины, синьор. Их всех унесла черная смерть, – произнесла она.
У нее были большие темные глаза, а на голове – каппуччо небесно-голубого цвета, в тон шелковой накидке, распахнутой достаточно широко, чтобы я видел блестящие волны густых черных волос.
– Я очень сожалею, что вы потеряли своих родственников, синьора, – ответил я, с некоторым смущением и неловкостью вдыхая мускусный аромат ее духов.
Я еще не успел понять, как мне отнестись к проявлению своего естества; это было для меня слишком ново и неожиданно. И еще я не знал, как истолковывать ее поведение со мной. Надо быть дураком, чтобы не понять, на что намекает этот воркующий голос и нежный взгляд, а уж я-то дураком точно не был. И я смело ответил:
– Чума никого из нас не пощадила.
– Мне тоже было жаль, – вздохнула она, наклонив ко мне голову на длинной изящной шее. – Но теперь я понимаю, что она даровала смелой женщине определенную свободу…
– У вас есть индженьо, раз вы из несчастья смогли извлечь что-то хорошее, – ответил я.
Если она будет и дальше так откровенно и маняще улыбаться мне, я точно не сдержусь!
– Не столько хорошее, сколько возможность хорошего, – поправила она и приглушила свой грудной, сочный голос. – Возможность пригласить красивого мужчину в мой чудный дворец, чтобы приятно провести вечер!
– Думаю, это удача для мужчины, – ответил я, и сердце в груди заколотилось сильнее.
Она заливисто рассмеялась.
– Ах, мой юный друг, у женщин тоже есть желания! Ее огненный взгляд остановился на моих губах.
– У женщин есть желания? – повторил я и задохнулся от волнения. Не зная, что еще сказать, я почувствовал себя идиотом.
– Разумеется, особенно когда они уже делили брачное ложе и изведали наслаждение. Возможно, тебе захочется узнать его со мной, сегодня, после заката?
Она подняла на меня глаза, в которых горело неприкрытое и необузданное желание. Я так и застыл с раскрытым ртом.
Теперь уже моя рубаха ничего не могла скрыть. Я желал ее. Это было совершенно очевидно. Она снова рассмеялась: ее явно радовал произведенный на меня эффект. И она сказала:
– Дворец Иуди, к западу от Санта Кроче. Малый дворец. Мой покойный муж был младшим братом. А я Кьяра Иуди.
– После за… заката, сегодня? – заикаясь, переспросил я.
Улыбнувшись, она поправила капюшон и накидку, встряхнув на плечах шелк, чтобы ткань прилегала к одежде под накидкой, которая очерчивала изгибы ее тела. Странная томность охватила меня, и я обмяк, хотя кровь моя кипела. Конечно, я все знал о желаниях, ведь столько лет становился их предметом у Сильвано. Но сам еще никогда ничего подобного не испытывал. Я не ожидал, что ощущение будет вот таким – настойчивым, сладким и теплым. У меня горели щеки. Кьяра приложила ладонь к моей щеке и, одарив меня ослепительной улыбкой, направилась к крестьянке с корзинкой ранних винных ягод.
Остаток дня прошел как в бреду. Когда я вернулся со Старого рынка к Сфорно – без стручкового гороха, лука, лимонов и шалота, за которыми меня послала синьора Сфорно, Рахиль осыпала меня всеми возможными вариациями прозвища «Лука-Дурак».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
– Простите мне мою неуклюжесть, синьора, я не хотел ничего дурного, – дрожащим голосом пробормотал я и отступил, отирая выступившую на лице испарину.
Лето только начиналось, но Флоренция уже задыхалась от жары, поскольку она стоит далеко от моря и вместо прохладного дыхания морского простора ее освежает серебристый Арно. Флоренция стала не такой многолюдной, как до чумы, но на рынке сновала целая толпа покупателей, заполняя площадь. Люди покупали розовые куски мяса и свежую рыбу в серебристой чешуе, ощипанных нежных фазанов и зайцев со свернутыми шеями. Они рылись в корзинках груш с белой мякотью и оранжевых пятнистых абрикосов, выбирали разную зелень, которая становится нежнее нежного под оливковым маслом, тушенная с дичью и белыми бобами. Они нюхали оливковое масло и пробовали вино из бочек, трогали мокрыми пальцами открытые мешки с мукой, чтобы оценить качество помола. Они слонялись туда-сюда, останавливались поболтать с продавцами фарфора и стеклянной посуды, тканей и кухонной утвари, которые арендовали одни и те же прилавки из года в год. Они меняли деньги и заглядывали в зубы лошадям, ощупывали плечи невольников. Они встречались, обменивались новостями, спорили о политике и все были частью великого многонационального смешения людей, которое проживало во Флоренции. Тут были флорентийцы, римляне и неаполитанцы, татары и каталонцы, белокурые северяне, франки и далматинцы, турки и монголы, евреи и мавры. Здесь были люди из всех возможных слоев общества. Дворяне с женами, картежники и сутенеры, проститутки и тунеядцы, разбойники и кондотьеры, хулиганы и нищие, крестьяне и ремесленники, работники шерстяных фабрик и воры, и вкрапленный среди них какой-нибудь ученик врача и колдун вроде меня, который не принадлежал ни к одному слою общества и не имел родословной. Моя встреча со знатной дамой не представляла ничего особенного, и наш разговор не привлек никакого внимания.
– Ничего, синьор, не стоит извиняться, это все моя вина, – проворковала она и, шагнув ко мне, дотронулась до моей руки.
Она была примерно лет на восемь старше того восемнадцатилетнего парня, на которого я был похож, и взмахнула густыми и темными, как горностаевый мех, ресницами.
– Такой красивый мужчина не может быть неуклюжим!
– Я… э… вы так великодушны, – заикаясь, ответил я и бросил взгляд на свою рубаху, чтобы убедиться, что она скрывает мое возбуждение.
Она проследила за моим взглядом, и я густо покраснел, когда она улыбнулась.
– В моем дворце нет ни одного мужчины, синьор. Их всех унесла черная смерть, – произнесла она.
У нее были большие темные глаза, а на голове – каппуччо небесно-голубого цвета, в тон шелковой накидке, распахнутой достаточно широко, чтобы я видел блестящие волны густых черных волос.
– Я очень сожалею, что вы потеряли своих родственников, синьора, – ответил я, с некоторым смущением и неловкостью вдыхая мускусный аромат ее духов.
Я еще не успел понять, как мне отнестись к проявлению своего естества; это было для меня слишком ново и неожиданно. И еще я не знал, как истолковывать ее поведение со мной. Надо быть дураком, чтобы не понять, на что намекает этот воркующий голос и нежный взгляд, а уж я-то дураком точно не был. И я смело ответил:
– Чума никого из нас не пощадила.
– Мне тоже было жаль, – вздохнула она, наклонив ко мне голову на длинной изящной шее. – Но теперь я понимаю, что она даровала смелой женщине определенную свободу…
– У вас есть индженьо, раз вы из несчастья смогли извлечь что-то хорошее, – ответил я.
Если она будет и дальше так откровенно и маняще улыбаться мне, я точно не сдержусь!
– Не столько хорошее, сколько возможность хорошего, – поправила она и приглушила свой грудной, сочный голос. – Возможность пригласить красивого мужчину в мой чудный дворец, чтобы приятно провести вечер!
– Думаю, это удача для мужчины, – ответил я, и сердце в груди заколотилось сильнее.
Она заливисто рассмеялась.
– Ах, мой юный друг, у женщин тоже есть желания! Ее огненный взгляд остановился на моих губах.
– У женщин есть желания? – повторил я и задохнулся от волнения. Не зная, что еще сказать, я почувствовал себя идиотом.
– Разумеется, особенно когда они уже делили брачное ложе и изведали наслаждение. Возможно, тебе захочется узнать его со мной, сегодня, после заката?
Она подняла на меня глаза, в которых горело неприкрытое и необузданное желание. Я так и застыл с раскрытым ртом.
Теперь уже моя рубаха ничего не могла скрыть. Я желал ее. Это было совершенно очевидно. Она снова рассмеялась: ее явно радовал произведенный на меня эффект. И она сказала:
– Дворец Иуди, к западу от Санта Кроче. Малый дворец. Мой покойный муж был младшим братом. А я Кьяра Иуди.
– После за… заката, сегодня? – заикаясь, переспросил я.
Улыбнувшись, она поправила капюшон и накидку, встряхнув на плечах шелк, чтобы ткань прилегала к одежде под накидкой, которая очерчивала изгибы ее тела. Странная томность охватила меня, и я обмяк, хотя кровь моя кипела. Конечно, я все знал о желаниях, ведь столько лет становился их предметом у Сильвано. Но сам еще никогда ничего подобного не испытывал. Я не ожидал, что ощущение будет вот таким – настойчивым, сладким и теплым. У меня горели щеки. Кьяра приложила ладонь к моей щеке и, одарив меня ослепительной улыбкой, направилась к крестьянке с корзинкой ранних винных ягод.
Остаток дня прошел как в бреду. Когда я вернулся со Старого рынка к Сфорно – без стручкового гороха, лука, лимонов и шалота, за которыми меня послала синьора Сфорно, Рахиль осыпала меня всеми возможными вариациями прозвища «Лука-Дурак».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156