ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Он выглядел неважно, хотя славился тем, что мог целыми днями обходиться без сна и без пищи. Цвет лица у него, правда, и раньше был бледный и нездоровый, а теперь добавились подагра и артрит. У него горели щеки, а лоб блестел от испарины. По его виду я понял, что у него плохо отходит урина. Знания, полученные от Моше Сфорно, сразу всплыли в моей памяти, и я начал думать о том, как можно облегчить его страдания.
– Увидев тебя, я сразу почувствовал себя лучше, – сказал он, раздраженный голос повеселел, а на губах заиграла непритворная улыбка. – Я рад, что ты приехал. Мне очень хотелось еще раз увидеть тебя напоследок. Мы, конечно, много раз встречались вдали от Флоренции, но я боялся, что ты не приедешь даже ради меня.
– Ради тебя – обязательно, Козимолетто, – возразил я, и, услышав прозвище, которым его называл отец, Козимо улыбнулся еще шире.
А потом на лице его мелькнула тень скорби.
– Больше никого не осталось, Лука, – повторил он. – Мой сын Джованни умер в прошлом году. Мой внук Козимо – три года назад. Ему еще не исполнилось и шести лет, он был такой славный мальчик, Лука! Я больше не мог оставаться во дворце на Виа-Ларга. Он слишком огромен для семьи, от которой так мало осталось.
– Тяжело терять любимых людей, – тихо ответил я и потрогал лоб Козимо.
У него был жар. Я пощупал пульс на запястье, и он мне тоже не понравился.
– Однажды у меня была встреча с посольством из Лукки, мы обсуждали государственные дела. Ну, ты знаешь, с Луккой всегда дело каверзное.
Он помолчал, ища подтверждения в моем лице, и я кивнул. Тогда он продолжил:
– Вошел Козимо и попросил меня смастерить ему дудку. Дудку!
– Держу пари, ты так и сделал, – улыбнулся я.
– Разумеется, – ответил он, сжав мою руку. – Для милого внука я отложил встречу, и мы с мальчиком вместе смастерили дудку. И только когда его желание было исполнено, я возобновил встречу. Что ж, делегаты стояли с оскорбленными лицами, а глава лукканской делегации вообще пришел в негодование. В конце концов он прокашлялся и сказал: «Должен заметить, синьор, нас более чем удивляет ваш поступок. Мы пришли от имени нашей коммуны, чтобы обсудить серьезное дело, а вы оставляете нас, чтобы посвятить время ребенку!» Знаешь, что я ему ответил, Лука?
– Ну-ка.
– Я обнял его за плечи и сказал: «Ах, боже мой, да разве вы сами не отцы и не деды? Разве вас удивляет, что я сделал дудку? Хорошо еще, что мальчуган не попросил меня сыграть на ней какую-нибудь мелодию, потому что и это я бы тоже сделал!»
Он усмехнулся, и я подхватил его смех. Потом он добавил:
– И я так рад, что я это сделал, Лука, потому что у меня больше никогда не будет возможности поиграть с ним. Он больше никогда не взберется ко мне на колени, не помешает собранию и не сунет лягушку в карман моего плаща, а когда я полезу туда рукой и заору, никогда не засмеется.
– Ты с пользой провел время, отведенное тебе и твоему внуку, ты подарил ему много своей любви, – успокоил я. – Тебя должно это утешить.
– Да! – воскликнул Козимо, и его осунувшееся, морщинистое лицо просияло. – Я любил его, а любовь не кончается! Тела умирают, дома рушатся, государства приходят к расцвету и упадку, картины блекнут, скульптуры крошатся, песни забываются, рукописи сгорают или рвутся на клочки, и даже сушу смывает море. Но любовь никогда не кончается! Любовь – это единственное бессмертие, которое у нас есть, Лука. Надеюсь, ты нашел ее для себя!
– Нет еще, – признался я. – В отличие от тебя. Но у меня есть старые друзья, которыми я очень дорожу, и ты один из них, Козимо. Мне тяжело видеть старых друзей в болезни. Надо нам придумать, как же тебе помочь.
– Помочь мне? Да я готов уже уйти, – фыркнул он.
– А вот этого я слышать не желаю, – сердито ответил я. – Как врач я много раз наблюдал, что человек, готовый умереть, обязательно умрет.
– А что плохого в смерти, а, Бастардо? Смириться со смертью не так уж страшно.
– Это же неволя и последнее унижение!
– Неволя и унижение? Нет, вряд ли. Может быть, капитуляция. Разве это поражение, когда человек переборол свой страх и отбрасывает этот… – Он подобрал усохшую дрожащую руку другой рукой, как будто взял палку. – Отбрасывает этот ящик! Но не тревожься о том, что будет с тобой после моей смерти. Я оставил распоряжения по поводу твоего счета. Твои деньги всегда будут получать самые высокие проценты, и ты всегда сможешь получить их, где бы ты ни находился, Бастардо, куда бы тебя ни занесло в твоих скитаниях, – поддразнил меня он, и прежний огонь блеснул в его глазах.
– Нет, вы только посмотрите, какой он мудрый! Нельзя допустить, чтобы мир лишился такого рассудительного человека! – растроганно отшутился я.
Дотронувшись до его руки, с которой Козимо так пренебрежительно обошелся, я почувствовал в ней всю хрупкость и бренность человеческого существа. Разве не все мы приходим к этому? Где-то в глубине кости, наверное, в мозге костей, дрожала замирающая струна, словно последние звуки почти допетой песни. Сердце мое растворилось, и из груди хлынул теплый поток, изливаясь через мои руки прямо в Козимо. Консоламентум Гебера, с удивлением подумал я. Много времени минуло с тех пор, как я чувствовал его течение, словно живительный поток, который струился в моем теле. Я не умел управлять им и еще не научился толком ему подчиняться.
Козимо вздохнул.
– Какие у тебя теплые руки, мой Лука, – еле слышно прошептал он, и его лицо разглаживалось вместе с уходящей болью.
Он приоткрыл серые губы, и кожа приобрела более здоровый оттенок. Я дождался, пока поток иссякнет, и произнес:
– Расскажи, друг, легко ли у тебя получается помочиться?
– Не слишком, – пожал он плечами и отвернул в сторону лицо с крупным носом, не желая об этом говорить.
Потом все же вновь посмотрел на меня:
– У меня есть несколько чудесных картин. Ты должен их увидеть. Это работы Фра Анджелико…
– Это тот маленький праведный монах, о котором ты мне рассказывал, когда мы встречались в Авиньоне десять лет назад? – спросил я. – Тот, что молился перед тем, как прикоснуться кистью к священным фигурам?
– Он самый, – ответил Козимо, обрадованный тем, что я это запомнил.
Разумеется, я помнил: я никогда не забываю художников и произведения искусства. Даже сейчас, в ожидании своей казни, я до сих пор помню тот момент в своей тесной каморке у Сильвано, когда вошел первый клиент и мне во всей своей чудотворной красоте явились восхитительные фрески Джотто, чтобы уберечь и спасти меня.
А Козимо продолжил рассказывать о Фра Анджелико:
– Он плакал, рисуя Христа на кресте. Это был простой и святой человек, с этим художником было работать легче всего. А ведь большинство из них люди сложные, знаешь, невесть что вытворяют; вечно остаются детьми, но требуют к себе превеликого уважения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156