«Всё большее число гражданских жителей мобилизовалось для косвенной и зачастую неосознанной поддержки усилий правителей по ведению войны и укреплению государства. Ведение войны и укрепление государства становилось всё более широкой деятельностью, охватывавшей всё большее число внешне не связанных между собой направлений деятельности».
Одной из основных забот государственной власти становится формирование чувства национального самосознания как средства укрепления нравственных устоев индустриального общества. «В большинстве государств 19 в. первостепенное значение в развитии такого чувства национального самосознания придавалось двум общественным институтам: начальной школе и армии. Те государства, которые лучше всего решали эти задачи, и процветали успешнее всего». «В таких обстоятельствах, - пишет И. Валлерстайн, ссылаясь на исследования У. Мак-Нейла, - фикция этнического единообразия в рамках особой национальной юрисдикции уходит корнями в последние столетия, когда некоторые ведущие нации Европы обратились к подходящим образом идеализированным и произвольно выбранным варварским предшественникам. (Несомненно любопытно заметить, что французы и британцы выбрали в качестве своих предполагаемых предков соответственно галлов и бриттов, беспечно не учитывая последующих завоевателей, от которых они и унаследовали свои национальные языки). Фикция этнического единообразия особенно расцвела после 1789 г., когда были продемонстрированы практические преимущества и мощь неоварварской формы правления (объединившей взрослых мужчин, способных владеть оружием, спаянных чувством национальной солидарности и добровольно подчиняющихся выборным вождям) перед правительствами, ограничивавшими их мобилизацию для войны более узкими группами населения».
Идеология великодержавности и национального превосходства, нацеленная на подготовку граждан к тяготам войны за сырьевые ресурсы и рынки сбыта, повышала уровень гражданского самосознания. Поскольку важным атрибутом великодержавного патриотизма выступала не только военная, но и трудовая доблесть, не совместимая с праздностью и пустым расточительством, темпы научно-технического развития оставались высокими.
Однако со временем «власть конкурирующих между собой национальных государств, ведущих непрерывную мирную и военную борьбу за господство» стала терять своё прогрессивное значение. «Если подумать, - замечает в своём известном исследовании И. Валлерстайн, - ни начальная школа, ни армия не прославлены своей практикой соблюдения прав человека. И первая, и вторая являются вполне авторитарными, построенными сверху вниз, структурами. Превращение простых людей в граждан-избирателей и в граждан-солдат, может быть, и очень полезно, если вы хотите обеспечить единство государства, как перед лицом других государств, так и в смысле уменьшения насилия или классовой борьбы внутри государства, но даёт ли это что-нибудь реальное для развития и реализации прав человека?». Государственно-бюрократические методы концентрации капитала и солидаризации общества угнетали не только развитие отдельного индивида, делая всё более невозможной реализацию прав человека. Бюрократия стала угнетать развитие общества в целом.
Выступая эффективным средством рационализации общественной жизни вообще и использования акционерного капитала в частности, бюрократический механизм отнюдь не источал созидательный энтузиазм, не утверждал «дух предпринимательства и аскетического рационализма». Точно так же как «целесообразная» работа машин, будучи лишь техническим придатком к целесообразной деятельности человека, не обладала самостоятельностью, бюрократическо-полицейский аппарат мог лишь какое-то время поддерживать нормальный режим функционирования индустриального общества, но не мог творить сами нормы и корректировать их исходя из потребностей общества в созидательном развитии. Право на вмешательство в слаженный ритм государственного бюрократического «производства» закреплялось за избранными политиками и монархами, ответственными перед своим народом, подобно тому, как на фабричном уровне право на то, чтобы подняться над производственным ритмом и изменить его, закреплялось за менеджерами и технологами, находящимися в найме у владельцев капитала.
В идеале народные и «божьи» избранники должны были представлять и отстаивать интересы самых прогрессивных в производительном отношении социальных групп, принимая на себя, по аналогии с фабричными менеджерами, ответственность за рост общественной производительности и сокращение непроизводительных издержек. Оказавшись на самом верху социальной иерархии, они с помощью бюрократического механизма должны были пресекать паразитические устремления капиталистов, склонных к гедонизму, поскольку такие устремления подтачивали производительные силы общества. Однако дестабилизация и разрушение традиционных общественных структур и социальных институтов, привела к значительной утрате душевных связей, сохранявшихся в доиндустриальном обществе. Без таких связей общественные представители часто отказывались от прогрессивно-производительных идей в угоду своекорыстным потребительским интересам. Вся государственная бюрократическая мощь, которая могла бы быть направлена на поддержание условий для наиболее производительного труда, всё чаще работала в режиме бюрократической самодеятельности и потребительского произвола. «Дороговизна» отправляемой таким образом власти опять становилась в ряд самых серьёзных общественных проблем.
«Разрушая докапиталистический каркас общества, капитализм, таким образом, сломал не только преграды, мешавшие его прогрессу, но и те опоры, на которых он сам держался. Этот процесс, внушительный в своей неумолимой неизбежности, заключался не просто в расчистке институционального сухостоя, но и в устранении партнёров капиталистического класса, симбиоз с которыми был существенным элементом капиталистической системы».
Кризис государственно-бюрократической системы управления, сложившейся в эпоху акционирования и индустриализации капиталистического производства, становился всё более очевидным. Уже в начале 19 века граф де Сен-Симон обосновал идею о том, что современное государство является препятствием для развития индустриального общества, и что оно должно быть превращено из орудия защиты потребительских интересов класса рантье в орудие организации производства и защиты интересов производителей. Чуть позже эта идея была подхвачена К. Марксом и прочими радикальными критиками капитализма, осознавшими, что в недрах государственного капитализма назревает противоречие, против которого буржуазная идеология великодержавности бессильна - противоречие между общественным характером производства и частной (частнокапиталистической) формой присвоения результатов производства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Одной из основных забот государственной власти становится формирование чувства национального самосознания как средства укрепления нравственных устоев индустриального общества. «В большинстве государств 19 в. первостепенное значение в развитии такого чувства национального самосознания придавалось двум общественным институтам: начальной школе и армии. Те государства, которые лучше всего решали эти задачи, и процветали успешнее всего». «В таких обстоятельствах, - пишет И. Валлерстайн, ссылаясь на исследования У. Мак-Нейла, - фикция этнического единообразия в рамках особой национальной юрисдикции уходит корнями в последние столетия, когда некоторые ведущие нации Европы обратились к подходящим образом идеализированным и произвольно выбранным варварским предшественникам. (Несомненно любопытно заметить, что французы и британцы выбрали в качестве своих предполагаемых предков соответственно галлов и бриттов, беспечно не учитывая последующих завоевателей, от которых они и унаследовали свои национальные языки). Фикция этнического единообразия особенно расцвела после 1789 г., когда были продемонстрированы практические преимущества и мощь неоварварской формы правления (объединившей взрослых мужчин, способных владеть оружием, спаянных чувством национальной солидарности и добровольно подчиняющихся выборным вождям) перед правительствами, ограничивавшими их мобилизацию для войны более узкими группами населения».
Идеология великодержавности и национального превосходства, нацеленная на подготовку граждан к тяготам войны за сырьевые ресурсы и рынки сбыта, повышала уровень гражданского самосознания. Поскольку важным атрибутом великодержавного патриотизма выступала не только военная, но и трудовая доблесть, не совместимая с праздностью и пустым расточительством, темпы научно-технического развития оставались высокими.
Однако со временем «власть конкурирующих между собой национальных государств, ведущих непрерывную мирную и военную борьбу за господство» стала терять своё прогрессивное значение. «Если подумать, - замечает в своём известном исследовании И. Валлерстайн, - ни начальная школа, ни армия не прославлены своей практикой соблюдения прав человека. И первая, и вторая являются вполне авторитарными, построенными сверху вниз, структурами. Превращение простых людей в граждан-избирателей и в граждан-солдат, может быть, и очень полезно, если вы хотите обеспечить единство государства, как перед лицом других государств, так и в смысле уменьшения насилия или классовой борьбы внутри государства, но даёт ли это что-нибудь реальное для развития и реализации прав человека?». Государственно-бюрократические методы концентрации капитала и солидаризации общества угнетали не только развитие отдельного индивида, делая всё более невозможной реализацию прав человека. Бюрократия стала угнетать развитие общества в целом.
Выступая эффективным средством рационализации общественной жизни вообще и использования акционерного капитала в частности, бюрократический механизм отнюдь не источал созидательный энтузиазм, не утверждал «дух предпринимательства и аскетического рационализма». Точно так же как «целесообразная» работа машин, будучи лишь техническим придатком к целесообразной деятельности человека, не обладала самостоятельностью, бюрократическо-полицейский аппарат мог лишь какое-то время поддерживать нормальный режим функционирования индустриального общества, но не мог творить сами нормы и корректировать их исходя из потребностей общества в созидательном развитии. Право на вмешательство в слаженный ритм государственного бюрократического «производства» закреплялось за избранными политиками и монархами, ответственными перед своим народом, подобно тому, как на фабричном уровне право на то, чтобы подняться над производственным ритмом и изменить его, закреплялось за менеджерами и технологами, находящимися в найме у владельцев капитала.
В идеале народные и «божьи» избранники должны были представлять и отстаивать интересы самых прогрессивных в производительном отношении социальных групп, принимая на себя, по аналогии с фабричными менеджерами, ответственность за рост общественной производительности и сокращение непроизводительных издержек. Оказавшись на самом верху социальной иерархии, они с помощью бюрократического механизма должны были пресекать паразитические устремления капиталистов, склонных к гедонизму, поскольку такие устремления подтачивали производительные силы общества. Однако дестабилизация и разрушение традиционных общественных структур и социальных институтов, привела к значительной утрате душевных связей, сохранявшихся в доиндустриальном обществе. Без таких связей общественные представители часто отказывались от прогрессивно-производительных идей в угоду своекорыстным потребительским интересам. Вся государственная бюрократическая мощь, которая могла бы быть направлена на поддержание условий для наиболее производительного труда, всё чаще работала в режиме бюрократической самодеятельности и потребительского произвола. «Дороговизна» отправляемой таким образом власти опять становилась в ряд самых серьёзных общественных проблем.
«Разрушая докапиталистический каркас общества, капитализм, таким образом, сломал не только преграды, мешавшие его прогрессу, но и те опоры, на которых он сам держался. Этот процесс, внушительный в своей неумолимой неизбежности, заключался не просто в расчистке институционального сухостоя, но и в устранении партнёров капиталистического класса, симбиоз с которыми был существенным элементом капиталистической системы».
Кризис государственно-бюрократической системы управления, сложившейся в эпоху акционирования и индустриализации капиталистического производства, становился всё более очевидным. Уже в начале 19 века граф де Сен-Симон обосновал идею о том, что современное государство является препятствием для развития индустриального общества, и что оно должно быть превращено из орудия защиты потребительских интересов класса рантье в орудие организации производства и защиты интересов производителей. Чуть позже эта идея была подхвачена К. Марксом и прочими радикальными критиками капитализма, осознавшими, что в недрах государственного капитализма назревает противоречие, против которого буржуазная идеология великодержавности бессильна - противоречие между общественным характером производства и частной (частнокапиталистической) формой присвоения результатов производства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77