Домой. Там никто ее не увидит. Даже мама. Хорошо, что ее нет дома. Руки дрожали, когда она открывала замок. Наконец попала ключом в скважину и открыла дверь. И тут силы ее кончились. Вздрагивая от рыданий, закрыла двери на замок, набросила крючок.
«Западная культура». Неужели здесь каждый, кому вздумается, может оскорбить девушку, облить грязью? И при всем народе. И никто-никто, кроме Валентина, не сказал ни слова в ее защиту. Конечно, она здесь чужая, ей можно сказать что угодно, никому до нее дела нет, она одна, совсем одна. Мама, а что скажет мама? Нет, мама все-таки была не права, не надо было привозить ее сюда.
Мирья не могла думать логично. Где уж тут до логики, если слезы так и льются из глаз. И сейчас многое она видела совсем в другом свете. Ей казалось, что ее чуждаются, от нее всегда что-то скрывают, а если и улыбаются, то только из вежливости, как иностранке.
И тут она вспомнила, как Андрей уговаривал ее не ходить с ними. Ее просто не хотели брать с собой. До деревни — пожалуйста, а дальше нет... Как будто там какие-то секреты, которых нельзя раскрывать ей, иностранке.
И вдруг пришла уже совсем нелепая мысль: может, и заблудились они не случайно. Шепнули Валентину: мол, поплутайте, а потом вернитесь в Кайтаниеми. А они заблудились на самом деле. Неужели и Валентин мог так поступить?
«А Нийло и Лейла, мама и папа, они так далеко, если бы они знали... Они тоже встречают Новый год. У них елка...»
И тогда созрело решение. Мирья знала, что ей делать. Она недавно подала заявление о приеме в гражданство Советского Союза. Надо взять заявление обратно. Она не останется здесь, она уедет туда, откуда приехала. Нет, она не изменится, она останется тем, кем была,— товарищем по борьбе, будет соратницей Лейлы в борьбе за социализм, останется искренним другом Советского Союза, останется,
несмотря ни на Марину, ни ей подобных. Но она вернется туда, где выросла, к отцу и матери, к Нийло.
Мирья схватила из ящика стола конверт и написала адрес.
В дверь постучали.
— Мирья, открой, это я, Валентин.
— Уходи, сейчас же уходи,— ответила Мирья.
— Я только на минутку, у меня дело.
— Уходи, слышишь!
Валентин ушел. Вскоре скрип его шагов затих.
Постучался Андрей.
— Я уже сплю, хочу спать,— ответила Мирья, не открыв ему двери.
Пришел Вейкко Ларинен. Ему Мирья открыла.
Вейкко почти ничего ей не сказал. Мирья стояла, потирая щеки, но плечи ее вздрагивали — видно было, что она с трудом сдерживает рыдания.
— Все очень возмущены. Мы ее знаем, но это уже слишком.
Мирья не слушала. Она говорила свое:
— Если бы я знала, когда впервые увидела Айно Андреевну там... Зачем я приехала!
«Зачем я приехала!.. Вот как она теперь говорит!»
— Ты жалеешь об этом? — Вейкко растерялся.— Сейчас ты взволнована. То, что случилось сегодня вечером, возмутительно, мерзко. Я не хочу сказать, чтобы ты не обращала на это вообще внимания, на такое нельзя не обращать внимания. Но поверь, все возмущены. И все на твоей стороне.
— Не надо меня утешать. Я не ребенок.
Мирья действительно сейчас не казалась ребенком. На лице ее была написана решимость. Не зная, как быть, Вейкко спросил, очень ли она испугалась, когда они заблудились. Мирья ответила, что ей не хочется вспоминать об этом походе. Вейкко попросил не делать необдуманных шагов и пожелал спокойной ночи.
В канцелярии клуба созвали заседание бюро комсомольской организации. Так как вопрос касался и самого секретаря бюро Игоря, заседание открыл Андрей. На бюро пришли Вейкко Ларинен и Коллиев. Коллиев, как председатель постройкома, непосредственного отношения к этому делу не имел, но он был человеком активным и считал необходимым присутствовать на всех собраниях и заседаниях. Тем более сегодня — ведь обсуждался такой серьезный вопрос.
Видимо, Коллиев выжидал, когда Ларинен пройдет мимо-
его дома. Стоило Вейкко показаться, как он был тут как тут. И с ходу приступил к делу: мы, мол, с тобой оба люди пожилые. Ради пользы дела нам бы надо заранее обговорить, прийти к общему решению. Что ты, Вейкко, думаешь об этом деле?
Вейкко усмехнулся:
— Да что я... У нас в деревне в старые времена бытовала пословица: «Помоги, боже, тому, кто гонится, пособи и тому, кто убегает».
Коллиев нахмурился. Он ожидал, что Вейкко скажет что-нибудь такое, такая уж у него чертова привычка: ему дело говоришь, а он только увиливает.
— Все ты одно и то же. А у меня в Кайтасалми был другой порядок,— вздохнул Коллиев.— Когда я спрашивал у парторга, у Бородкина то есть, его мнение, он всегда отвечал, как положено отвечать секретарю партийной организации, принципиально, по-деловому.
— Ну да, конечно, я не сомневаюсь. У вас-то все было в ажуре. Только о таких мелочах, как, скажем, план лесозаготовок, вы забывали — вы его никогда не выполняли. Андрей рассказал мне, как прекрасно у вас там поставлена комсомольская работа. Да...
Коллиев ответил уклончиво:
— Если подходить поверхностно, предвзято, любые вещи можно подать в каком угодно свете. Надо смотреть в корень, видеть главное.
Все члены бюро были в сборе.
— Давайте начнем,— предложил Андрей.
Коллиев сел за стол рядом с членами бюро, Ларинен — на свое обычное место у печки, где можно было курить у открытой дверцы. Сперва Андрей рассказал об агитпоходе. По его мнению, поход прошел неудачно. Собрание и концерт в Кайтаниеми прошли в целом неплохо. А когда пошли дальше, двое из участников похода отстали и заблудились. Они, конечно, ни в чем не виноваты. Виноват он, старший группы. В Кайтасалми у него была стычка с отцом. Собрание на лесопункте провалилось, и он, Андрей, опять подкачал. Концерт тоже прошел кое-как. Потом произошло самое страшное: комсомолка, и притом еще член бюро, Марина Коллиева бросила в лицо одной из участниц агитпохода грязное, ничем не обоснованное оскорбление, из-за которого случилась драка. Теперь об этом говорит весь поселок.
— Кто хочет выступить?
Первой взяла слово Марина. Свое выступление она заранее написала на бумаге.
Марина выразила удивление самой постановкой вопроса. Почему же, говоря о виноватых, назвали только ее имя, а о Валентине умолчали? Ведь он вел себя как злостный хулиган. Его надо бы отдать под суд. Марина признала, что ей не следовало говорить так, но считала, что по сути дела она права: ведь вопросы морали — святое дело для молодежи, в них надо быть всегда принципиальным, не делать скидок никому.
.— Что ты этим хочешь сказать? — прервала Марину почтальонша, буравя ее маленькими круглыми глазами.— Говори прямо.
— Я не верю, чтобы все было чисто, если двое все время стараются уединяться и потом вдруг оказываются в лесной избушке, вдали от поселка, и проводят там ночь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
«Западная культура». Неужели здесь каждый, кому вздумается, может оскорбить девушку, облить грязью? И при всем народе. И никто-никто, кроме Валентина, не сказал ни слова в ее защиту. Конечно, она здесь чужая, ей можно сказать что угодно, никому до нее дела нет, она одна, совсем одна. Мама, а что скажет мама? Нет, мама все-таки была не права, не надо было привозить ее сюда.
Мирья не могла думать логично. Где уж тут до логики, если слезы так и льются из глаз. И сейчас многое она видела совсем в другом свете. Ей казалось, что ее чуждаются, от нее всегда что-то скрывают, а если и улыбаются, то только из вежливости, как иностранке.
И тут она вспомнила, как Андрей уговаривал ее не ходить с ними. Ее просто не хотели брать с собой. До деревни — пожалуйста, а дальше нет... Как будто там какие-то секреты, которых нельзя раскрывать ей, иностранке.
И вдруг пришла уже совсем нелепая мысль: может, и заблудились они не случайно. Шепнули Валентину: мол, поплутайте, а потом вернитесь в Кайтаниеми. А они заблудились на самом деле. Неужели и Валентин мог так поступить?
«А Нийло и Лейла, мама и папа, они так далеко, если бы они знали... Они тоже встречают Новый год. У них елка...»
И тогда созрело решение. Мирья знала, что ей делать. Она недавно подала заявление о приеме в гражданство Советского Союза. Надо взять заявление обратно. Она не останется здесь, она уедет туда, откуда приехала. Нет, она не изменится, она останется тем, кем была,— товарищем по борьбе, будет соратницей Лейлы в борьбе за социализм, останется искренним другом Советского Союза, останется,
несмотря ни на Марину, ни ей подобных. Но она вернется туда, где выросла, к отцу и матери, к Нийло.
Мирья схватила из ящика стола конверт и написала адрес.
В дверь постучали.
— Мирья, открой, это я, Валентин.
— Уходи, сейчас же уходи,— ответила Мирья.
— Я только на минутку, у меня дело.
— Уходи, слышишь!
Валентин ушел. Вскоре скрип его шагов затих.
Постучался Андрей.
— Я уже сплю, хочу спать,— ответила Мирья, не открыв ему двери.
Пришел Вейкко Ларинен. Ему Мирья открыла.
Вейкко почти ничего ей не сказал. Мирья стояла, потирая щеки, но плечи ее вздрагивали — видно было, что она с трудом сдерживает рыдания.
— Все очень возмущены. Мы ее знаем, но это уже слишком.
Мирья не слушала. Она говорила свое:
— Если бы я знала, когда впервые увидела Айно Андреевну там... Зачем я приехала!
«Зачем я приехала!.. Вот как она теперь говорит!»
— Ты жалеешь об этом? — Вейкко растерялся.— Сейчас ты взволнована. То, что случилось сегодня вечером, возмутительно, мерзко. Я не хочу сказать, чтобы ты не обращала на это вообще внимания, на такое нельзя не обращать внимания. Но поверь, все возмущены. И все на твоей стороне.
— Не надо меня утешать. Я не ребенок.
Мирья действительно сейчас не казалась ребенком. На лице ее была написана решимость. Не зная, как быть, Вейкко спросил, очень ли она испугалась, когда они заблудились. Мирья ответила, что ей не хочется вспоминать об этом походе. Вейкко попросил не делать необдуманных шагов и пожелал спокойной ночи.
В канцелярии клуба созвали заседание бюро комсомольской организации. Так как вопрос касался и самого секретаря бюро Игоря, заседание открыл Андрей. На бюро пришли Вейкко Ларинен и Коллиев. Коллиев, как председатель постройкома, непосредственного отношения к этому делу не имел, но он был человеком активным и считал необходимым присутствовать на всех собраниях и заседаниях. Тем более сегодня — ведь обсуждался такой серьезный вопрос.
Видимо, Коллиев выжидал, когда Ларинен пройдет мимо-
его дома. Стоило Вейкко показаться, как он был тут как тут. И с ходу приступил к делу: мы, мол, с тобой оба люди пожилые. Ради пользы дела нам бы надо заранее обговорить, прийти к общему решению. Что ты, Вейкко, думаешь об этом деле?
Вейкко усмехнулся:
— Да что я... У нас в деревне в старые времена бытовала пословица: «Помоги, боже, тому, кто гонится, пособи и тому, кто убегает».
Коллиев нахмурился. Он ожидал, что Вейкко скажет что-нибудь такое, такая уж у него чертова привычка: ему дело говоришь, а он только увиливает.
— Все ты одно и то же. А у меня в Кайтасалми был другой порядок,— вздохнул Коллиев.— Когда я спрашивал у парторга, у Бородкина то есть, его мнение, он всегда отвечал, как положено отвечать секретарю партийной организации, принципиально, по-деловому.
— Ну да, конечно, я не сомневаюсь. У вас-то все было в ажуре. Только о таких мелочах, как, скажем, план лесозаготовок, вы забывали — вы его никогда не выполняли. Андрей рассказал мне, как прекрасно у вас там поставлена комсомольская работа. Да...
Коллиев ответил уклончиво:
— Если подходить поверхностно, предвзято, любые вещи можно подать в каком угодно свете. Надо смотреть в корень, видеть главное.
Все члены бюро были в сборе.
— Давайте начнем,— предложил Андрей.
Коллиев сел за стол рядом с членами бюро, Ларинен — на свое обычное место у печки, где можно было курить у открытой дверцы. Сперва Андрей рассказал об агитпоходе. По его мнению, поход прошел неудачно. Собрание и концерт в Кайтаниеми прошли в целом неплохо. А когда пошли дальше, двое из участников похода отстали и заблудились. Они, конечно, ни в чем не виноваты. Виноват он, старший группы. В Кайтасалми у него была стычка с отцом. Собрание на лесопункте провалилось, и он, Андрей, опять подкачал. Концерт тоже прошел кое-как. Потом произошло самое страшное: комсомолка, и притом еще член бюро, Марина Коллиева бросила в лицо одной из участниц агитпохода грязное, ничем не обоснованное оскорбление, из-за которого случилась драка. Теперь об этом говорит весь поселок.
— Кто хочет выступить?
Первой взяла слово Марина. Свое выступление она заранее написала на бумаге.
Марина выразила удивление самой постановкой вопроса. Почему же, говоря о виноватых, назвали только ее имя, а о Валентине умолчали? Ведь он вел себя как злостный хулиган. Его надо бы отдать под суд. Марина признала, что ей не следовало говорить так, но считала, что по сути дела она права: ведь вопросы морали — святое дело для молодежи, в них надо быть всегда принципиальным, не делать скидок никому.
.— Что ты этим хочешь сказать? — прервала Марину почтальонша, буравя ее маленькими круглыми глазами.— Говори прямо.
— Я не верю, чтобы все было чисто, если двое все время стараются уединяться и потом вдруг оказываются в лесной избушке, вдали от поселка, и проводят там ночь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93