...Пилорама работала. Из-под пилы выходили доски, случался и брак. Машины возили стройматериалы на объекты. Одни из них доставляли груз на место назначения, другие застревали в снегу, как только сворачивали с шоссе. Созывались совещания, перестраивали работу, исправляли ошибки и совершали новые. Случалось, Елена Петровна делала замечания Воронову, что тот опять пришел на работу небритым. Духовому оркестру, которым руководил Наум Сидорович, пришлось прервать репетиции — Коллиев забрал инструменты. Вскоре дело уладили, постройкому пришлось вернуть инструменты ребятишкам. Мирья со смехом спрашивала у матери, неужели хаукилахтинцы не могут собраться и договориться сразу обо всех делах, чтобы не созывать собраний каждый вечер, то по одному, то по другому поводу. Новая заведующая столовой ушла в декретный отпуск, и нужно было найти заместителя. Многие считали, что Изольда должна вернуться на свою работу, но она и слышать не хотела об этом. Валентин то и дело жаловался, что клубу выделяют слишком мало средств и не на что покупать необходимый реквизит. Люди спорили, сетовали, ссорились. Среди сугробов вырастали дома, и, как только новый дом подводили под крышу, снег засыпал ее. Коллиев принимал заявления о предоставлении путевок в дома отдыха и санатории, добивался этих путевок и снова принимал заявления, подписывал распоряжения об оплате больничных листов, оформлял протоколы, а по вечерам записывал в толстую тетрадь свои наблюдения о людях и об их ошибках. Такие вещи надо помнить, на всякий случай, считал он.
Так шла жизнь, и все знали, что так оно будет идти, пока не будет построен поселок и деревообрабатывающий комбинат. А тогда они, строители, опять отправятся на новое место, в какую-нибудь глушь, где надо все начинать сначала: работу, дискуссии, споры.
По вечерам старики вспоминали ушедшую молодость, вздыхали, что раньше, мол, все было не так. Молодежь была не такая, живее, энергичнее, морально устойчивее... Молодежи некогда было препираться со стариками. Она торопилась построить поселок в Хаукилахти и гидроэлектростанцию в Юлюкоски, она водила тракторы, машины, управляла кранами, выпускала «молнии», бегала на репетиции драмкружка, готовилась к экзаменам, играла в шахматы, ходила на лыжах, завязывала дружеские связи и порывала их, клялась в любви и требовала объяснений...
Это были будни в Хаукилахти.
И вот вернулся Вейкко Ларинен. В день его приезда в поселке получили также и газету, в которой была большая статья о судебном процессе.
Люди собирались в клубе послушать Вейкко, пришли в рабочей одежде, мрачные, возбужденные, встревоженные: пришли не на праздник.
Ларинен поднялся на трибуну, оглядел зал, словно выискивал кого-то, без присутствия которого он не мог начать. Начал он хрипло, отрывисто.
— Я еще ни разу в жизни не оказывался в таком неловком положении. Я доказывал следователю, как хорошо он...— Ларинен не назвал имени. Все знали, о ком идет речь.— Как хорошо он работал у нас. Я защищал его, хвалил. Дорогие товарищи, знаете, кто дышал с нами одним и тем же свежим воздухом в Сийкаярви?.,
ФИНАЛ ОДНОЙ жизни
Отчима Нины не всегда звали Ярославом Ивановичем. Когда-то жил-был Роман Долгожилов, сын колхозника. Он был не способнее, чем его ровесники, деревенские мальчишки, но отец и мать решили дать ему высшее образование: они не хотели, чтобы сын оставался малограмотным, как они. После средней школы парень поступил в сельскохозяйственный институт. Экзамены он сдал кое-как, с курса на курс он тоже переходил с трудом и кончил институт с посредственными оценками. В те времена специалистов сельского хозяйства было мало, они нужны были и на практической работе и для научных исследований. Роман стремился попасть в аспирантуру, но с его дипломом не стоило об этом и мечтать. Его направили на работу в колхоз. Ему было тем обиднее, что в аспирантуре оставили его сокурсника Олега, человека, которого он не любил. Олегу учеба давалась легко, у него на все хватало времени, он был активным общественником, занимался спортом, успевал ходить в театры и много читал, намного больше, чем полагалось по программе. Ректор института и преподаватели часто призывали брать пример именно с Олега. Товарищи любили его за открытый характер, чего нельзя было сказать о Романе, который воспринимал успех любого другого человека как личное оскорбление. Прикрываясь словами о дружбе и товариществе, он говорил об Олеге, что тот хочет поставить себя над другими и добивается расположения
начальства. Никто не принимал эти слова Романа всерьез, но он все больше и больше замыкался в себе.
Однажды Олег в общежитии говорил, что у нас слишком много времени, сил и средств затрачивается порой на такие открытия в области сельского хозяйства*, которые в некоторых западных странах уже давно стали делом практики и дали хорошие результаты. Роман запомнил слова Олега и сообщил о них куда следует. На этом научная карьера Олега оборвалась. Но Роману от этого не стало легче: ему все равно пришлось остаться в колхозе.
Началась война. Лейтенант запаса Роман Долгожилов был призван в армию и оказался на фронте. Взводу, которым командовал он, дали задание прикрыть с фланга главные силы полка при их отступлении на новые рубежи. Место было болотистое, и фашисты не могли применять в бою танки. Под прикрытием ожесточенного пулеметного огня цепи атакующих фашистов приближались к окопам. Лейтенанту Долгожилову стало страшно. Вот они идут, немцы, которых никто и нигде не смог остановить. А что может сделать их взвод перед такой силищей! В то время, когда другие спокойно уходят в тыл, он, Долгожилов, должен прикрывать их и умереть. Все это промелькнуло в какие-то доли минуты. А больше всего он боялся приближающегося противника — смерти. Он, командир взвода, так и не дал команды об открытии огня, а бросил позиции, отступив вместе со своим взводом. Так фланг остался открытым, й противник воспользовался этим. Полк не успел закрепиться на новых позициях, ему пришлось отойти дальше на восток. Лейтенант Роман Долгожилов попал под трибунал. Его трусость была равна измене. Время было такое, что за такой поступок могли приговорить к расстрелу. Роман Долгожилов понимал это и, представ перед судом, дрожал от страха. К своему величайшему изумлению, он увидел за столом трибунала... Олега. Как это было возможно, он не понимал. Но это был Олег, на его петлицах были кубики лейтенанта. Олег тоже узнал его, и ему стало стыдно за своего прежнего товарища по институту. Олег сидел не поднимая головы, словно перед судом был не его товарищ, а он сам.
Дело было ясное. Роман сам не отрицал, что струсил. Олег шепнул что-то судье на ухо. Тот удивленно вскинул голову, Олег снова что-то говорил, судья нахмурился и отрицательно покачал головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93