Об этом Голлом учителя только разглагольствуют, но попробуй они поговорить с моим папашей, вмиг бы открылось, что никто из них всего Голлого не прочитал. Хоть отец простой каменщик, а попробуйте с ним после работы на разные темы поговорить... Да, кстати, насчет валторны. Думаешь,
если я брошу училище, то и на валторне перестану играть? А даже если перестану, так смогу...— И опять ни с того ни с сего рассмеялся.—Я как проснусь утром, выхожу на двор — помочиться у забора. Там в одной доске был такой малюсенький сучок, сейчас уже только дырка осталась — и похожа она на мундштук валторны, да и по размеру подходит. И мочусь я у забора обязательно через этот Мундштук. Так что будет желание — и на валторне сыграю. А работать, работать я умею. Скажет мне, бывало, папаша: «Рудо, давай сочиним стих!» — раз- два, и стихотворение готово. А то и сразу два. Сколько раз мы с ним спорили, не могли договориться, какое же лучше. Я тебе почему про это рассказываю, ведь я твою эпиграмму в нашем студенческом журнале читал. Мне она глупой показалась, только не обижайся, пожалуйста. Отец мой тоже этот журнал видел и сказал, что эпиграммы пишут люди, которые ничего другого не умеют, да и это делают без радости, им вообще от любой работы тошно, даже на заднице сидеть. Какого рожна я про это треплюсь, ведь мы, может, вообще больше не увидимся! А то — будет желание, приезжай к нам в Девинскую. Виппериха этого оставь себе, а учителю передавай привет. Хочешь, можешь от себя что- нибудь добавить, позаковыристее, чтобы он удивился или хоть на минутку призадумался и решил, что к валторне это не имеет ровно никакого отношения. Передавай ему привет! И скажи, что с нашего двора видна Кобыла!..
Я бы, пожалуй, про эту поездку в Девинскую Новую Вес вообще не вспомнил, ведь обо всем тут не напишешь, да и ни к чему это, но тогда меня за живое задело, что Рудо помянул мою эпиграмму, которую напечатали в нашем студенческом журнале. Не то чтобы Рудо мне больше других наших студентов нравился, но он тогда так искренне говорил, и я подумал, что мне его будет временами не хватать там, в училище.
Чего мне, впрочем, не хватало не временами, а постоянно, так это денег. Несмотря на разные приработки я никак не мог скопить на самое необходимое, что требуется настоящему музыканту, если он намерен посвятить свою жизнь музыке, Прежде всего хороший, не расстроенный инструмент, свой, привычный, а не взятый напрокат. Чем лучше сам музыкант, тем лучше ему нужен инструмент. А у меня всё какое-то барахло. И на ноты денег не хватало. И одетым хотелось быть поприличнее. Особенно при встречах с Адрикой. Иной раз я так переживал, взялся учить, у самого еще молоко на губах не обсохло, какой из меня учитель, надо бы хоть костюм нормальный иметь. Поэтому я и бежал на халтуру, когда деревенские приглашали. Правда, приходилось им добывать мне то гармошку, то корнет, смотря по обстоятельствам. Ну, а если и заводилась у меня в кармане монета, то я, одурев от хронического безденежья, ухитрялся очень ловко ее пристроить, вернее, просто просадить. А потом куражился, ходил этаким героем, убеждал сам себя, мол, будь побольше денег, я бы сумел получше представление устроить. Дурачили меня все кому не лень, а я-то думал, что сам всех вокруг пальца обвожу, когда, скажем, сумею поесть в чужом доме фасолевой похлебки. Чаще всего у священника, если бабка, его мать, бывала в доме одна. Мне, правда, сам священник не раз выговаривал, что не прихожу к ним обедать, хотя бы по воскресеньям. Да чего тут объяснять. Потому и не приходил, что он все про меня знал — и про нищету, и про мое затворничество, и про то, что раз-другой в году, когда перепадает лишняя крона, я тут же ее спущу. За это он меня постоянно попрекал, а однажды вообще отругал на чем свет стоит, когда в праздник я в мгновение ока спустил всю свою долю органиста с церковных пожертвований. Я тогда раздал все деньги чужим, незнакомым детям на мороженое и на карусели. Захотелось пустить пыль в глаза. А когда на следующий день денег не было даже на билет, и я ломал голову, как добраться до Братиславы, то все равно не особенно грустил. Стоял на автобусной остановке, поглядывал на карусели, цирковые фургоны, тиры и балаганы и даже чуть-чуть улыбался: ну и выдал я вчера! Детишки-то наверняка пристроили мои денежки с толком.
К священнику, впрочем, я ходил довольно часто и но обыкновению прямиком в кухню. Говорить ничего не нужно было. Бабушка — так я ее называл — сразу понимала, в чем дело.
— Чем бы это вас угостить? Разве что лапшой из манки, она с обеда осталась.
Я обычно сперва немного ломался:
— Да я, бабушка, просто так, проведать пришел. Я не голодный, поел уже. Ну, так и быть, лапши немножко положите, только самую малость, я вообще-то есть не хочу, а вот лапши такой давно не пробовал, очень я ее люблю.
— Как это давно? Ведь я. вас лапшой на прошлой неделе угощала.
Ей-богу, эта добрая, мудрая женщина всегда знала, сколько мне нужно положить.
И Адрикина мать тоже все понимала правильно. Не раз я у них за столом сиживал. И всегда мне было вкусно. Мне казалось — готовили у них лучше, чем в других домах. И относились к этому делу серьезно. А я уже с детства уважал труд хозяйки, так что обижаться на меня не приходилось, все тарелки не то чтобы вылизывал, но вычищал так основательно, что тарелке и то было приятно. И даже не будь я в Адрику влюблен, все равно стоило к ним ходить. Хотя до настоящего преподавателя мне как до луны, зато эти уроки были как нельзя кстати. Ведь кроме как у них в доме да еще у священника и старосты костела, впрочем, это все одна компания вместе со мной — органистом, где бы еще я мог хорошо поесть?
Поэтому с моей стороны слегка неосторожно было упрекать Адрику по поводу ритма. Не так уж плохо у нее выходило, а хоть бы и так — некрасиво делать замечания в доме, где тебя вдосталь кормят и куски не считают.
Шутки шутками, но Адрика меня удивляла по-настоящему. Вольно или невольно, но постепенно пришлось признать, что она способна совладать с такими трудностями, какие мне были бы не под силу.
Иной раз она почти с издевкой вспоминала про ноту с точкой, с которой уже давно все было в порядке:
— Помните, что я вам говорила? Вы мне не верили, а я нисколечко не сомневалась. Занималась себе и все считала потихоньку, иногда даже в автобусе. А домой приходила — сразу же садилась за фисгармонию, проверяла, правильно ли считала в автобусе.
Ее уже давно не надо было хвалить. Она сама себя хвалила. Обычно в ответ на такие заявления я только улыбался. Но она понимала, что я признаю ее правоту. А чтобы не выглядеть совсем уж дураком, приходилось идти на хитрости. Когда времени было
достаточно я развлекал ее всевозможными историями, из тех, что страшно всем нравятся, а особенно тем, кто сам не играет, поскольку не способен научиться, для этого нужен каторжный труд, на такое не у всякого хватает терпения, но именно такой-то ленивый, избалованный народ больше всего и любит порассуждать о «красивом», прямо обожает разную болтовню о том, какой должна быть действительно серьезная музыка:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
если я брошу училище, то и на валторне перестану играть? А даже если перестану, так смогу...— И опять ни с того ни с сего рассмеялся.—Я как проснусь утром, выхожу на двор — помочиться у забора. Там в одной доске был такой малюсенький сучок, сейчас уже только дырка осталась — и похожа она на мундштук валторны, да и по размеру подходит. И мочусь я у забора обязательно через этот Мундштук. Так что будет желание — и на валторне сыграю. А работать, работать я умею. Скажет мне, бывало, папаша: «Рудо, давай сочиним стих!» — раз- два, и стихотворение готово. А то и сразу два. Сколько раз мы с ним спорили, не могли договориться, какое же лучше. Я тебе почему про это рассказываю, ведь я твою эпиграмму в нашем студенческом журнале читал. Мне она глупой показалась, только не обижайся, пожалуйста. Отец мой тоже этот журнал видел и сказал, что эпиграммы пишут люди, которые ничего другого не умеют, да и это делают без радости, им вообще от любой работы тошно, даже на заднице сидеть. Какого рожна я про это треплюсь, ведь мы, может, вообще больше не увидимся! А то — будет желание, приезжай к нам в Девинскую. Виппериха этого оставь себе, а учителю передавай привет. Хочешь, можешь от себя что- нибудь добавить, позаковыристее, чтобы он удивился или хоть на минутку призадумался и решил, что к валторне это не имеет ровно никакого отношения. Передавай ему привет! И скажи, что с нашего двора видна Кобыла!..
Я бы, пожалуй, про эту поездку в Девинскую Новую Вес вообще не вспомнил, ведь обо всем тут не напишешь, да и ни к чему это, но тогда меня за живое задело, что Рудо помянул мою эпиграмму, которую напечатали в нашем студенческом журнале. Не то чтобы Рудо мне больше других наших студентов нравился, но он тогда так искренне говорил, и я подумал, что мне его будет временами не хватать там, в училище.
Чего мне, впрочем, не хватало не временами, а постоянно, так это денег. Несмотря на разные приработки я никак не мог скопить на самое необходимое, что требуется настоящему музыканту, если он намерен посвятить свою жизнь музыке, Прежде всего хороший, не расстроенный инструмент, свой, привычный, а не взятый напрокат. Чем лучше сам музыкант, тем лучше ему нужен инструмент. А у меня всё какое-то барахло. И на ноты денег не хватало. И одетым хотелось быть поприличнее. Особенно при встречах с Адрикой. Иной раз я так переживал, взялся учить, у самого еще молоко на губах не обсохло, какой из меня учитель, надо бы хоть костюм нормальный иметь. Поэтому я и бежал на халтуру, когда деревенские приглашали. Правда, приходилось им добывать мне то гармошку, то корнет, смотря по обстоятельствам. Ну, а если и заводилась у меня в кармане монета, то я, одурев от хронического безденежья, ухитрялся очень ловко ее пристроить, вернее, просто просадить. А потом куражился, ходил этаким героем, убеждал сам себя, мол, будь побольше денег, я бы сумел получше представление устроить. Дурачили меня все кому не лень, а я-то думал, что сам всех вокруг пальца обвожу, когда, скажем, сумею поесть в чужом доме фасолевой похлебки. Чаще всего у священника, если бабка, его мать, бывала в доме одна. Мне, правда, сам священник не раз выговаривал, что не прихожу к ним обедать, хотя бы по воскресеньям. Да чего тут объяснять. Потому и не приходил, что он все про меня знал — и про нищету, и про мое затворничество, и про то, что раз-другой в году, когда перепадает лишняя крона, я тут же ее спущу. За это он меня постоянно попрекал, а однажды вообще отругал на чем свет стоит, когда в праздник я в мгновение ока спустил всю свою долю органиста с церковных пожертвований. Я тогда раздал все деньги чужим, незнакомым детям на мороженое и на карусели. Захотелось пустить пыль в глаза. А когда на следующий день денег не было даже на билет, и я ломал голову, как добраться до Братиславы, то все равно не особенно грустил. Стоял на автобусной остановке, поглядывал на карусели, цирковые фургоны, тиры и балаганы и даже чуть-чуть улыбался: ну и выдал я вчера! Детишки-то наверняка пристроили мои денежки с толком.
К священнику, впрочем, я ходил довольно часто и но обыкновению прямиком в кухню. Говорить ничего не нужно было. Бабушка — так я ее называл — сразу понимала, в чем дело.
— Чем бы это вас угостить? Разве что лапшой из манки, она с обеда осталась.
Я обычно сперва немного ломался:
— Да я, бабушка, просто так, проведать пришел. Я не голодный, поел уже. Ну, так и быть, лапши немножко положите, только самую малость, я вообще-то есть не хочу, а вот лапши такой давно не пробовал, очень я ее люблю.
— Как это давно? Ведь я. вас лапшой на прошлой неделе угощала.
Ей-богу, эта добрая, мудрая женщина всегда знала, сколько мне нужно положить.
И Адрикина мать тоже все понимала правильно. Не раз я у них за столом сиживал. И всегда мне было вкусно. Мне казалось — готовили у них лучше, чем в других домах. И относились к этому делу серьезно. А я уже с детства уважал труд хозяйки, так что обижаться на меня не приходилось, все тарелки не то чтобы вылизывал, но вычищал так основательно, что тарелке и то было приятно. И даже не будь я в Адрику влюблен, все равно стоило к ним ходить. Хотя до настоящего преподавателя мне как до луны, зато эти уроки были как нельзя кстати. Ведь кроме как у них в доме да еще у священника и старосты костела, впрочем, это все одна компания вместе со мной — органистом, где бы еще я мог хорошо поесть?
Поэтому с моей стороны слегка неосторожно было упрекать Адрику по поводу ритма. Не так уж плохо у нее выходило, а хоть бы и так — некрасиво делать замечания в доме, где тебя вдосталь кормят и куски не считают.
Шутки шутками, но Адрика меня удивляла по-настоящему. Вольно или невольно, но постепенно пришлось признать, что она способна совладать с такими трудностями, какие мне были бы не под силу.
Иной раз она почти с издевкой вспоминала про ноту с точкой, с которой уже давно все было в порядке:
— Помните, что я вам говорила? Вы мне не верили, а я нисколечко не сомневалась. Занималась себе и все считала потихоньку, иногда даже в автобусе. А домой приходила — сразу же садилась за фисгармонию, проверяла, правильно ли считала в автобусе.
Ее уже давно не надо было хвалить. Она сама себя хвалила. Обычно в ответ на такие заявления я только улыбался. Но она понимала, что я признаю ее правоту. А чтобы не выглядеть совсем уж дураком, приходилось идти на хитрости. Когда времени было
достаточно я развлекал ее всевозможными историями, из тех, что страшно всем нравятся, а особенно тем, кто сам не играет, поскольку не способен научиться, для этого нужен каторжный труд, на такое не у всякого хватает терпения, но именно такой-то ленивый, избалованный народ больше всего и любит порассуждать о «красивом», прямо обожает разную болтовню о том, какой должна быть действительно серьезная музыка:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25