Аппликатуру я похвалил, но заметил, что играть можно было помедленнее, так лучше получается, и хотя бы на первых порах надо считать про себя, а чтобы играла она естественно, без напряжения и темп не сбивался, посчитал я немного с ней вместе. Мы проиграли несколько упражнений для правой, а потом для левой руки. Хотя временами приходилось напоминать, что не нужно торопиться и напрягать запястье, но все же почти после каждого упражнения я ее хвалил:
— Прекрасно! Все у вас получается. Так мы быстро все пройдем. Только обращайте побольше внимания на запястье, на кисть и на пальцы. Даже на те, что не играют. Чтобы не разбегались как попало. Надо совсем легонько.— И рукой я показывал как.— Это очень важно, надо сразу привыкнуть, с самого начала. Потом и игра пойдет легче, и звучать будет красивее. Пальцы станут чуткими и послушными.— Я поспешно убрал руку, словно на ней еще оставались те самые бородавки, из-за которых меня невзлюбила преподавательница по фортепьяно.
— И выглядеть будет красивее и звучать...
Она слушала меня, временами с серьезным видом кивала головой, но глаза лукаво поблескивали, словно спрашивая: «Да что ты говоришь? Не может быть! А не врешь? Сам-то ты откуда это знаешь?»
Первое наше занятие затянулось. Мать Адрики несколько раз заглядывала и говорила с улыбкой:
— Все еще занимаетесь? Не надоело? Отдохните-ка лучше! Адрика, ты его совсем замучила! Пан учитель, вы уж не утомляйте ее, а то сразу всю охоту отобьете. Хоть на первый раз немножко пощадите!
По дороге домой я принялся весело насвистывать. Сначала тихонечко, про себя, потом все громче и громче. Вроде и торопиться-то было некуда, а все равно получался быстрый и веселый марш. Мать честная, какие я выводил фиоритуры! Не меньше семи маршей сочинил тогда и даже сделал инструментовку. Ну и вышагивал я под них, под эти марши собственного сочинения, а какова была инструментовка! И играл их настоящий военный оркестр, инструменты все надраены, на каждый ушло не меньше трех банок «Сидола». Р-р-раз! И оркестранты застыли навытяжку в парадном строю, на груди у них поблескивали накладки на белых тесемках. А я шагаю себе, хоть бы что, словно на параде, и сам я как будто уже лет двадцать ношу генеральские погоны. И тут гляжу, корчма у дороги, а настроение у меня — лучше не бывает, по такому случаю не грех и стопку рома пропустить. Правда, заглянув в кошелек, я несколько поостыл, но потом — эх, была не была — взял маленькую кружку пива — его и больше, и дешевле оно. И от этого пива, ей-богу, так захмелел, что засвистал еще громче.
Вот те на! Хозяйка заперла калитку, а ключа у меня нет. Если она спит, стучать бесполезно, впрочем, если и не спит — тоже!
Калитка не больно высокая, но и не из самых низких. Может, все же рискнуть? Вокруг никого нет, никто не увидит. Надо только подпрыгнуть — и все, а вдруг ручка сломается? Осторожненько, осторожненько! Ну — по-солдатски! Раз-два-три! И мы уже во дворе — ух! Ага, звезда упала! О чем это я думал? Кажется, о хозяйке. Да бог с ней, все это чушь собачья, похоже, жизнь мне начинает улыбаться...
Договорился я приходить раз в неделю. По пятницам. Ну а поскольку первый раз заявился в среду, то уже через два дня снова был там. Адрика, я это сразу понял,
занималась усердно. И я хвалил ее, по всякому поводу восторгался. Столько комплиментов отвесил, что и настоящему музыканту не зазорно было б их выслушивать.
— Смотрите не перехвалите,— унимала меня Адрика, и я спохватился, черт, нельзя перегибать палку, ей это только во вред пойдет.— Я знаю, что не стою ваших похвал.
— Да ладно, зачем скромничать. В самом деле, если так и дальше пойдет, мне скоро нечему будет вас учить. Сможете без меня обойтись. И даже обогнать в два счета.
— Ну что вы, где уж мне.
— Я ведь и сам в этом деле не бог весть как разбираюсь. Учиться начал поздно, да и халтурю много, хотя и не стоит. И не только на валторне, а йа любых духовых, а этого уж совсем ни под каким видом делать нельзя. Потому что у валторниста портится атака. И вообще я не знаю, зачем учусь. Приличного музыканта из меня все равно не получится.
— Не говорите так. Что же тогда остается мне? Если уж у вас не получится, то у меня и подавно.
— Нет, я не это .имел в виду. Вы научитесь. Но для этого нужно каждый день хотя бы немного заниматься. И главное — руки. Все внимание — на руки! Будете заниматься регулярно, увидите, как в пальцах появится чуткость.
— Вы мне это еще позавчера говорили.
— Ну и что же, знаю, что говорил, да ведь так оно и есть. И руки красивее станут, и играть будете правильно...
— ...и звучание улучшится! — добавила она и рассмеялась.— Все это я уже позавчера слышала, но когда вы ушли, меня что-то сомнения взяли.
— Но это вовсе не я придумал. Честное слово. И руки станут красивее, и звучание будет лучше.
— Не надо про мои руки, а то мне прямо неудобно. А вот насчет звучания, мне почему-то не верится, что оно лучше станет.
— Про руки ваши я ничего особенного не говорил, правда, и плохого о них сказать нечего. А то, что от правильной игры они станут лучше,— это точно.— И я опять машинально пошевелил пальцами, то ли, чтобы их показать или просто с удовольствием убедиться, что бородавок уже и след простыл.— Правда, правда, руки станут красивее и звучание тоже.
— Вот, вот, давайте вернемся к звучанию. Непонятно мне это. Ведь звучание зависит от музыкального инструмента. Можно играть тише или громче, по-моему, какую клавишу нажмешь, такой и звук получится.
— Так, да не совсем.
— Но ведь я нажимаю на клавиши. Допустим, играю я точно по нотам, правильно выдерживаю ритм и темп. Никто на меня не смотрит, только слушают мою игру, им же неизвестно, криво я ставлю пальцы или нет. И кто тут узнает, напрягала ли я запястье?
— Как это не узнают? Сразу узнают. Есть такие, что не могут узнать, а другие еще как могут. И не хотели бы, а сразу узнают.
— Кажется, я поняла. Вы, наверное, хотите сказать, что музыку надо уметь чувствовать. Например, скрипач должен каждый звук услышать заранее, должен его пальцем найти, как можно точнее нащупать, чтобы и высота и окраска были, какие надо. Только ведь на фортепьяно, да и на фисгармонии тоже, звуки прямо в инструмент заложены, каждый со своей высотой, так что здесь все проще, надо только нажать клавишу...
— Вообще-то, да. Но чем красивее мы до нее дотронемся, чем правильнее нажмем, тем лучше прозвучит. Когда постоянно занимаешься, рука становится лучше. И у пианиста и у органиста. Даже если и были у него некрасивые руки, так станут красивыми. Их делает такими музыка, и сама она становится прекрасной, если ее творят красивые, чуткие, терпеливые и старательные руки.
Она улыбнулась.
— Видно, придется заниматься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
— Прекрасно! Все у вас получается. Так мы быстро все пройдем. Только обращайте побольше внимания на запястье, на кисть и на пальцы. Даже на те, что не играют. Чтобы не разбегались как попало. Надо совсем легонько.— И рукой я показывал как.— Это очень важно, надо сразу привыкнуть, с самого начала. Потом и игра пойдет легче, и звучать будет красивее. Пальцы станут чуткими и послушными.— Я поспешно убрал руку, словно на ней еще оставались те самые бородавки, из-за которых меня невзлюбила преподавательница по фортепьяно.
— И выглядеть будет красивее и звучать...
Она слушала меня, временами с серьезным видом кивала головой, но глаза лукаво поблескивали, словно спрашивая: «Да что ты говоришь? Не может быть! А не врешь? Сам-то ты откуда это знаешь?»
Первое наше занятие затянулось. Мать Адрики несколько раз заглядывала и говорила с улыбкой:
— Все еще занимаетесь? Не надоело? Отдохните-ка лучше! Адрика, ты его совсем замучила! Пан учитель, вы уж не утомляйте ее, а то сразу всю охоту отобьете. Хоть на первый раз немножко пощадите!
По дороге домой я принялся весело насвистывать. Сначала тихонечко, про себя, потом все громче и громче. Вроде и торопиться-то было некуда, а все равно получался быстрый и веселый марш. Мать честная, какие я выводил фиоритуры! Не меньше семи маршей сочинил тогда и даже сделал инструментовку. Ну и вышагивал я под них, под эти марши собственного сочинения, а какова была инструментовка! И играл их настоящий военный оркестр, инструменты все надраены, на каждый ушло не меньше трех банок «Сидола». Р-р-раз! И оркестранты застыли навытяжку в парадном строю, на груди у них поблескивали накладки на белых тесемках. А я шагаю себе, хоть бы что, словно на параде, и сам я как будто уже лет двадцать ношу генеральские погоны. И тут гляжу, корчма у дороги, а настроение у меня — лучше не бывает, по такому случаю не грех и стопку рома пропустить. Правда, заглянув в кошелек, я несколько поостыл, но потом — эх, была не была — взял маленькую кружку пива — его и больше, и дешевле оно. И от этого пива, ей-богу, так захмелел, что засвистал еще громче.
Вот те на! Хозяйка заперла калитку, а ключа у меня нет. Если она спит, стучать бесполезно, впрочем, если и не спит — тоже!
Калитка не больно высокая, но и не из самых низких. Может, все же рискнуть? Вокруг никого нет, никто не увидит. Надо только подпрыгнуть — и все, а вдруг ручка сломается? Осторожненько, осторожненько! Ну — по-солдатски! Раз-два-три! И мы уже во дворе — ух! Ага, звезда упала! О чем это я думал? Кажется, о хозяйке. Да бог с ней, все это чушь собачья, похоже, жизнь мне начинает улыбаться...
Договорился я приходить раз в неделю. По пятницам. Ну а поскольку первый раз заявился в среду, то уже через два дня снова был там. Адрика, я это сразу понял,
занималась усердно. И я хвалил ее, по всякому поводу восторгался. Столько комплиментов отвесил, что и настоящему музыканту не зазорно было б их выслушивать.
— Смотрите не перехвалите,— унимала меня Адрика, и я спохватился, черт, нельзя перегибать палку, ей это только во вред пойдет.— Я знаю, что не стою ваших похвал.
— Да ладно, зачем скромничать. В самом деле, если так и дальше пойдет, мне скоро нечему будет вас учить. Сможете без меня обойтись. И даже обогнать в два счета.
— Ну что вы, где уж мне.
— Я ведь и сам в этом деле не бог весть как разбираюсь. Учиться начал поздно, да и халтурю много, хотя и не стоит. И не только на валторне, а йа любых духовых, а этого уж совсем ни под каким видом делать нельзя. Потому что у валторниста портится атака. И вообще я не знаю, зачем учусь. Приличного музыканта из меня все равно не получится.
— Не говорите так. Что же тогда остается мне? Если уж у вас не получится, то у меня и подавно.
— Нет, я не это .имел в виду. Вы научитесь. Но для этого нужно каждый день хотя бы немного заниматься. И главное — руки. Все внимание — на руки! Будете заниматься регулярно, увидите, как в пальцах появится чуткость.
— Вы мне это еще позавчера говорили.
— Ну и что же, знаю, что говорил, да ведь так оно и есть. И руки красивее станут, и играть будете правильно...
— ...и звучание улучшится! — добавила она и рассмеялась.— Все это я уже позавчера слышала, но когда вы ушли, меня что-то сомнения взяли.
— Но это вовсе не я придумал. Честное слово. И руки станут красивее, и звучание будет лучше.
— Не надо про мои руки, а то мне прямо неудобно. А вот насчет звучания, мне почему-то не верится, что оно лучше станет.
— Про руки ваши я ничего особенного не говорил, правда, и плохого о них сказать нечего. А то, что от правильной игры они станут лучше,— это точно.— И я опять машинально пошевелил пальцами, то ли, чтобы их показать или просто с удовольствием убедиться, что бородавок уже и след простыл.— Правда, правда, руки станут красивее и звучание тоже.
— Вот, вот, давайте вернемся к звучанию. Непонятно мне это. Ведь звучание зависит от музыкального инструмента. Можно играть тише или громче, по-моему, какую клавишу нажмешь, такой и звук получится.
— Так, да не совсем.
— Но ведь я нажимаю на клавиши. Допустим, играю я точно по нотам, правильно выдерживаю ритм и темп. Никто на меня не смотрит, только слушают мою игру, им же неизвестно, криво я ставлю пальцы или нет. И кто тут узнает, напрягала ли я запястье?
— Как это не узнают? Сразу узнают. Есть такие, что не могут узнать, а другие еще как могут. И не хотели бы, а сразу узнают.
— Кажется, я поняла. Вы, наверное, хотите сказать, что музыку надо уметь чувствовать. Например, скрипач должен каждый звук услышать заранее, должен его пальцем найти, как можно точнее нащупать, чтобы и высота и окраска были, какие надо. Только ведь на фортепьяно, да и на фисгармонии тоже, звуки прямо в инструмент заложены, каждый со своей высотой, так что здесь все проще, надо только нажать клавишу...
— Вообще-то, да. Но чем красивее мы до нее дотронемся, чем правильнее нажмем, тем лучше прозвучит. Когда постоянно занимаешься, рука становится лучше. И у пианиста и у органиста. Даже если и были у него некрасивые руки, так станут красивыми. Их делает такими музыка, и сама она становится прекрасной, если ее творят красивые, чуткие, терпеливые и старательные руки.
Она улыбнулась.
— Видно, придется заниматься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25