Существует масса детективного чтива, которое я тоже поглощаю, когда не могу заснуть. Кое-что меня даже увлекает, взять хотя бы Ниро Вольфа, моего любимца. Носа не высунет из дому, а при этом нет тайны, которую бы он не раскрыл. Иногда я с удовольствием представляю себе в подобной ситуации капитана Бавора, мне хочется снять с него эти вечные шерстяные костюмы и экстравагантные сорочки и уложить в кресло, которое выдерживает без малого полтора центнера. А я был бы его шустрым и подвижным Арчи Гудвином (унаследовав и его неотразимость для девушек, с его волосами цвета меда).
Каждая история с участием Вольфа сфокусирована на выяснении способа, каким был насильственно умерщвлен человек, а о том, кого это коснулось роковым образом, вы по большей части не узнаете ровно ничего. Столь же экстравагантное чтение представляют собой и истории о Пери Мазоне. Приходит девушка, у которой потерялась любимая собачка. «Гм, дело серьезное»,— говорит проницательный адвокат, и, действительно, девушку тут же обвиняют в убийстве, и вот Пери уже блистает в зале судебных заседаний.
Я устроен несколько иначе: больше чем «как» меня всегда интересовало «почему». Мне хочется доискаться причин, отчего из обыкновенного младенца, доставленного из родильного дома, орущего, со сморщенной кожей, лишенного каких бы то ни было особых примет, анонимного до такой степени, что, не будь его имя написано химическим карандашом на ляжке, вы не отличили бы его от остальных,— отчего из этого младенца вырастает либо хороший, либо плохой человек. Время от времени Экснер принимается надо мной подтрунивать, называет меня кри-миналистом-профилактиком. Весьма несправедливо, я бы сказал.
Как я уже проговорился, живу я в Южном городе. Я наблюдаю за ватагами детворы, вырастающей фактически без родителей, болтающейся целыми днями и даже вечерами без всякого присмотра. Гадаю, через какое время эти стайки, для которых самое большое развлечение — галдеть, высмеивать прохожих, порой подставить кому-нибудь подножку или дать по уху малышу, посланному в магазин,—превратятся в настоящую шпану и станут нашими подопечными? Где проходит граница, за которой игры пацанов превращаются в преступления? Когда среди беззаботного галдежа вылупляется чудовище, подобное тому, какое бесчинствует на футбольных матчах, которому уже недостаточно кричать, а надо во что бы то ни стало показывать силу, пинать всех без разбору, во что бы то ни стало унижать, расквашивать носы, исполосовывать чьи-то спины палками или цепями? Отсюда уже всего лишь шажок к познанию того, что чужой страх сладок, а поскольку человек — существо практичное, то в тот самый момент, когда он кого-нибудь трахнет по башке, он смекает, что в данной ситуации имеет смысл еще и отобрать у жертвы кошелек, раз уж на то пошло; побеждает более сильный, а победитель имеет право на военную добычу — так воспитала нас история рода человеческого.
Я вижу, как Экснер улыбается. Но ведь не все, Бер-тик, такие! В конце концов так ведет себя лишь часть людей, часть молодежи. Но не все ли мне равно, получу ли я по кумполу от всего рода человеческого или только от одной его части? Это аргумент вроде того, как если бы я сказал: хоть у меня и заражение крови, но, по счастью, только на одной руке, остальное мое тело здорово. У меня воспаление слепой кишки, но стоит ли тревожиться, ведь это лишь незначительная часть человеческого организма, в остальном он работает надежно!
Я с головой ушел в дело Ферды, и если бы меня сейчас отстранили, то все равно продолжал бы расследование на свой страх и риск, взял бы отпуск, больничный, пошел бы не знаю на что, лишь бы довести дело до конца. Я хочу вызнать все, что когда-либо натворил Ферец-кий; сделать это хотя бы ради того, чтобы предостеречь других. Девиз «Мертвые учат живых», который на глазах у всех студентов-медиков, следовало бы пришпилить где-нибудь и нам.
Ты излишне патетичен, Бертик.
Ладно, эмоциональную форму я беру назад, но содержание оставляю прежним.
Глава VIII
Я СНОВА ЕДУ НА СЕВЕР,
направляясь в воинскую часть, где когда-то Ферда Ферец-кий провел приблизительно одну двадцатую отпущенного ему судьбой времени. Я непрестанно напоминаю себе, что речь идет о двух годах жизни. О тех двух годах, когда завершается становление, когда решается, какими мы будем.
Один из моих принципов гласит: никогда ничему не удивляться. На белом свете происходят вещи естественные и противоестественные, и уж если мы сталкиваемся даже с чудесами, то с какой же стати недоумевать по поводу явлений обыденных? Так-то оно так, но, несмотря на это, я качаю головой. Временами прыскаю со смеху. Опять Ферда обвел всех нас вокруг пальца — не первый раз, но и не последний.
В военном комиссариате меня приняли без обычных сетований, вроде того, что, мол, и без меня у них работы выше головы, что из-за хлопот, которые я им доставлю, они просто-напросто пойдут ко дну, не выдержат давления пара в котлах, в топку которых все время подбрасывают уголь. Районный военком отмечал день рождения. Точнее, собирался отмечать. Где-то рядом звонко плескалась вода, льющаяся на бутылки; секретарши важно проносили пакеты, на которых проступали масляные пятна. Ко мне военком отнесся как к закуске. Как к дивертисменту, который поможет ему скоротать час до того, как можно будет вытащить пробку из первой бутылки.
Он распорядился принести личное дело Ферды, раскрыл его, потом откинулся и так накренил стул, что я испугался, как бы он не упал. Вслед за этим военком разразился гомерическим хохотом.
— Так вы считаете, что Ферецкий был парашютистом? Кто вам такое наплел? Сам Ферецкий? Эдакий фрукт! Да таким, как он, в армии одна дорога — в стройбаты!
— Как?!
— Вот так! Куда еще такого типа? Ведь когда он призывался, на нем висела судимость — условный срок. Я не хочу сказать, что и порядочный человек не может оказаться за решеткой. Это запросто — стоит задремать за рулем, как наломаете дров, и вас тут же за шкирку. Приударил кто за вашей кралей, врежете ему разок без долгих слов —и извольте бриться. Это мы понимаем, всякое может случиться. Но с такими, как Ферецкий, мы не церемонимся. Набезобразничал в интернате, отделал
салажонка, нет, в подразделении от такого добра не жди. « Шагом марш строить шоссейки. Как я вижу, свой условный срок Ферецкий принял близко к сердцу. Тут за ним , ни одного взыскания, о котором стоило бы говорить. Кое-какие нарушения по части обмундирования, за что разок-другой лишают увольнения, неряшливость, обычная ерунда. Ни поощрений, ни взысканий. Середнячок.
— Гм. Так что от вас я мало что узнаю.
— А чего вы хотите? Во всех характеристиках одна и та же трепотня. Трудолюбивый, добросовестный, пользуется любовью в коллективе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Каждая история с участием Вольфа сфокусирована на выяснении способа, каким был насильственно умерщвлен человек, а о том, кого это коснулось роковым образом, вы по большей части не узнаете ровно ничего. Столь же экстравагантное чтение представляют собой и истории о Пери Мазоне. Приходит девушка, у которой потерялась любимая собачка. «Гм, дело серьезное»,— говорит проницательный адвокат, и, действительно, девушку тут же обвиняют в убийстве, и вот Пери уже блистает в зале судебных заседаний.
Я устроен несколько иначе: больше чем «как» меня всегда интересовало «почему». Мне хочется доискаться причин, отчего из обыкновенного младенца, доставленного из родильного дома, орущего, со сморщенной кожей, лишенного каких бы то ни было особых примет, анонимного до такой степени, что, не будь его имя написано химическим карандашом на ляжке, вы не отличили бы его от остальных,— отчего из этого младенца вырастает либо хороший, либо плохой человек. Время от времени Экснер принимается надо мной подтрунивать, называет меня кри-миналистом-профилактиком. Весьма несправедливо, я бы сказал.
Как я уже проговорился, живу я в Южном городе. Я наблюдаю за ватагами детворы, вырастающей фактически без родителей, болтающейся целыми днями и даже вечерами без всякого присмотра. Гадаю, через какое время эти стайки, для которых самое большое развлечение — галдеть, высмеивать прохожих, порой подставить кому-нибудь подножку или дать по уху малышу, посланному в магазин,—превратятся в настоящую шпану и станут нашими подопечными? Где проходит граница, за которой игры пацанов превращаются в преступления? Когда среди беззаботного галдежа вылупляется чудовище, подобное тому, какое бесчинствует на футбольных матчах, которому уже недостаточно кричать, а надо во что бы то ни стало показывать силу, пинать всех без разбору, во что бы то ни стало унижать, расквашивать носы, исполосовывать чьи-то спины палками или цепями? Отсюда уже всего лишь шажок к познанию того, что чужой страх сладок, а поскольку человек — существо практичное, то в тот самый момент, когда он кого-нибудь трахнет по башке, он смекает, что в данной ситуации имеет смысл еще и отобрать у жертвы кошелек, раз уж на то пошло; побеждает более сильный, а победитель имеет право на военную добычу — так воспитала нас история рода человеческого.
Я вижу, как Экснер улыбается. Но ведь не все, Бер-тик, такие! В конце концов так ведет себя лишь часть людей, часть молодежи. Но не все ли мне равно, получу ли я по кумполу от всего рода человеческого или только от одной его части? Это аргумент вроде того, как если бы я сказал: хоть у меня и заражение крови, но, по счастью, только на одной руке, остальное мое тело здорово. У меня воспаление слепой кишки, но стоит ли тревожиться, ведь это лишь незначительная часть человеческого организма, в остальном он работает надежно!
Я с головой ушел в дело Ферды, и если бы меня сейчас отстранили, то все равно продолжал бы расследование на свой страх и риск, взял бы отпуск, больничный, пошел бы не знаю на что, лишь бы довести дело до конца. Я хочу вызнать все, что когда-либо натворил Ферец-кий; сделать это хотя бы ради того, чтобы предостеречь других. Девиз «Мертвые учат живых», который на глазах у всех студентов-медиков, следовало бы пришпилить где-нибудь и нам.
Ты излишне патетичен, Бертик.
Ладно, эмоциональную форму я беру назад, но содержание оставляю прежним.
Глава VIII
Я СНОВА ЕДУ НА СЕВЕР,
направляясь в воинскую часть, где когда-то Ферда Ферец-кий провел приблизительно одну двадцатую отпущенного ему судьбой времени. Я непрестанно напоминаю себе, что речь идет о двух годах жизни. О тех двух годах, когда завершается становление, когда решается, какими мы будем.
Один из моих принципов гласит: никогда ничему не удивляться. На белом свете происходят вещи естественные и противоестественные, и уж если мы сталкиваемся даже с чудесами, то с какой же стати недоумевать по поводу явлений обыденных? Так-то оно так, но, несмотря на это, я качаю головой. Временами прыскаю со смеху. Опять Ферда обвел всех нас вокруг пальца — не первый раз, но и не последний.
В военном комиссариате меня приняли без обычных сетований, вроде того, что, мол, и без меня у них работы выше головы, что из-за хлопот, которые я им доставлю, они просто-напросто пойдут ко дну, не выдержат давления пара в котлах, в топку которых все время подбрасывают уголь. Районный военком отмечал день рождения. Точнее, собирался отмечать. Где-то рядом звонко плескалась вода, льющаяся на бутылки; секретарши важно проносили пакеты, на которых проступали масляные пятна. Ко мне военком отнесся как к закуске. Как к дивертисменту, который поможет ему скоротать час до того, как можно будет вытащить пробку из первой бутылки.
Он распорядился принести личное дело Ферды, раскрыл его, потом откинулся и так накренил стул, что я испугался, как бы он не упал. Вслед за этим военком разразился гомерическим хохотом.
— Так вы считаете, что Ферецкий был парашютистом? Кто вам такое наплел? Сам Ферецкий? Эдакий фрукт! Да таким, как он, в армии одна дорога — в стройбаты!
— Как?!
— Вот так! Куда еще такого типа? Ведь когда он призывался, на нем висела судимость — условный срок. Я не хочу сказать, что и порядочный человек не может оказаться за решеткой. Это запросто — стоит задремать за рулем, как наломаете дров, и вас тут же за шкирку. Приударил кто за вашей кралей, врежете ему разок без долгих слов —и извольте бриться. Это мы понимаем, всякое может случиться. Но с такими, как Ферецкий, мы не церемонимся. Набезобразничал в интернате, отделал
салажонка, нет, в подразделении от такого добра не жди. « Шагом марш строить шоссейки. Как я вижу, свой условный срок Ферецкий принял близко к сердцу. Тут за ним , ни одного взыскания, о котором стоило бы говорить. Кое-какие нарушения по части обмундирования, за что разок-другой лишают увольнения, неряшливость, обычная ерунда. Ни поощрений, ни взысканий. Середнячок.
— Гм. Так что от вас я мало что узнаю.
— А чего вы хотите? Во всех характеристиках одна и та же трепотня. Трудолюбивый, добросовестный, пользуется любовью в коллективе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76