), но в отношении Ковача к нему это ничего не изменило. Он вспоминает о нем с отрадой: вот Бадюра стоит на пороге, рослый, дерзкий, загорелый, на ногах кеды, в руке покачивается сумка.
— Двадцать девять в тени, а ты паришься дома? А ну-ка живо надевай плавки, а не то схлопочешь!
— Еще не родился тот, от кого я мог бы схлопотать,— отзывается Ковач самоуверенно.
Я иду на реку, не будет ли ваша милость столь беневолентна («бене» в данном случае означает «хороший», а продолжение от слова «вол»). Короче, не будешь ли ты столь любезным туром, чтобы пойти со мной?
— Идем, так и быть!
Он берет подстилку, натягивает плавки и шорты. К пряжке ремня прикрепляет цепочку с ключами.
— Я готов.
Друзья идут вдоль реки, переступают через загорающих сограждан, петляют меж зонтиков. Посмеиваются над листиками одуванчиков, которыми некоторые изнеженные дамочки предохраняют свои носы от ожога. Иногда наступают на чей-нибудь завтрак. На излучине, облюбованной молодежью, Ковач начинает озираться по сторонам.
— Высматриваешь что-то конкретное, Иржик? Давай высматривать вместе.
— Нет, нет...
— Ну тогда давай заляжем в тени, вон под той вербой. -— Погоди...
— Если тебя интересуют девчонки, то ими тут, по моим наблюдениям, хоть пруд пруди.
Избранница Ковача расположилась метрах в ста пятидесяти от них с веселой компанией однокашников. Иржи небрежно кивает Ирене и расстилает подстилку неподалеку от нее. Приятель Бадюра не произносит ни слова. Приятель наблюдает за ним сквозь большие темные очки с зеркальными стеклами, которые закрывают пол-лица, так что не разобрать, куда он, собственно говоря, смотрит и какое у него при зтом выражение лица. Он молча раздевается. С криком бросается в воду.
Ковач следует за ним. Вместе они плывут против течения, затем ложатся на спину, и река относит их назад. Благословеннейшая из рек, ибо прекрасная Ирена уже тоже в воде. Она стянула волосы в узел и плывет, погружая губы в реку и с каждым толчком вдыхая в нее жизнь.
Бадюра прыгает на одной ноге, указательными пальцами буравит уши, в то время как Ковач продолжает плавать, дважды или трижды устремляясь девушке наперерез и всякий раз улыбаясь:
— Привет, вот так встреча! Как поживаешь?
Расставив ноги, Ирена стоит на траве. Губами зажимает дюжину шпилек, голова слегка запрокинута, руки подняты, вытирается полотенцем с голубыми корабликами. Ковач чуть не лишается рассудка. Он умрет, если она не достанется ему, умрет, едва достигнув совершеннолетия, испортит статистику органам здравоохранения.
Компания Ирены перебрасывается мячом. Подача, пас, пас. Ребята выглядят довольно тщедушньши, девочки же — сплошь зрелые, привлекательные. Мяч скользит по траве к двум приятелям. Бадюра вытягивает ногу, словно желая
отфутболить мяч на другой берег реки, потом ухмыляется < и встает. Он подбрасывает мяч и ударяет по нему снизу ладонью, сложенной лодочкой.
— Спасибо!
— О-о... не за что! Но, насколько распознают мои старые глаза, в вашем кругу есть зазор. Мяч каждый раз будет залетать к нам, и нашей научной беседе — хана. Так что уж мы с вами немного попасуем,— предлагает он вяло.
— Конечно! Давайте!
Приятели вступают в игру. Бадюра — звезда дня, зато Ковач пропускает мячи, которые взял бы даже безрукий. Все идут купаться. Иржи подходит к Ирене.
— У тебя сгорела спина.
— А все потому, что никто не хочет меня намазать.
— Ну я могу.
— Спасибо, учту!
Они плавают рядом и молчат. Выходят на берег и молчат. Ковач готов рвать на себе волосы оттого, что не знает, как поддержать разговор.
(Один мой добрый приятель привез мне с Востока три вырезанные из дерева обезьянки. Одна закрывает глаза, другая затыкает уши, третья подмигивает и сжимает мордочку лапкой. Якобы они символизируют какие-то древние добродетели. Как бы не так. Это аллегория влюбленного юноши, который не видит, не слышит и говорить тоже не в состоянии.)
— Это бывает,—произносит Бадюра успокаивающе.— Это вполне нормально. На, закури!
— Что бывает? Что нормально?—огрызается Ковач.
— Тявкай на чужих, а я твой друг. Я вон исщелкал на нее ради тебя все шестнадцать кадров. Сперва я думал, что мы с тобой пару раз сфотографируемся вместе на прощание, ну да мы еще успеем.
— Понимаешь, Бадюра...
— Мне не надо ничего объяснять. Кого выбрал, того и выбрал, хотя, по-моему, она немного молода, а? Ну да это твое дело. В полдевятого они все идут в летний кинотеатр.
— Откуда ты знаешь?
— Не забывай, что моему отцу дали прозвище «Око». А я ведь в отца.
— Пойдем с ними. Пойдем, а? Понимаешь, когда я один, у меня разговор не клеится.
— Ради тебя, дружище, я готов на все. Но ведь этим шельмам в их возрасте подавай парня, уверенного в себе! Карауль ее возле дома.
Так ты...
— Спокойствие, главное — спокойствие. Фотографии заброшу завтра. Ирена подходит, протягивает Иржи масло для загара и подставляет спину. Бадюра с деликатной поспешностью бросается в реку.
— Только осторожно, пожалуйста.
— Между прочим, я бы просто не мог сделать тебе больно.
Мы получили солидное образование, составной частью которого было вдумчивое чтение классических стихов. Классики противоречат друг другу, пожалуй, во всем, кроме одного — восприятия вечернего августовского неба... Но знаете, что я вам скажу? Августовское небо по сравнению с глазами красивой девушки — сущая чепуха. У Иржи Ковача начинают дрожать руки и язык опять выходит из повиновения.
— Э-э... Гм... Ты идешь вечером в кино?
— Иду. Мы только что договорились с девчонками. Откуда ты знаешь?
— Я бы тоже пошел,— роняет Ковач.
Уже добрых пять минут поглаживает он девичью спину, и шнурок верхней части ее купального костюма приводит его в экстаз.
Ирена вскакивает.
— Спасибо!-— бросает она.
— Когда свадьба?— кричит лучшая Иренина подруга Дана, стреляя глазами в Ковача.
— Не так страшно будет возвращаться вечером!—восклицает Ирена и убегает, а Иржи блаженно размазывает по лицу остаток масла, лоснящегося на ладонях.
— Я ТЕБЯ УЖАСНО ЛЮБЛЮ,—
сказал он ей за три дня до отъезда.— Давай начихаем на всю эту компанию и махнем куда-нибудь на пару!
— Гм. Я тебя тоже люблю. Но не подождать ли нам еще немного, как ты думаешь?
— Да ведь я уже сижу на чемоданах! Два года меня не будет!
— А когда вернешься, мне будет почти восемнадцать. По-моему, лучше подождать.
При этом она думает о матери, которая вскрывает письма дочери. О набивших оскомину нравоучениях. Любовь— прекрасная штука, но она еще никого не прокормила. Сперва нужно встать на ноги, а уж потом, и то не сразу, обзаводиться детьми.
— Пеняй на себя, если я застану тебя с парнем!
Он пытается ее поцеловать, но Ирена сопротивляется:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
— Двадцать девять в тени, а ты паришься дома? А ну-ка живо надевай плавки, а не то схлопочешь!
— Еще не родился тот, от кого я мог бы схлопотать,— отзывается Ковач самоуверенно.
Я иду на реку, не будет ли ваша милость столь беневолентна («бене» в данном случае означает «хороший», а продолжение от слова «вол»). Короче, не будешь ли ты столь любезным туром, чтобы пойти со мной?
— Идем, так и быть!
Он берет подстилку, натягивает плавки и шорты. К пряжке ремня прикрепляет цепочку с ключами.
— Я готов.
Друзья идут вдоль реки, переступают через загорающих сограждан, петляют меж зонтиков. Посмеиваются над листиками одуванчиков, которыми некоторые изнеженные дамочки предохраняют свои носы от ожога. Иногда наступают на чей-нибудь завтрак. На излучине, облюбованной молодежью, Ковач начинает озираться по сторонам.
— Высматриваешь что-то конкретное, Иржик? Давай высматривать вместе.
— Нет, нет...
— Ну тогда давай заляжем в тени, вон под той вербой. -— Погоди...
— Если тебя интересуют девчонки, то ими тут, по моим наблюдениям, хоть пруд пруди.
Избранница Ковача расположилась метрах в ста пятидесяти от них с веселой компанией однокашников. Иржи небрежно кивает Ирене и расстилает подстилку неподалеку от нее. Приятель Бадюра не произносит ни слова. Приятель наблюдает за ним сквозь большие темные очки с зеркальными стеклами, которые закрывают пол-лица, так что не разобрать, куда он, собственно говоря, смотрит и какое у него при зтом выражение лица. Он молча раздевается. С криком бросается в воду.
Ковач следует за ним. Вместе они плывут против течения, затем ложатся на спину, и река относит их назад. Благословеннейшая из рек, ибо прекрасная Ирена уже тоже в воде. Она стянула волосы в узел и плывет, погружая губы в реку и с каждым толчком вдыхая в нее жизнь.
Бадюра прыгает на одной ноге, указательными пальцами буравит уши, в то время как Ковач продолжает плавать, дважды или трижды устремляясь девушке наперерез и всякий раз улыбаясь:
— Привет, вот так встреча! Как поживаешь?
Расставив ноги, Ирена стоит на траве. Губами зажимает дюжину шпилек, голова слегка запрокинута, руки подняты, вытирается полотенцем с голубыми корабликами. Ковач чуть не лишается рассудка. Он умрет, если она не достанется ему, умрет, едва достигнув совершеннолетия, испортит статистику органам здравоохранения.
Компания Ирены перебрасывается мячом. Подача, пас, пас. Ребята выглядят довольно тщедушньши, девочки же — сплошь зрелые, привлекательные. Мяч скользит по траве к двум приятелям. Бадюра вытягивает ногу, словно желая
отфутболить мяч на другой берег реки, потом ухмыляется < и встает. Он подбрасывает мяч и ударяет по нему снизу ладонью, сложенной лодочкой.
— Спасибо!
— О-о... не за что! Но, насколько распознают мои старые глаза, в вашем кругу есть зазор. Мяч каждый раз будет залетать к нам, и нашей научной беседе — хана. Так что уж мы с вами немного попасуем,— предлагает он вяло.
— Конечно! Давайте!
Приятели вступают в игру. Бадюра — звезда дня, зато Ковач пропускает мячи, которые взял бы даже безрукий. Все идут купаться. Иржи подходит к Ирене.
— У тебя сгорела спина.
— А все потому, что никто не хочет меня намазать.
— Ну я могу.
— Спасибо, учту!
Они плавают рядом и молчат. Выходят на берег и молчат. Ковач готов рвать на себе волосы оттого, что не знает, как поддержать разговор.
(Один мой добрый приятель привез мне с Востока три вырезанные из дерева обезьянки. Одна закрывает глаза, другая затыкает уши, третья подмигивает и сжимает мордочку лапкой. Якобы они символизируют какие-то древние добродетели. Как бы не так. Это аллегория влюбленного юноши, который не видит, не слышит и говорить тоже не в состоянии.)
— Это бывает,—произносит Бадюра успокаивающе.— Это вполне нормально. На, закури!
— Что бывает? Что нормально?—огрызается Ковач.
— Тявкай на чужих, а я твой друг. Я вон исщелкал на нее ради тебя все шестнадцать кадров. Сперва я думал, что мы с тобой пару раз сфотографируемся вместе на прощание, ну да мы еще успеем.
— Понимаешь, Бадюра...
— Мне не надо ничего объяснять. Кого выбрал, того и выбрал, хотя, по-моему, она немного молода, а? Ну да это твое дело. В полдевятого они все идут в летний кинотеатр.
— Откуда ты знаешь?
— Не забывай, что моему отцу дали прозвище «Око». А я ведь в отца.
— Пойдем с ними. Пойдем, а? Понимаешь, когда я один, у меня разговор не клеится.
— Ради тебя, дружище, я готов на все. Но ведь этим шельмам в их возрасте подавай парня, уверенного в себе! Карауль ее возле дома.
Так ты...
— Спокойствие, главное — спокойствие. Фотографии заброшу завтра. Ирена подходит, протягивает Иржи масло для загара и подставляет спину. Бадюра с деликатной поспешностью бросается в реку.
— Только осторожно, пожалуйста.
— Между прочим, я бы просто не мог сделать тебе больно.
Мы получили солидное образование, составной частью которого было вдумчивое чтение классических стихов. Классики противоречат друг другу, пожалуй, во всем, кроме одного — восприятия вечернего августовского неба... Но знаете, что я вам скажу? Августовское небо по сравнению с глазами красивой девушки — сущая чепуха. У Иржи Ковача начинают дрожать руки и язык опять выходит из повиновения.
— Э-э... Гм... Ты идешь вечером в кино?
— Иду. Мы только что договорились с девчонками. Откуда ты знаешь?
— Я бы тоже пошел,— роняет Ковач.
Уже добрых пять минут поглаживает он девичью спину, и шнурок верхней части ее купального костюма приводит его в экстаз.
Ирена вскакивает.
— Спасибо!-— бросает она.
— Когда свадьба?— кричит лучшая Иренина подруга Дана, стреляя глазами в Ковача.
— Не так страшно будет возвращаться вечером!—восклицает Ирена и убегает, а Иржи блаженно размазывает по лицу остаток масла, лоснящегося на ладонях.
— Я ТЕБЯ УЖАСНО ЛЮБЛЮ,—
сказал он ей за три дня до отъезда.— Давай начихаем на всю эту компанию и махнем куда-нибудь на пару!
— Гм. Я тебя тоже люблю. Но не подождать ли нам еще немного, как ты думаешь?
— Да ведь я уже сижу на чемоданах! Два года меня не будет!
— А когда вернешься, мне будет почти восемнадцать. По-моему, лучше подождать.
При этом она думает о матери, которая вскрывает письма дочери. О набивших оскомину нравоучениях. Любовь— прекрасная штука, но она еще никого не прокормила. Сперва нужно встать на ноги, а уж потом, и то не сразу, обзаводиться детьми.
— Пеняй на себя, если я застану тебя с парнем!
Он пытается ее поцеловать, но Ирена сопротивляется:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76