С приходом зимы разговоры о возможности открытия второго фронта на Западе утихли. Еще несколько месяцев тому назад второй фронт казался многим надеждой на спасение; сейчас же люди верили в свои силы и были готовы до дна испить чашу военных испытаний. Но и в этот тихий период войны многие семьи теряли отцов, сыновей, братьев...
В то время, когда затишье на фронтах казалось вечным, когда Тихий Дон, как и века назад, катил свои воды, слизывая ледяной волной прибрежный снег, когда холодный ветер гнал по степи поземку,— в это время в обманчивой тишине готовилось великое Сталинградское наступление.
Даже гениальному человеку трудно предсказать, какой ход и размах получит начавшееся военное движение, что оно будет значить для истории, что изменит в жизни народов. Но вот события совершились, и люди приписывают легендарную проницательность какому-то одному человеку, считают его творцом многих чудес, хотя от века ни одного чуда не совершалось в жизни и не чудеса двигали историю. Лишь стремлением, волей и великим трудом миллионов людей созревает урожай жизни. Этот урожай мог быть уничтожен гневом природы, с которым не в силах сладить мысль и воля одного человека, будь он даже не простым смертным, а сказочным богатырем; погибнуть бы этому урожаю, если бы не воля, не труд, не подвиг миллионов.
...Группа бойцов-пехотинцев спускалась с западных возвышенных берегов Дона в Арчадинскую долину. Они шли размеренной походкой рабочих людей, идущих в поле или на завод.
Ни разу Савин, сын тульского оружейника, не подумал о том, что его когда-нибудь сочтут героем, необыкновенным человекам; не думали никогда об этом и шагавшие рядом с ним Каро Хачикян и Николай Ивчук. Недавно троих друзей наградили орденом Красной Звезды, но и эта награда не лишила их скромности, неизменно присущей чернорабочим людям войны. И сейчас они шли так же, как шли весь этот год, как шли этой весной, когда вражеские танки прорвались к штабу полка и они связками гранат уничтожили панцирные германские машины. Они шли работать. Смерть была каждый день рядом, они не страшились ее, но никогда не забывали о ней. Так индийские укротители змей подчиняют своей воле страшную, смертоносную кобру, но каждую секунду бывают настороже, ожидая молниеносного укуса.
— Вот бы вернуться летом в Вовчу, хорошо бы как,— сказал Савин Ивчуку.— Я сейчас думал об этом.
— Вовча моя далеко,— грустно ответил Ивчук,— и в твой Ереван, Каро, теперь надо ехать через Среднюю Азию, полсвета проехать.
— Чудак, ты меня географии не учи,— перебил его Савин,— просто помечталось мне.
— А ты не мечтай, крылья не выдержат.
— Выдержат. Да и ты небось не раз во сне свою Вовчу видел.
— Ну и что, кто только снов не видит?
— Черви снов не видят. Я во сне даже до Марса долетал, а Марс подальше, чем Вовча. Но знаешь, кто больше всех тянется в Вовчу? Ираклий Микабе-ридзе... Но ты не грусти, дружба, дойдем и мы до Вовчи,— сказал Савин, глядя на печальное лицо Ивчука.
— А кого там найдем, вот вопрос?
— Всех найдем. Сестра твоя боевая, не пропадет. Будь уверен — не пропадет она! Я о твоих родных беспокоюсь, как о своих.
И молчаливый Каро вспомнил в эти минуты Шуру Ивчук, ее мать и могилу Седы под яблоней. Как тяжело, должно быть, Ивчуку: мать и сестра его остались в городе, захваченном врагом...
Савин, поглядев на Хачикяна, сказал:
— Я думаю не только о Вовче, но соображаю и о поездке в Ереван. Останусь жив — весь мир будет мой! Тогда, конечно, построят одноместные самолеты, сяду со своего тульского двора и пошел на Вовчу, Ереван, Киев! И с девчонками буду назначать свидания на небе, поплывешь с девахой посреди лунного света.
— Завтра ты на танке поплывешь к немецким окопам, а уж потом — в лунном свете,— сказал Ивчук.
— Коля,— обратился Савин,— я очень прошу тебя, Коля, не будь таким вредным. Не спускай меня на землю, пока я по небу летаю.
Он оглянулся и увидел, что следом за ними шли Ухабов л Веселый. Видимо, Веселый сочувствовал осужденному лейтенанту. Ухабов эту дружбу молодого солдата объяснял по-своему, Ухабову казалось, что Веселый симпатизирует ему, что в их настроениях есть что-то общее, хотя два дня назад Веселый рассердился, когда Ухабов в шутку назвал его настроение ухабовщиной. По мнению Ухабова, именно с той минуты, они поняли друг друга, а вернее даже с той минуты, когда было отвергнуто заявление Веселого о приеме в партию.
Каждый из них по-своему воспринял недавнюю встречу с генералом Луганским. Веселый вспоминал, как генерал вошел к ним в окоп с начальником политотдела и Бурденко. Все бойцы стали по команде
«смирно». Генерал поздоровался, задыхаясь от одышки, сел, проговорил: «Старость — не радость». Отдышавшись, он сказал: «Знаете, ребята, в чем ваша большая сила, ваше большое богатство? В молодости! К сожалению, молодежь не понимает, какое это счастье. Вот я генерал, но я бы отдал свое звание, если бы мне вместе со снайперским ружьем и одеждой солдата дали вашу молодость. Этот окоп стал бы мне приятнее самых удобных генеральских блиндажей. Что,— улыбаетесь, не верите? Вот поживете с мое, вспомните мои слова...»
Веселый набрался смелости и возразил: «Но вы были в нашем возрасте, товарищ генерал, и тогда вам это не казалось счастьем».
Генерал внимательно посмотрел на красноармейца своими большими черными глазами. В это время Бурденко доложил: «Товарищ генерал, це и есть Веселый, вы его спрашивали». Генерал проговорил: «Вот ты какой, Веселый. А где твой глубокий окоп, окоп победы? Про этот окоп нужно помнить. Мы смотрели на тебя издали и гордились тобой. Неужели ты не чувствовал, что на тебя много народу смотрит? Чувствовал или нет, Веселый? А ну-ка, вспомни!»
И тут же генерал добавил: «Я могу тебе кое-что обещать, Веселый. Когда решишь, что готов вступить в партию, напиши мне, я дам тебе рекомендацию. Устав это дело разрешает. Согласен?»
— Согласен,— ответил Веселый.
После этого разговора с души Веселого будто спал камень.
Он шел рядом с Ухабовым и снова видел лицо генерала, слышал его речь.
— А кто здесь Ухабов? — спросил генерал. Ухабов сделал шаг вперед. Генерал встал,
приложил ладонь к груди разжалованного лейтенанта. «Здесь спокойно?» — спросил он. «Спокойно, товарищ генерал»,— ответил Ухабов. Генерал покачал головой: «Не порадовал ты меня ответом, Ухабов, а я думал, что совесть тебя мучает».
Генерал помолчал, потом проговорил: «Натворил ты делов, Ухабов. Люди, вроде нас с тобой, которым доверена судьба других, не должны решать с кондачка. Ну что поделаешь, повоюй пока рядовым. Подполковник Кобуров обещает ходатайствовать о твоем восстановлении в звании лейтенанта, если покажешь себя в предстоящих боях».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
В то время, когда затишье на фронтах казалось вечным, когда Тихий Дон, как и века назад, катил свои воды, слизывая ледяной волной прибрежный снег, когда холодный ветер гнал по степи поземку,— в это время в обманчивой тишине готовилось великое Сталинградское наступление.
Даже гениальному человеку трудно предсказать, какой ход и размах получит начавшееся военное движение, что оно будет значить для истории, что изменит в жизни народов. Но вот события совершились, и люди приписывают легендарную проницательность какому-то одному человеку, считают его творцом многих чудес, хотя от века ни одного чуда не совершалось в жизни и не чудеса двигали историю. Лишь стремлением, волей и великим трудом миллионов людей созревает урожай жизни. Этот урожай мог быть уничтожен гневом природы, с которым не в силах сладить мысль и воля одного человека, будь он даже не простым смертным, а сказочным богатырем; погибнуть бы этому урожаю, если бы не воля, не труд, не подвиг миллионов.
...Группа бойцов-пехотинцев спускалась с западных возвышенных берегов Дона в Арчадинскую долину. Они шли размеренной походкой рабочих людей, идущих в поле или на завод.
Ни разу Савин, сын тульского оружейника, не подумал о том, что его когда-нибудь сочтут героем, необыкновенным человекам; не думали никогда об этом и шагавшие рядом с ним Каро Хачикян и Николай Ивчук. Недавно троих друзей наградили орденом Красной Звезды, но и эта награда не лишила их скромности, неизменно присущей чернорабочим людям войны. И сейчас они шли так же, как шли весь этот год, как шли этой весной, когда вражеские танки прорвались к штабу полка и они связками гранат уничтожили панцирные германские машины. Они шли работать. Смерть была каждый день рядом, они не страшились ее, но никогда не забывали о ней. Так индийские укротители змей подчиняют своей воле страшную, смертоносную кобру, но каждую секунду бывают настороже, ожидая молниеносного укуса.
— Вот бы вернуться летом в Вовчу, хорошо бы как,— сказал Савин Ивчуку.— Я сейчас думал об этом.
— Вовча моя далеко,— грустно ответил Ивчук,— и в твой Ереван, Каро, теперь надо ехать через Среднюю Азию, полсвета проехать.
— Чудак, ты меня географии не учи,— перебил его Савин,— просто помечталось мне.
— А ты не мечтай, крылья не выдержат.
— Выдержат. Да и ты небось не раз во сне свою Вовчу видел.
— Ну и что, кто только снов не видит?
— Черви снов не видят. Я во сне даже до Марса долетал, а Марс подальше, чем Вовча. Но знаешь, кто больше всех тянется в Вовчу? Ираклий Микабе-ридзе... Но ты не грусти, дружба, дойдем и мы до Вовчи,— сказал Савин, глядя на печальное лицо Ивчука.
— А кого там найдем, вот вопрос?
— Всех найдем. Сестра твоя боевая, не пропадет. Будь уверен — не пропадет она! Я о твоих родных беспокоюсь, как о своих.
И молчаливый Каро вспомнил в эти минуты Шуру Ивчук, ее мать и могилу Седы под яблоней. Как тяжело, должно быть, Ивчуку: мать и сестра его остались в городе, захваченном врагом...
Савин, поглядев на Хачикяна, сказал:
— Я думаю не только о Вовче, но соображаю и о поездке в Ереван. Останусь жив — весь мир будет мой! Тогда, конечно, построят одноместные самолеты, сяду со своего тульского двора и пошел на Вовчу, Ереван, Киев! И с девчонками буду назначать свидания на небе, поплывешь с девахой посреди лунного света.
— Завтра ты на танке поплывешь к немецким окопам, а уж потом — в лунном свете,— сказал Ивчук.
— Коля,— обратился Савин,— я очень прошу тебя, Коля, не будь таким вредным. Не спускай меня на землю, пока я по небу летаю.
Он оглянулся и увидел, что следом за ними шли Ухабов л Веселый. Видимо, Веселый сочувствовал осужденному лейтенанту. Ухабов эту дружбу молодого солдата объяснял по-своему, Ухабову казалось, что Веселый симпатизирует ему, что в их настроениях есть что-то общее, хотя два дня назад Веселый рассердился, когда Ухабов в шутку назвал его настроение ухабовщиной. По мнению Ухабова, именно с той минуты, они поняли друг друга, а вернее даже с той минуты, когда было отвергнуто заявление Веселого о приеме в партию.
Каждый из них по-своему воспринял недавнюю встречу с генералом Луганским. Веселый вспоминал, как генерал вошел к ним в окоп с начальником политотдела и Бурденко. Все бойцы стали по команде
«смирно». Генерал поздоровался, задыхаясь от одышки, сел, проговорил: «Старость — не радость». Отдышавшись, он сказал: «Знаете, ребята, в чем ваша большая сила, ваше большое богатство? В молодости! К сожалению, молодежь не понимает, какое это счастье. Вот я генерал, но я бы отдал свое звание, если бы мне вместе со снайперским ружьем и одеждой солдата дали вашу молодость. Этот окоп стал бы мне приятнее самых удобных генеральских блиндажей. Что,— улыбаетесь, не верите? Вот поживете с мое, вспомните мои слова...»
Веселый набрался смелости и возразил: «Но вы были в нашем возрасте, товарищ генерал, и тогда вам это не казалось счастьем».
Генерал внимательно посмотрел на красноармейца своими большими черными глазами. В это время Бурденко доложил: «Товарищ генерал, це и есть Веселый, вы его спрашивали». Генерал проговорил: «Вот ты какой, Веселый. А где твой глубокий окоп, окоп победы? Про этот окоп нужно помнить. Мы смотрели на тебя издали и гордились тобой. Неужели ты не чувствовал, что на тебя много народу смотрит? Чувствовал или нет, Веселый? А ну-ка, вспомни!»
И тут же генерал добавил: «Я могу тебе кое-что обещать, Веселый. Когда решишь, что готов вступить в партию, напиши мне, я дам тебе рекомендацию. Устав это дело разрешает. Согласен?»
— Согласен,— ответил Веселый.
После этого разговора с души Веселого будто спал камень.
Он шел рядом с Ухабовым и снова видел лицо генерала, слышал его речь.
— А кто здесь Ухабов? — спросил генерал. Ухабов сделал шаг вперед. Генерал встал,
приложил ладонь к груди разжалованного лейтенанта. «Здесь спокойно?» — спросил он. «Спокойно, товарищ генерал»,— ответил Ухабов. Генерал покачал головой: «Не порадовал ты меня ответом, Ухабов, а я думал, что совесть тебя мучает».
Генерал помолчал, потом проговорил: «Натворил ты делов, Ухабов. Люди, вроде нас с тобой, которым доверена судьба других, не должны решать с кондачка. Ну что поделаешь, повоюй пока рядовым. Подполковник Кобуров обещает ходатайствовать о твоем восстановлении в звании лейтенанта, если покажешь себя в предстоящих боях».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210