Неужели это он ночью лежал на подводе среди окровавленных трупов? Неужели с ней, с Седой, он ходил прохладными вечерами по улицам Еревана? Ей он читал свои стихи? Ее он целовал в темном подъезде прошлым маем? Было ли все это?
Он прижал руки девушки к своим глазам. Он не понимал, что творилось с ним, все смешалось — радость, тоска, воспоминания, вера в будущее счастье, мысль о смерти... Ему захотелось плакать.
Седа спросила:
— Страшно в бою?
Он не ответил, только судорожно, до боли сжал ее руки. Седа прижалась к нему. Сколько тоски и сколько радости было в этой встрече! Не успел он поцеловать ее, как послышалось заунывное гудение самолетов. Земля задрожала, немцы бомбили деревню. Избу тряхнуло, зазвенели стекла. На минуту все замерло, и сразу же раздались крики, шум, стоны. Дым потянулся к небу, заполыхали копотные клочья пламени.
— Наша почта горит! — крикнула Седа. Оставив Аргама, она побежала к пылающей избе.
XV
Рана Аршакяна заживала. Он хотел из медсанбата вернуться в политотдел дивизии, но ему передали срочный вызов в штаб армии к члену Военного совета генералу Луганскому.
Под вечер Аршакян разыскал в армейском штабе адъютанта Луганского. Оказалось, что генерал уехал в части и возвратится ночью.
— Разрешите узнать, почему генерал вызвал меня?
— Не могу вам сказать,— равнодушно ответил адъютант.
Тиграна повели в какую-то избу. Вместе с несколькими офицерами и политработниками он поел пшенной каши, выпил чаю. Бойцы принесли сена, настелили его на полу. Тигран снял шинель, одну полу расстелил на сене, другой укрылся, под голову положил полевую сумку.
Ночью его разбудили, вызвали к члену Военного совета.
Тигран переступил порог и отдал честь стоявшему у письменного стола пожилому генералу, похожему скорее на сельского кузнеца, чем на военного. Генерал крепко пожал Аршакяну руку.
— Я хотел познакомиться с вами, товарищ Аршакян, и потому вызвал вас, садитесь.
«Издалека начинает»,— подумал Аршакян.
Луганскому, наверно, было за шестьдесят, глубокие морщины говорили о нелегкой жизни, выпавшей ему, но зоркие, острые глаза его блестели совсем по-молодому.
— Я знаком с Арменией, но сейчас, наверное, она сильно изменилась,— проговорил генерал.— Я был там в двадцатом году, в тяжелое для вашего народа время.
Тигран слушал члена Военного совета и удивлялся, что этот занятый множеством важных дел человек ведет неторопливую, свободную беседу. Узнав, что Аршакян до войны был научным работником, историком, генерал спросил, над какой темой он работал.
— Писал книгу «Грибоедов и декабристы в Армении»,— ответил Тигран.
— Много еще вам оставалось работы?
— Осталось только проверить несколько фактов и составить комментарии.
Раненые, повернувшись, смотрели на них. Девушка заговорила быстрым шепотом:
— Я на полевой почте работаю. Ой, какой здесь воздух тяжелый. Нас два раза бомбили.
— Страшно?
— Очень я боюсь, особенно самолетов. Услышу их вой, сердце замирает. И ни одного письма еще нет, и вам тоже нет. Ой, какой здесь воздух тяжелый! А я каждый день пишу. И столько снов мне снится каждую ночь! И вы мне снились, товарищ Аршакян. Два раза видела Аргама убитым. Узнала, что вы в медсанбате, и так испугалась... Когда же кончится война, товарищ Аршакян? Ведь зима подходит...
Седа говорила быстро, горячо, обращаясь к одному лишь Аршакяну, но и он, и Вовк, и наблюдавшие за ней раненые ясно видели, что всем существом своим она с Аргамом, рвется к нему.
И, понимая это, Аршакян сказал:
— Ну, вы побеседуйте, а я немного отдохну.
Вовк предложила Аргаму и Седе поговорить в сенях: там воздух чище, и раненым они не будут мешать. Они вышли в сени. Аргам смотрел Седе в глаза, и в его измученном сердце вновь просыпалась любовь к жизни. Неужели это он ночью лежал на подводе среди окровавленных трупов? Неужели с ней, с Седой, он ходил прохладными вечерами по улицам Еревана? Ей он читал свои стихи? Ее он целовал в темном подъезде прошлым маем? Было ли все это?
Он прижал руки девушки к своим глазам. Он не понимал, что творилось с ним, все смешалось — радость, тоска, воспоминания, вера в будущее счастье, мысль о смерти... Ему захотелось плакать.
Седа спросила:
— Страшно в бою?
Он не ответил, только судорожно, до боли сжал ее руки. Седа прижалась к нему. Сколько тоски и сколько радости было в этой встрече! Не успел он поцеловать ее, как послышалось заунывное гудение самолетов. Земля задрожала, немцы бомбили деревню. Избу тряхнуло, зазвенели стекла. На минуту все замерло, и сразу же раздались крики, шум, стоны. Дым потянулся к небу, заполыхали копотные клочья пламени.
— Наша почта горит! — крикнула Седа. Оставив Аргама, она побежала к пылающей избе.
XV
Рана Аршакяна заживала. Он хотел из медсанбата вернуться в политотдел дивизии, но ему передали срочный вызов в штаб армии к члену Военного совета генералу Луганскому.
Под вечер Аршакян разыскал в армейском штабе адъютанта Луганского. Оказалось, что генерал уехал в части и возвратится ночью.
— Разрешите узнать, почему генерал вызвал меня?
— Не могу вам сказать,— равнодушно ответил адъютант.
Тиграна повели в какую-то избу. Вместе с несколькими офицерами и политработниками он поел пшенной каши, выпил чаю. Бойцы принесли сена, настелили его на полу. Тигран снял шинель, одну полу расстелил на сене, другой укрылся, под голову положил полевую сумку.
Ночью его разбудили, вызвали к члену Военного совета.
Тигран переступил порог и отдал честь стоявшему у письменного стола пожилому генералу, похожему скорее на сельского кузнеца, чем на военного. Генерал крепко пожал Аршакяну руку.
— Я хотел познакомиться с вами, товарищ Аршакян, и потому вызвал вас, садитесь.
«Издалека начинает»,— подумал Аршакян.
Луганскому, наверно, было за шестьдесят, глубокие морщины говорили о нелегкой жизни, выпавшей ему, но зоркие, острые глаза его блестели совсем по-молодому.
— Я знаком с Арменией, но сейчас, наверное, она сильно изменилась,— проговорил генерал.— Я был там в двадцатом году, в тяжелое для вашего народа время.
Тигран слушал члена Военного совета и удивлялся, что этот занятый множеством важных дел человек ведет неторопливую, свободную беседу. Узнав, что Аршакян до войны был научным работником, историком, генерал спросил, над какой темой он работал.
— Писал книгу «Грибоедов и декабристы в Армении»,— ответил Тигран.
— Много еще вам оставалось работы?
— Осталось только проверить несколько фактов и составить комментарии.
— И война помешала?
— Помешала.
— Надеюсь, вы еще закончите эту книгу. Генерал некоторое время молчал.
— Вот вы историк,— сказал он,— скажите мне, какие периоды жизни вы считаете самыми тяжелыми для армянского народа в прошлом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
Он прижал руки девушки к своим глазам. Он не понимал, что творилось с ним, все смешалось — радость, тоска, воспоминания, вера в будущее счастье, мысль о смерти... Ему захотелось плакать.
Седа спросила:
— Страшно в бою?
Он не ответил, только судорожно, до боли сжал ее руки. Седа прижалась к нему. Сколько тоски и сколько радости было в этой встрече! Не успел он поцеловать ее, как послышалось заунывное гудение самолетов. Земля задрожала, немцы бомбили деревню. Избу тряхнуло, зазвенели стекла. На минуту все замерло, и сразу же раздались крики, шум, стоны. Дым потянулся к небу, заполыхали копотные клочья пламени.
— Наша почта горит! — крикнула Седа. Оставив Аргама, она побежала к пылающей избе.
XV
Рана Аршакяна заживала. Он хотел из медсанбата вернуться в политотдел дивизии, но ему передали срочный вызов в штаб армии к члену Военного совета генералу Луганскому.
Под вечер Аршакян разыскал в армейском штабе адъютанта Луганского. Оказалось, что генерал уехал в части и возвратится ночью.
— Разрешите узнать, почему генерал вызвал меня?
— Не могу вам сказать,— равнодушно ответил адъютант.
Тиграна повели в какую-то избу. Вместе с несколькими офицерами и политработниками он поел пшенной каши, выпил чаю. Бойцы принесли сена, настелили его на полу. Тигран снял шинель, одну полу расстелил на сене, другой укрылся, под голову положил полевую сумку.
Ночью его разбудили, вызвали к члену Военного совета.
Тигран переступил порог и отдал честь стоявшему у письменного стола пожилому генералу, похожему скорее на сельского кузнеца, чем на военного. Генерал крепко пожал Аршакяну руку.
— Я хотел познакомиться с вами, товарищ Аршакян, и потому вызвал вас, садитесь.
«Издалека начинает»,— подумал Аршакян.
Луганскому, наверно, было за шестьдесят, глубокие морщины говорили о нелегкой жизни, выпавшей ему, но зоркие, острые глаза его блестели совсем по-молодому.
— Я знаком с Арменией, но сейчас, наверное, она сильно изменилась,— проговорил генерал.— Я был там в двадцатом году, в тяжелое для вашего народа время.
Тигран слушал члена Военного совета и удивлялся, что этот занятый множеством важных дел человек ведет неторопливую, свободную беседу. Узнав, что Аршакян до войны был научным работником, историком, генерал спросил, над какой темой он работал.
— Писал книгу «Грибоедов и декабристы в Армении»,— ответил Тигран.
— Много еще вам оставалось работы?
— Осталось только проверить несколько фактов и составить комментарии.
Раненые, повернувшись, смотрели на них. Девушка заговорила быстрым шепотом:
— Я на полевой почте работаю. Ой, какой здесь воздух тяжелый. Нас два раза бомбили.
— Страшно?
— Очень я боюсь, особенно самолетов. Услышу их вой, сердце замирает. И ни одного письма еще нет, и вам тоже нет. Ой, какой здесь воздух тяжелый! А я каждый день пишу. И столько снов мне снится каждую ночь! И вы мне снились, товарищ Аршакян. Два раза видела Аргама убитым. Узнала, что вы в медсанбате, и так испугалась... Когда же кончится война, товарищ Аршакян? Ведь зима подходит...
Седа говорила быстро, горячо, обращаясь к одному лишь Аршакяну, но и он, и Вовк, и наблюдавшие за ней раненые ясно видели, что всем существом своим она с Аргамом, рвется к нему.
И, понимая это, Аршакян сказал:
— Ну, вы побеседуйте, а я немного отдохну.
Вовк предложила Аргаму и Седе поговорить в сенях: там воздух чище, и раненым они не будут мешать. Они вышли в сени. Аргам смотрел Седе в глаза, и в его измученном сердце вновь просыпалась любовь к жизни. Неужели это он ночью лежал на подводе среди окровавленных трупов? Неужели с ней, с Седой, он ходил прохладными вечерами по улицам Еревана? Ей он читал свои стихи? Ее он целовал в темном подъезде прошлым маем? Было ли все это?
Он прижал руки девушки к своим глазам. Он не понимал, что творилось с ним, все смешалось — радость, тоска, воспоминания, вера в будущее счастье, мысль о смерти... Ему захотелось плакать.
Седа спросила:
— Страшно в бою?
Он не ответил, только судорожно, до боли сжал ее руки. Седа прижалась к нему. Сколько тоски и сколько радости было в этой встрече! Не успел он поцеловать ее, как послышалось заунывное гудение самолетов. Земля задрожала, немцы бомбили деревню. Избу тряхнуло, зазвенели стекла. На минуту все замерло, и сразу же раздались крики, шум, стоны. Дым потянулся к небу, заполыхали копотные клочья пламени.
— Наша почта горит! — крикнула Седа. Оставив Аргама, она побежала к пылающей избе.
XV
Рана Аршакяна заживала. Он хотел из медсанбата вернуться в политотдел дивизии, но ему передали срочный вызов в штаб армии к члену Военного совета генералу Луганскому.
Под вечер Аршакян разыскал в армейском штабе адъютанта Луганского. Оказалось, что генерал уехал в части и возвратится ночью.
— Разрешите узнать, почему генерал вызвал меня?
— Не могу вам сказать,— равнодушно ответил адъютант.
Тиграна повели в какую-то избу. Вместе с несколькими офицерами и политработниками он поел пшенной каши, выпил чаю. Бойцы принесли сена, настелили его на полу. Тигран снял шинель, одну полу расстелил на сене, другой укрылся, под голову положил полевую сумку.
Ночью его разбудили, вызвали к члену Военного совета.
Тигран переступил порог и отдал честь стоявшему у письменного стола пожилому генералу, похожему скорее на сельского кузнеца, чем на военного. Генерал крепко пожал Аршакяну руку.
— Я хотел познакомиться с вами, товарищ Аршакян, и потому вызвал вас, садитесь.
«Издалека начинает»,— подумал Аршакян.
Луганскому, наверно, было за шестьдесят, глубокие морщины говорили о нелегкой жизни, выпавшей ему, но зоркие, острые глаза его блестели совсем по-молодому.
— Я знаком с Арменией, но сейчас, наверное, она сильно изменилась,— проговорил генерал.— Я был там в двадцатом году, в тяжелое для вашего народа время.
Тигран слушал члена Военного совета и удивлялся, что этот занятый множеством важных дел человек ведет неторопливую, свободную беседу. Узнав, что Аршакян до войны был научным работником, историком, генерал спросил, над какой темой он работал.
— Писал книгу «Грибоедов и декабристы в Армении»,— ответил Тигран.
— Много еще вам оставалось работы?
— Осталось только проверить несколько фактов и составить комментарии.
— И война помешала?
— Помешала.
— Надеюсь, вы еще закончите эту книгу. Генерал некоторое время молчал.
— Вот вы историк,— сказал он,— скажите мне, какие периоды жизни вы считаете самыми тяжелыми для армянского народа в прошлом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210