Мучительно было глядеть на знакомого много лет, пожилого человека, которого Аргам сгоряча огрел автоматом.
И Аргам облегченно вздохнул, когда Меликян после решения Военного совета явился в роту.
А Меликян не сердился, он обнял и поцеловал Аргама.
— Теперь мы будем с тобой вместе, Аргам джан, вместе будем воевать.
Бойцы дружелюбно встретили Минаса. Проступок, совершенный им, больше не вызывал у них гнева.
В роте все звали Минаса «папашей», и Аргам с каким-то особым, действительно сыновьим чувством произносил это слово. Минас часто шутил, порой сердился, вспыхивал, читал парням нравоучения, но никто на него не обижался. Казалось, он всегда был рядовым бойцом и всегда останется бойцом.
XXVIII
Аргама вызвали в политотдел для вручения кандидатской карточки. Об этом ему сообщил Ираклий, рана которого уже зажила. Ираклий стал теперь парторгом батальона, был представлен к званию младшего лейтенанта.
— Аргам джан, будешь в городе, навести могилу Седы,— сказал Меликян.— Седа очень любила тебя.
В политотделе Тигран вручал красноармейцам партбилеты и кандидатские карточки. И на этот раз Аргам и Ивчук были вызваны вместе. Билеты в красной обложке и серые кандидатские карточки лежали на столе перед Тиграном. Он ответил на приветствие бойцов и посмотрел в список.
— Николай Федорович Ивчук!
— Я! — отозвался Ивчук.
Тигран левой рукой протянул Ивчуку кандидатскую карточку, правой пожал ему руку.
— Поздравляю, товарищ Ивчук. Мы уверены, что вы будете высоко держать звание коммуниста.
Ивчук был взволнован, Аргам увидел слезы на его глазах.
— Даю слово, товарищ батальонный комиссар! Тигран снова посмотрел в список.
— Аргам Саркисович Вардуни.
— Я! — крикнул Аргам, как будто Тигран видел его впервые.
Аршакян протянул ему кандидатскую карточку.
— Поздравляю, товарищ Вардуни.
И после короткой паузы продолжил:
— Кандидатский стаж — это время серьезной, ответственной проверки. Кандидат должен на деле доказать, что достоин стать членом партии. А член партии не падает духом при самых тяжелых испытаниях, не зазнается от успехов.
— Даю слово быть достойным звания члена партии,— тихо произнес Аргам.
— Желаю вам удачи,— сказал Тигран и крепко пожал Аргаму руку. «Почему он сказал эти слова одному лишь мне, не сказал того же Ивчуку?» — подумал Аргам, выходя из комнаты. Должно быть, Тигран по-прежнему считает его слабым человеком.
Вместе с Ивчуком они молча шли по улице. Вот знакомые ворота, вот двор, а дома не стало. Чернела одна лишь печь, да торчали обугленные балки.
— Коля! Сыночек! — крикнула мать.
— Коля! Аргам! — откликнулась эхом Шура. Бойцы вошли в погреб, где теперь ютилась Вера
Тарасовна с дочерью. Подойдя к Аргаму, Вера Тарасовна поцеловала его в лоб.
— Одно у нас горе.
Шура, молча опустив глаза, подала Аргаму руку. Никто из Ивчуков не плакал. Вера Тарасовна произнесла:
— Ну, вот... Остались мы с Шурой одни, Миши нет, Седы нет. Она тоже родной нам стала.
Потом они пошли на могилу Седы и Миши. Шли медленно, всю дорогу молчали.
Они долго стояли у могильных холмиков, потом присели на скамеечку. Аргам пересилил слезы. Нет, нет, слезы не нужны,— не рыдания, а эта тишина выражала безысходность горя.
Первой заговорила Вера Тарасовна:
— Похоронили как брата и сестру под этой вот яблоней.
Несколько ветвей яблони, покалеченных бомбовыми осколками, беспомощно свисали к земле, а на здоровых ветках уже набухали почки. Пройдут недолгие дни, почки раскроются, станут цветами, ветер всколыхнет листву над могилами армянской девушки и маленького украинского мальчика, белые лепестки яблоневого цвета осыплются на могильные холмики.
Вот здесь, в земле, Седа, под этим могильным холмом ее слова, ее улыбка, смех, ее любовь, ее надежды, милые мечты...
И Аргам, стиснув зубы, молча, в душе, твердил свою клятву:
«Клянусь, клянусь, над могилой твоей клянусь, Седа...»
— Что же, пошли, товарищи,— сказала Вера Тарасовна.— Да будет нашим дорогим земля пухом... Ведь жизнь продолжается — Шуре надо на работу в городскую библиотеку, а утром рано мы должны идти рыть окопы.
Аргам удивленно посмотрел на Веру Тарасовну.
Она своему сыну и его другу-солдату сказала
«товарищи»... Какая-то особая сила была в этом слове, когда его произносила скорбящая мать. «Эта женщина — героиня,— она как Арусяк Аршакян»,-— подумал Аргам.
...По дороге в полк Ивчук и Аргам встретили бойцов, также получивших партийные документы. Они вместе пошли полем. Копбаев показал рукой на осевший весенний снег, на обнажившиеся из-под снега холмы и сказал:
— Есть у казахов хорошая песня... «Ночь стала днем, зима — весной».
Аргам оглянулся на город.
Ему казалось, что он различил среди развалин домов яблоню, стоявшую над могилой Седы. И Ивчук, нахмурившись, смотрел в сторону города.
— Видно, будет большое наступление,— сказал он. Аргам вдохнул вечерний, прохладный воздух.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
Казалось, окончательно пришла весна. С ветвей падала капель, снег таял, ручьи журчали в оврагах и в кюветах вдоль грейдерных дорог. Там, где снег стоял, над землей поднимался прозрачный голубоватый пар. Снаряды, взрываясь, вздымали влажную землю, хрусткие куски слежавшегося снега, брызги талой воды. И вдруг завыл ледяной ветер, началась злая метель. И вновь весна ушла с полей, ушла из души человека.
И все же она победила. Земля открыла лицо свое, природа проснулась, удивлялась всему, что происходит под весенним солнцем. В эту весну не пахари пахали землю, ее разрывали снаряды, никто не бросал семян, танки давили гусеницами нежные весенние ростки. И все же земля ожила, покрылась зеленью, запестрела луговыми цветами, зашумела молодая листва деревьев. Села и хутора, расположенные на склонах холмов, стояли в молодой зелени, в долинах горели на солнце красные маки. А снаряды все рыли, рыли землю, и черные ямины возникали среди молодой травы.
— Такой весны я в жизни не видал! — проговорил Мусраилов, глядя из окопа на поля тем особым, ласковым, внимательным взглядом, каким лишь крестьянин умеет глядеть на весеннюю землю.
— Ты зовсим мала детына. Много чего побачишь,— сказал Бурденко.
— Не будет такой красивий мест,— настаивал узбек.
— Дойди до Днипра, перейди на той берег, ось там побачишь красоту нашей украиньской земли.
— Пойдем еще, посмотрим,— улыбнулся Алдибек.— И твой Чернигов увидим. Пойдем, доберемся, не устанем, нога крепкий.
И он похлопал ладонью по голенищу своего кирзового сапога.
Много тоски и много радости принесла весна в сердце Тонояна. Но он ни с кем не говорил о своих чувствах. Этот сельский спорщик словно бы стал другим человеком, молчаливым, задумчивым, сдержанным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210
И Аргам облегченно вздохнул, когда Меликян после решения Военного совета явился в роту.
А Меликян не сердился, он обнял и поцеловал Аргама.
— Теперь мы будем с тобой вместе, Аргам джан, вместе будем воевать.
Бойцы дружелюбно встретили Минаса. Проступок, совершенный им, больше не вызывал у них гнева.
В роте все звали Минаса «папашей», и Аргам с каким-то особым, действительно сыновьим чувством произносил это слово. Минас часто шутил, порой сердился, вспыхивал, читал парням нравоучения, но никто на него не обижался. Казалось, он всегда был рядовым бойцом и всегда останется бойцом.
XXVIII
Аргама вызвали в политотдел для вручения кандидатской карточки. Об этом ему сообщил Ираклий, рана которого уже зажила. Ираклий стал теперь парторгом батальона, был представлен к званию младшего лейтенанта.
— Аргам джан, будешь в городе, навести могилу Седы,— сказал Меликян.— Седа очень любила тебя.
В политотделе Тигран вручал красноармейцам партбилеты и кандидатские карточки. И на этот раз Аргам и Ивчук были вызваны вместе. Билеты в красной обложке и серые кандидатские карточки лежали на столе перед Тиграном. Он ответил на приветствие бойцов и посмотрел в список.
— Николай Федорович Ивчук!
— Я! — отозвался Ивчук.
Тигран левой рукой протянул Ивчуку кандидатскую карточку, правой пожал ему руку.
— Поздравляю, товарищ Ивчук. Мы уверены, что вы будете высоко держать звание коммуниста.
Ивчук был взволнован, Аргам увидел слезы на его глазах.
— Даю слово, товарищ батальонный комиссар! Тигран снова посмотрел в список.
— Аргам Саркисович Вардуни.
— Я! — крикнул Аргам, как будто Тигран видел его впервые.
Аршакян протянул ему кандидатскую карточку.
— Поздравляю, товарищ Вардуни.
И после короткой паузы продолжил:
— Кандидатский стаж — это время серьезной, ответственной проверки. Кандидат должен на деле доказать, что достоин стать членом партии. А член партии не падает духом при самых тяжелых испытаниях, не зазнается от успехов.
— Даю слово быть достойным звания члена партии,— тихо произнес Аргам.
— Желаю вам удачи,— сказал Тигран и крепко пожал Аргаму руку. «Почему он сказал эти слова одному лишь мне, не сказал того же Ивчуку?» — подумал Аргам, выходя из комнаты. Должно быть, Тигран по-прежнему считает его слабым человеком.
Вместе с Ивчуком они молча шли по улице. Вот знакомые ворота, вот двор, а дома не стало. Чернела одна лишь печь, да торчали обугленные балки.
— Коля! Сыночек! — крикнула мать.
— Коля! Аргам! — откликнулась эхом Шура. Бойцы вошли в погреб, где теперь ютилась Вера
Тарасовна с дочерью. Подойдя к Аргаму, Вера Тарасовна поцеловала его в лоб.
— Одно у нас горе.
Шура, молча опустив глаза, подала Аргаму руку. Никто из Ивчуков не плакал. Вера Тарасовна произнесла:
— Ну, вот... Остались мы с Шурой одни, Миши нет, Седы нет. Она тоже родной нам стала.
Потом они пошли на могилу Седы и Миши. Шли медленно, всю дорогу молчали.
Они долго стояли у могильных холмиков, потом присели на скамеечку. Аргам пересилил слезы. Нет, нет, слезы не нужны,— не рыдания, а эта тишина выражала безысходность горя.
Первой заговорила Вера Тарасовна:
— Похоронили как брата и сестру под этой вот яблоней.
Несколько ветвей яблони, покалеченных бомбовыми осколками, беспомощно свисали к земле, а на здоровых ветках уже набухали почки. Пройдут недолгие дни, почки раскроются, станут цветами, ветер всколыхнет листву над могилами армянской девушки и маленького украинского мальчика, белые лепестки яблоневого цвета осыплются на могильные холмики.
Вот здесь, в земле, Седа, под этим могильным холмом ее слова, ее улыбка, смех, ее любовь, ее надежды, милые мечты...
И Аргам, стиснув зубы, молча, в душе, твердил свою клятву:
«Клянусь, клянусь, над могилой твоей клянусь, Седа...»
— Что же, пошли, товарищи,— сказала Вера Тарасовна.— Да будет нашим дорогим земля пухом... Ведь жизнь продолжается — Шуре надо на работу в городскую библиотеку, а утром рано мы должны идти рыть окопы.
Аргам удивленно посмотрел на Веру Тарасовну.
Она своему сыну и его другу-солдату сказала
«товарищи»... Какая-то особая сила была в этом слове, когда его произносила скорбящая мать. «Эта женщина — героиня,— она как Арусяк Аршакян»,-— подумал Аргам.
...По дороге в полк Ивчук и Аргам встретили бойцов, также получивших партийные документы. Они вместе пошли полем. Копбаев показал рукой на осевший весенний снег, на обнажившиеся из-под снега холмы и сказал:
— Есть у казахов хорошая песня... «Ночь стала днем, зима — весной».
Аргам оглянулся на город.
Ему казалось, что он различил среди развалин домов яблоню, стоявшую над могилой Седы. И Ивчук, нахмурившись, смотрел в сторону города.
— Видно, будет большое наступление,— сказал он. Аргам вдохнул вечерний, прохладный воздух.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
Казалось, окончательно пришла весна. С ветвей падала капель, снег таял, ручьи журчали в оврагах и в кюветах вдоль грейдерных дорог. Там, где снег стоял, над землей поднимался прозрачный голубоватый пар. Снаряды, взрываясь, вздымали влажную землю, хрусткие куски слежавшегося снега, брызги талой воды. И вдруг завыл ледяной ветер, началась злая метель. И вновь весна ушла с полей, ушла из души человека.
И все же она победила. Земля открыла лицо свое, природа проснулась, удивлялась всему, что происходит под весенним солнцем. В эту весну не пахари пахали землю, ее разрывали снаряды, никто не бросал семян, танки давили гусеницами нежные весенние ростки. И все же земля ожила, покрылась зеленью, запестрела луговыми цветами, зашумела молодая листва деревьев. Села и хутора, расположенные на склонах холмов, стояли в молодой зелени, в долинах горели на солнце красные маки. А снаряды все рыли, рыли землю, и черные ямины возникали среди молодой травы.
— Такой весны я в жизни не видал! — проговорил Мусраилов, глядя из окопа на поля тем особым, ласковым, внимательным взглядом, каким лишь крестьянин умеет глядеть на весеннюю землю.
— Ты зовсим мала детына. Много чего побачишь,— сказал Бурденко.
— Не будет такой красивий мест,— настаивал узбек.
— Дойди до Днипра, перейди на той берег, ось там побачишь красоту нашей украиньской земли.
— Пойдем еще, посмотрим,— улыбнулся Алдибек.— И твой Чернигов увидим. Пойдем, доберемся, не устанем, нога крепкий.
И он похлопал ладонью по голенищу своего кирзового сапога.
Много тоски и много радости принесла весна в сердце Тонояна. Но он ни с кем не говорил о своих чувствах. Этот сельский спорщик словно бы стал другим человеком, молчаливым, задумчивым, сдержанным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210