Может быть, это был последний не взятый в плен немецкий солдат в Сталинграде. Где он скрывался, в каком логове? Куда он шел?
До медсанбата Тигран и Люсик шли молча.
«Уа... у-а... у...» — слышал Тигран писк новорожденного. «Рождаются новые люди,— думал он,— жизнь никогда не иссякнет, не прекратится...»
Он силился представить себе лицо сына. Ему казалось, что в это утро в освобожденном Сталинграде вновь прозвучал первый плач новорожденного Овика.
И сердце Тиграна забилось от предчувствия счастья.
Уходили с неба черные, тяжелые тучи, так долго омрачавшие жизнь миллионов людей...
эпилог
I
Представлялось, что после тяжелых боев людям захочется лишь одного: покоя, отдыха. Но оказалось не так — на второй же день люди стали томиться в тишине мертвого Сталинграда.
В разрушенный и молчаливый Сталинград возвращались тысячи жителей. В жестокие зимние морозы они рыли землянки среди заледеневших развалин, кое-как размещались в каменных сырых норах и подвалах со своими измученными, истощенными детишками.
Каждый день радио сообщало об освобождении все новых и новых городов и районов. Все фронты перешли в наступление, а войска, стоявшие в Сталинграде, оказались вдали от великих событий.
Гвардейская дивизия генерала Геладзе распрощалась со Сталинградом.
Все подразделения дивизии со своим вооружением и тыловыми обозами потянулись к станции Котлубань. В течение трех-четырех дней к станции подходили порожние железнодорожные составы, грузились и уходили на запад. А не попавшие в эшелон войска оставались в открытом поле, в палатках и землянках, нетерпеливо дожидаясь своей очереди. Бойцы волновались, строили предположения, на какой фронт их повезут. У всех было желание сражаться за освобождение тех городов, которые они оставляли врагу во время прошлогодних трагических боев: Вовча, Белгород, Харьков, Люботин, Валки, Каламак, Полтава... Дрожа под жестоким степным ветром, ютясь в холодных палатках и землянках, они мечтали о зеленых полях Украины, о ее густых лесах, об украинской весне...
Бурденко, присев с товарищами возле печки, шутя говорил Тонояну:
— Арсен, в цем роци теж найдемо на наших украинских полях сибех, синдз...
Совсем не изменился Бурденко! Теперь он старший лейтенант, парторг батальона, но остался тем же, каким был раньше — простым, свойским человеком.
— Я зараз напишу бригадиру колгоспа «Совета-шен» Манушак Тоноян, що ее человек — гвардеец, жив-здоров, скоро пришлет приветы с Украины ей, Арташу и Вартуш.
Положив тетрадку на колени, Бурденко и в самом деле писал письмо жене Арсена.
— Старший лейтенант, нашему председателю колхоза тоже напиши,— предложил Мусраилов.
— Добре, напишу, чтобы Хаджидже не сосватали за другого.
— Нет, этого он не сделает.
— Кто знает? — вмешался Гамидов.— На свете есть парни и лучше тебя.
— Нет, он хороший человек. Если бы вы знали, какие он мне пишет письма,— сказал Алдибек, вынимая из-за пазухи помятый, сложенный треугольником конверт.
Уже три дня как взвод ветеранов находился в этой тесной, темной землянке. Днем в землянке горела прикрепленная к стенке карбидовая лампа. Бурденко все свои свободные часы проводил среди старых товарищей.
О чем только не говорили в этой землянке! Арсен редко участвовал в разговорах. Он сердился, что всем им приходится сидеть без дела в этой холодной лисьей норе. Когда же наконец дойдет до них очередь погрузиться в эшелон?
Арсен то и дело вспоминал тяжелые дороги прошлогоднего отступления. Скоро, скоро он вновь увидит Украину! На берегу Северного Донца он сорвет зеленые стебельки дикого чеснока и сибеха, выспится на мягкой траве. Но наступит ли время, когда он, Арсен, со своими боевыми товарищами придет в места своего детства, туда, в родимую сторону, оставшуюся плененной у турок. И тогда он покажет Бурденко прекрасные горы Алашкерта, холодные, прозрачные родники, они услышат клохтанье куропаток в ущельях, а в реке Арацани они будут вместе ловить рыбу-желтушку. Но наступит ли такой день?
В землянку вошел Ухабов.
— Тут кто разместился? — спросил он, не различая в темноте лиц.— Вы не из второго батальона?
— Ни, товарищ начальник, мы из первого,— ответил Бурденко.
Узнав Бурденко по голосу, Ухабов сказал:
— А, Бурденко, давайте закурим. Ну и мороз, прямо режет! Говорят, завтра утром наконец придут за нами эшелоны.
Взяв предложенную ему толстую немецкую сигару, он закурил.
— Утомительно отдыхать, не так ли, ребята? Воевать — в тысячу раз лучше, в бою хоть согреваешься.
— Настроение, видно, у тебя доброе, Ухабов,— сказал Бурденко,— бачу, тяпнул ты трошки.
— Верно ты заметил, парторг. А у кого плохое настроение после разгрома немцев в Сталинграде? Как это говорится: труп врага хорошо пахнет, а у меня перед глазами тысячи немецких трупов. Что еще нужно солдату?
Бойцы слушали Великого Павла Ухабова, заранее зная, что Бурденко сейчас ответит ему. И Бурденко действительно ответил.
— Мени не подобится твоя поговорка. И я не желаю, чтобы человек был человеку враг, чтобы человек стрелял в человека. Я бы лучше мечтал помирить людей всех краин, тай бачить улыбки на их лицах.
— Ты не принимай мои слова насчет трупов буквально, парторг,— нахмурился Ухабов.— Знаешь, что сказал один мудрый человек? Он сказал: во время войны люди... подождите, что-то я позабыл, что он сказал... Стой, сейчас вспомню. Во время войны люди...
— Ты дважды забываешь слова мудрецов, Ухабов,— усмехнулся Бурденко,— а ты лучше скажи хлопцям свое собственное мнение.
Кто-то громко позвал:
— Лейтенант Ухабов, лейтенант Ухабов! Ухабов поспешно встал.
— Ладно, дискуссию после продолжим,— сказал он и вышел.
Ночью прибыли порожние составы, полк стал грузиться в эшелоны. На рассвете составы тронулись на запад.
Бурденко, Тоноян, Гамидов, Мусраилов и бывшие бойцы комендантского взвода — Хачикян, Савин и Ивчук, ныне зачисленные в батальон майора Малышева,— разместились в штабном вагоне. Бойцы завесили плащ-палатками стены вагона, разожгли железную печурку-бочку. Печка накалилась. В вагоне стало жарко. Немецкий радиоприемник принимал музыку из Москвы.
Время от времени бойцы открывали двери вагона, чтобы проветрить воздух, взглянуть, по каким местам проезжают.
Кругом лежали заснеженные поля. Изредка вдали показывались деревеньки, купола церквушек, неподвижные крылья ветряков. Даже на узловых станциях людей было совсем мало, стояла печальная тишина, и всюду была одна и та же картина — разбитые, перевернутые вагоны и паровозы, развалины станционных построек.
В теплушке бойцы пели, рассказывали всевозможные истории, то шутили, смеялись, то вдруг замолкали и грустили. Монотонно стучали колеса. Эшелоны все шли и шли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210