Реки взбухли, и нам приходилось вплавь переправляться через них, чтобы натянуть канаты и перетащить по ним свой груз. Ночью камышовый гроб стоял рядом с моей постелью. Я говорил с Таном вслух в темноте, будто он мог слышать меня и отвечать мне, как это бывало в старые добрые времена.
Наконец мы прошли последний перевал, и нашим взорам открылись великие равнины. Когда мы подходили к Кебуи, госпожа моя вышла навстречу печальному каравану. Она ехала в колеснице позади царевича Мемнона.
Когда они приблизились к нам по травянистой равнине, я приказал шилукам поставить камышовый гроб с телом Тана под раскидистыми ветвями гигантской акации. Госпожа моя сошла с колесницы и подошла к гробу. Положила на него руку и молча склонила голову.
Я был потрясен тем, как горе состарило ее. В волосах появились серебристые пряди, блеск в глазах пропал. Я понял: дни молодости и великой красоты прошли навсегда. Одинокая и горестная, сидела она у гроба. Царица Лостра настолько явно переживала потерю, что теперь любой без колебаний назвал бы ее вдовой.
Я решил предупредить ее, чтобы она не выдавала своих чувств.
— Госпожа, тебе нужно скрыть свою печаль от окружающих. Никто не должен знать, что он был для тебя не только другом и командующим твоими войсками. Ради памяти о нем, ради его чести, которой он так дорожил, спрячь слезы.
— У меня больше нет слез, — тихо ответила она. — Горе иссушило мои глаза. Только я и ты будем знать правду.
Мы поместили скромный камышовый гроб с телом Тана в трюм «Дыхания Гора», рядом с роскошным гробом фараона. Я оставался с моей госпожой, как и обещал Тану, пока горе не начало затихать и не превратилось в тупую, непроходящую боль, которая навсегда поселилась в сердце. Затем по ее приказу я отправился в долину гробницы, чтобы наблюдать за завершением строительства усыпальницы фараона.
Послушный приказу госпожи, в той же долине я выбрал место для гробницы Тана. Как ни старался я использовать все доступные мне материалы и труд ремесленников, место упокоения Тана казалось хижиной крестьянина рядом с роскошным дворцом — посмертным жилищем фараона Мамоса.
Целое войско ремесленников и художников строило этот дворец и украшало великолепными фресками подземные коридоры и камеры царской усыпальницы. Хранилище усыпальницы было заполнено сокровищами, вывезенными нами из Фив.
Гробницу Тана строили в спешке. Он не сумел накопить сокровищ за всю свою жизнь, отданную службе государству и короне. Я нарисовал на стенах усыпальницы события его земной жизни: охоты на могучих зверей, сражения с войсками красного самозванца и гиксосов и даже последний бой у крепости Адбар Сегед. Однако я не посмел изобразить на фресках подвиги его благородной души, такие, как любовь к моей госпоже и крепкая дружба со мной. Они должны были остаться в тайне. Любовь к царице — измена, а крепкая дружба с рабом — позор для благородного человека.
Когда наконец усыпальница была построена, я остался один в скромном помещении, где Тан должен будет провести вечность, и внезапно меня охватила ярость при мысли о том, что я уже больше ничего не смогу для него сделать. В моих глазах он был куда более достойным человеком, чем фараон, носивший двойную корону. Корона вполне могла бы увенчать его голову, если бы Тан с презрением не отверг ее. Для меня он был царем больше, чем сам фараон.
И вот тогда в мою голову впервые пришла одна мысль. Она показалась мне настолько позорной и неприличной, что я тут же отбросил ее, поскольку даже размышления по этому поводу были бы страшной изменой и оскорблением людей и богов.
Однако в последующие недели мысль эта то и дело снова появлялась у меня в голове. Я столь многим был обязан Тану, а фараону — столь малым. Даже если боги осудят меня на вечную погибель, плата будет справедливой. Тан за всю мою жизнь дал мне гораздо больше.
Один я не в силах совершить такое. Мне нужна была помощь. Но к кому мне обратиться? Нельзя было просить об этом ни царицу Лостру, ни царевича. Госпожу мою связывала клятва, данная фараону, а Мемнон не знал, кто был его настоящим отцом. Я не мог сказать ему об этом, не нарушив своей клятвы Тану.
В конце концов я вспомнил об одном человеке, который любил Тана почти так же сильно, как и я, и не боялся ни богов, ни людей и у которого хватило бы звериной силы, необходимой мне для задуманного предприятия.
— Клянусь сраной задницей Сета! — загоготал вельможа Крат, когда я поделился с ним своими мыслями. — Такое никому бы в голову не пришло! Ты самый большой мошенник на свете, Таита. Но я благодарен тебе за то, что ты даешь мне последнюю возможность оказать честь Тану.
Мы тщательно обдумали наши действия. Я даже послал страже у входа в трюм «Дыхания Гора» кувшин с вином, крепко приправленным настоем сонного цветка.
Когда мы с Кратом вошли в трюм корабля, где покоились два гроба, моя решимость поколебалась. Я почувствовал, что Ка фараона Мамоса наблюдает за мной из потустороннего мира и что его оскорбленный дух будет преследовать меня всю жизнь и искать возможности отомстить мне за это святотатство.
Могучего, добродушного Крата совесть не мучила, и он принялся за работу с таким усердием, что мне несколько раз пришлось предостерегать его, чтобы он не шумел слишком сильно, когда мы открывали золотые крышки царского гроба и вынимали оттуда мумию царя.
Тан был крупнее фараона, но, к счастью, изготовители гробов сделали их с запасом, да и тело Тана усохло во время бальзамирования. Несмотря на это, нам пришлось снять с него несколько слоев бинтов, прежде чем он поместился в огромном золотом гробу.
Я пробормотал извинения фараону Мамосу, когда мы переложили его в скромный деревянный гроб, раскрашенный изнутри и снаружи изображениями Великого Льва Египта. Места в гробу осталось более чем достаточно, и прежде чем. запечатывать его, нам пришлось забить пустоты бинтами, снятыми с Тана.
ДОЖДИ прошли, наступило прохладное время года. Госпожа моя приказала погребальной процессии отправиться из Кебуи в долину гробницы.
Во главе шествия шел первый отряд колесниц под командованием царевича Мемнона. За ним следовали пятьдесят повозок, нагруженных погребальным сокровищем фараона Мамоса. Царственная вдова, правительница Лостра, ехала на повозке рядом с золотым гробом. Я с радостью наблюдал, как она проделывает это путешествие в обществе того, кого любила, хотя сама об этом не подозревала. Я видел, как часто Лостра оглядывалась назад, в конец длинного каравана, печально протянувшегося по равнине на целых пять миль.
Там повозка везла легкий, деревянный гроб в сопровождении отряда шилуков. Они пели прощальные песни, и их великолепные мелодичные голоса ясно доносились до середины каравана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196
Наконец мы прошли последний перевал, и нашим взорам открылись великие равнины. Когда мы подходили к Кебуи, госпожа моя вышла навстречу печальному каравану. Она ехала в колеснице позади царевича Мемнона.
Когда они приблизились к нам по травянистой равнине, я приказал шилукам поставить камышовый гроб с телом Тана под раскидистыми ветвями гигантской акации. Госпожа моя сошла с колесницы и подошла к гробу. Положила на него руку и молча склонила голову.
Я был потрясен тем, как горе состарило ее. В волосах появились серебристые пряди, блеск в глазах пропал. Я понял: дни молодости и великой красоты прошли навсегда. Одинокая и горестная, сидела она у гроба. Царица Лостра настолько явно переживала потерю, что теперь любой без колебаний назвал бы ее вдовой.
Я решил предупредить ее, чтобы она не выдавала своих чувств.
— Госпожа, тебе нужно скрыть свою печаль от окружающих. Никто не должен знать, что он был для тебя не только другом и командующим твоими войсками. Ради памяти о нем, ради его чести, которой он так дорожил, спрячь слезы.
— У меня больше нет слез, — тихо ответила она. — Горе иссушило мои глаза. Только я и ты будем знать правду.
Мы поместили скромный камышовый гроб с телом Тана в трюм «Дыхания Гора», рядом с роскошным гробом фараона. Я оставался с моей госпожой, как и обещал Тану, пока горе не начало затихать и не превратилось в тупую, непроходящую боль, которая навсегда поселилась в сердце. Затем по ее приказу я отправился в долину гробницы, чтобы наблюдать за завершением строительства усыпальницы фараона.
Послушный приказу госпожи, в той же долине я выбрал место для гробницы Тана. Как ни старался я использовать все доступные мне материалы и труд ремесленников, место упокоения Тана казалось хижиной крестьянина рядом с роскошным дворцом — посмертным жилищем фараона Мамоса.
Целое войско ремесленников и художников строило этот дворец и украшало великолепными фресками подземные коридоры и камеры царской усыпальницы. Хранилище усыпальницы было заполнено сокровищами, вывезенными нами из Фив.
Гробницу Тана строили в спешке. Он не сумел накопить сокровищ за всю свою жизнь, отданную службе государству и короне. Я нарисовал на стенах усыпальницы события его земной жизни: охоты на могучих зверей, сражения с войсками красного самозванца и гиксосов и даже последний бой у крепости Адбар Сегед. Однако я не посмел изобразить на фресках подвиги его благородной души, такие, как любовь к моей госпоже и крепкая дружба со мной. Они должны были остаться в тайне. Любовь к царице — измена, а крепкая дружба с рабом — позор для благородного человека.
Когда наконец усыпальница была построена, я остался один в скромном помещении, где Тан должен будет провести вечность, и внезапно меня охватила ярость при мысли о том, что я уже больше ничего не смогу для него сделать. В моих глазах он был куда более достойным человеком, чем фараон, носивший двойную корону. Корона вполне могла бы увенчать его голову, если бы Тан с презрением не отверг ее. Для меня он был царем больше, чем сам фараон.
И вот тогда в мою голову впервые пришла одна мысль. Она показалась мне настолько позорной и неприличной, что я тут же отбросил ее, поскольку даже размышления по этому поводу были бы страшной изменой и оскорблением людей и богов.
Однако в последующие недели мысль эта то и дело снова появлялась у меня в голове. Я столь многим был обязан Тану, а фараону — столь малым. Даже если боги осудят меня на вечную погибель, плата будет справедливой. Тан за всю мою жизнь дал мне гораздо больше.
Один я не в силах совершить такое. Мне нужна была помощь. Но к кому мне обратиться? Нельзя было просить об этом ни царицу Лостру, ни царевича. Госпожу мою связывала клятва, данная фараону, а Мемнон не знал, кто был его настоящим отцом. Я не мог сказать ему об этом, не нарушив своей клятвы Тану.
В конце концов я вспомнил об одном человеке, который любил Тана почти так же сильно, как и я, и не боялся ни богов, ни людей и у которого хватило бы звериной силы, необходимой мне для задуманного предприятия.
— Клянусь сраной задницей Сета! — загоготал вельможа Крат, когда я поделился с ним своими мыслями. — Такое никому бы в голову не пришло! Ты самый большой мошенник на свете, Таита. Но я благодарен тебе за то, что ты даешь мне последнюю возможность оказать честь Тану.
Мы тщательно обдумали наши действия. Я даже послал страже у входа в трюм «Дыхания Гора» кувшин с вином, крепко приправленным настоем сонного цветка.
Когда мы с Кратом вошли в трюм корабля, где покоились два гроба, моя решимость поколебалась. Я почувствовал, что Ка фараона Мамоса наблюдает за мной из потустороннего мира и что его оскорбленный дух будет преследовать меня всю жизнь и искать возможности отомстить мне за это святотатство.
Могучего, добродушного Крата совесть не мучила, и он принялся за работу с таким усердием, что мне несколько раз пришлось предостерегать его, чтобы он не шумел слишком сильно, когда мы открывали золотые крышки царского гроба и вынимали оттуда мумию царя.
Тан был крупнее фараона, но, к счастью, изготовители гробов сделали их с запасом, да и тело Тана усохло во время бальзамирования. Несмотря на это, нам пришлось снять с него несколько слоев бинтов, прежде чем он поместился в огромном золотом гробу.
Я пробормотал извинения фараону Мамосу, когда мы переложили его в скромный деревянный гроб, раскрашенный изнутри и снаружи изображениями Великого Льва Египта. Места в гробу осталось более чем достаточно, и прежде чем. запечатывать его, нам пришлось забить пустоты бинтами, снятыми с Тана.
ДОЖДИ прошли, наступило прохладное время года. Госпожа моя приказала погребальной процессии отправиться из Кебуи в долину гробницы.
Во главе шествия шел первый отряд колесниц под командованием царевича Мемнона. За ним следовали пятьдесят повозок, нагруженных погребальным сокровищем фараона Мамоса. Царственная вдова, правительница Лостра, ехала на повозке рядом с золотым гробом. Я с радостью наблюдал, как она проделывает это путешествие в обществе того, кого любила, хотя сама об этом не подозревала. Я видел, как часто Лостра оглядывалась назад, в конец длинного каравана, печально протянувшегося по равнине на целых пять миль.
Там повозка везла легкий, деревянный гроб в сопровождении отряда шилуков. Они пели прощальные песни, и их великолепные мелодичные голоса ясно доносились до середины каравана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196