Мамба-самка широко разинула рот, показав горло, желтое, как лютик. В верхней челюсти костяными иглами торчали острые клыки, выпрямленные и готовые к бою, и на конце каждого дрожала перламутровая капелька яда. Самец глубоко вонзил в нее пенис, и она тихо зашипела не то от наслаждения, не то от боли.
Майор заметил, что покрывается потом. Несколько капель скатилось с виска на бороду. Необычайное ухаживание и совокупление длились всего несколько минут, на протяжении которых ни он, ни Умлимо не шелохнулись, но теперь жрица заговорила:
— Белый орел ринулся на каменных соколов и низверг их на землю. — Она помолчала — Орел снова поднимет их, и они улетят далеко.
Зуга склонился вперед, внимательно вслушиваясь.
— Покуда они не возвратятся, не будет мира в королевствах Мамбо и Мономотапа. Ибо белый орел будет воевать с черным быком, пока не вернутся в гнездо каменные соколы.
Пока прорицательница говорила, сплетенные в соитии тела продолжали медленно содрогаться, придавая ее словам непристойный, порочный оттенок.
— Поколение за поколением будет длиться война, орленок будет сражаться с теленком, белое — с черным, и черное с черным, пока не вернутся соколы. Пока не вернутся соколы.
Умлимо подняла узкие руки с розовыми ладонями и сняла с шеи гирлянду сплетенных змей. Она осторожно положила их на каменный пол пещеры и выпрямилась одним мимолетным движением. На маслянистом атласном теле сверкнули блики костра.
— Когда соколы вернутся, — колдунья простерла руки, и вслед за ними приподнялись круглые груди, — когда соколы вернутся, тогда на земле снова станут править мамбо — короли народа розви и мономотапы — короли народа каранга. — Она уронила руки, и груди тяжело осели. — Так говорит пророчество, — сказала Умлимо, отвернулась от костра и, выпрямив спину, скользящей походкой двинулась по неровному каменному полу. Обнаженные ягодицы покачивались в величавом ритме.
Она исчезла в темноте, окутывавшей один из рукавов пещеры.
— Постой! — крикнул вслед Зуга, вскочил на ноги и бросился за ней.
Огромная мамба-самка резко зашипела, словно пар в кипящем чайнике, и поднялась вверх, доставая головой до головы пришельца. Масляно-желтая пасть снова распахнулась, на шее сердито встопорщился гребень сверкающих чешуек.
Майор застыл на месте. Змея зашипела опять и взметнулась еще выше, ее тело изогнулось изящной волной. Зуга отступил на шаг, потом еще на один. Чешуйчатый гребень немного опустился. Он шагнул назад еще раз, и тугой лук змеиного тела расслабился, голова немного опустилась. Он, не останавливаясь, пятился спиной к выходу из пещеры. В последний миг перед тем, как каменный выступ закрыл амфитеатр от его глаз, Зуга увидел, как змея свернулась кольцами в сверкающий чешуйчатый клубок, не выпуская из любовных объятий своего смертоносного супруга.
На протяжении всего долгого пути назад, туда, где ждали Ян Черут с носильщиками, пророчество Умлимо, таинственное и необъяснимое, звучало у него в ушах.
Той ночью, сидя у костра, Зуга слово в слово записал его в дневнике, а позже сладковатый змеиный запах еще много дней преследовал его в кошмарах и щекотал ноздри.
Ветер стал переменчивым. По равнине, качаясь, плясали высокие желтые столбы «пыльных дьяволов». Смерчи на десятки метров поднимали в воздух листья и сухие клинки травы, потом ветер то стихал, и наваливалась изнуряющая полуденная жара, то снова налетал отовсюду. То и дело сильный порыв ветра задувал с севера, а в следующую минуту — не менее напористо — с юга.
Пока ветер так гулял, нечего было и думать поравняться со стадом слонов. Нередко, натыкаясь на горячий след, они откладывали тяжелые пожитки и раздевались для быстрого бега, но вдруг Зуга ощущал на потном затылке холодное прикосновение ветра, и в следующий миг из лесной чащи доносился встревоженный рев слонов. После первого сигнала тревоги слоны пускались бежать тем неторопливым, вразвалочку, галопом, какой они могли сохранять километр за километром, час за часом, и приблизиться к стаду было невозможно. Такой бег убьет человека, который попытается гнаться за слонами хотя бы несколько километров.
Поэтому за все дни, прошедшие после встречи майора с Умлимо, они не убили ни одного слона. Как-то раз, увидев свежий след, ведущий прямо на север, в сторону, противоположную той, куда он намеревался направиться в своих поисках, Зуга сам предложил не устраивать охоты. Весь остаток этого дня и на следующий день маленький готтентот что-то бормотал себе под нос, недовольный бесцельными на первый взгляд бросками на восток и снова на запад, которые они совершали по нехоженым, не отмеченным на карте диким местам.
С каждым днем жара становилась все нестерпимее, надвигался убийственный месяц, предшествующий наступлению сезона дождей. В предполуденные и послеполуденные часы даже у Зуги не было сил идти. Они находили тень погуще и бросались на землю, истекая потом, пытаясь уснуть, если поблизости не было буйволовых мух. Заговорить, вытереть пот со лба — для всего этого требовались неимоверные усилия. Пот струился по телу и высыхал на коже и одежде белыми кристалликами. От соли рубашка и брюки Зуги истлели и при первом же соприкосновении с колючками и корнями рвались, как бумага. Одежда Баллантайна постепенно превратилась в лохмотья оборванца, он накладывал заплаты и зашивал ее, пока от первоначальной ткани мало что осталось.
Он несколько раз нашивал на сапоги новую подошву из сыромятной кожи, взятой с внутренней поверхности слоновьего уха, а пояс и ремень слонового ружья чинил, используя куски недубленой шкуры буйвола.
Его фигура стала непривычно поджарой. Тяжелая охота выжгла с тела, рук и ног весь жир и лишнее мясо. Худоба зрительно увеличивала его рост, широкие костистые плечи переходили в узкую талию. Кожа потемнела от солнца, а волосы и борода выгорели и приобрели светло-золотистый оттенок. Волосы отросли до плеч, и Зуга подвязывал их на затылке кожаным шнурком. Он тщательно ухаживал за бородой и бакенбардами, подстригая их ножницами и завивая раскаленным лезвием охотничьего ножа.
Великолепная физическая форма давала ему ощущение радости бытия, предвкушение удачного окончания поисков гнало вперед, и дни казались слишком короткими. Когда наступала ночь, он падал на твердую землю и засыпал глубоким, без сновидений, освежающим сном младенца, просыпался задолго до первых проблесков зари и с нетерпением ждал новых открытий, которые принесет наступающий день.
Однако время шло. После каждой охоты мешки с порохом становились все легче, и, хотя он вырезал из трупов слонов свои ружейные пули и заново отливал их, они все равно были на исходе.
Драгоценный запас хинина истощался столь же быстро, а дожди приближались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181
Майор заметил, что покрывается потом. Несколько капель скатилось с виска на бороду. Необычайное ухаживание и совокупление длились всего несколько минут, на протяжении которых ни он, ни Умлимо не шелохнулись, но теперь жрица заговорила:
— Белый орел ринулся на каменных соколов и низверг их на землю. — Она помолчала — Орел снова поднимет их, и они улетят далеко.
Зуга склонился вперед, внимательно вслушиваясь.
— Покуда они не возвратятся, не будет мира в королевствах Мамбо и Мономотапа. Ибо белый орел будет воевать с черным быком, пока не вернутся в гнездо каменные соколы.
Пока прорицательница говорила, сплетенные в соитии тела продолжали медленно содрогаться, придавая ее словам непристойный, порочный оттенок.
— Поколение за поколением будет длиться война, орленок будет сражаться с теленком, белое — с черным, и черное с черным, пока не вернутся соколы. Пока не вернутся соколы.
Умлимо подняла узкие руки с розовыми ладонями и сняла с шеи гирлянду сплетенных змей. Она осторожно положила их на каменный пол пещеры и выпрямилась одним мимолетным движением. На маслянистом атласном теле сверкнули блики костра.
— Когда соколы вернутся, — колдунья простерла руки, и вслед за ними приподнялись круглые груди, — когда соколы вернутся, тогда на земле снова станут править мамбо — короли народа розви и мономотапы — короли народа каранга. — Она уронила руки, и груди тяжело осели. — Так говорит пророчество, — сказала Умлимо, отвернулась от костра и, выпрямив спину, скользящей походкой двинулась по неровному каменному полу. Обнаженные ягодицы покачивались в величавом ритме.
Она исчезла в темноте, окутывавшей один из рукавов пещеры.
— Постой! — крикнул вслед Зуга, вскочил на ноги и бросился за ней.
Огромная мамба-самка резко зашипела, словно пар в кипящем чайнике, и поднялась вверх, доставая головой до головы пришельца. Масляно-желтая пасть снова распахнулась, на шее сердито встопорщился гребень сверкающих чешуек.
Майор застыл на месте. Змея зашипела опять и взметнулась еще выше, ее тело изогнулось изящной волной. Зуга отступил на шаг, потом еще на один. Чешуйчатый гребень немного опустился. Он шагнул назад еще раз, и тугой лук змеиного тела расслабился, голова немного опустилась. Он, не останавливаясь, пятился спиной к выходу из пещеры. В последний миг перед тем, как каменный выступ закрыл амфитеатр от его глаз, Зуга увидел, как змея свернулась кольцами в сверкающий чешуйчатый клубок, не выпуская из любовных объятий своего смертоносного супруга.
На протяжении всего долгого пути назад, туда, где ждали Ян Черут с носильщиками, пророчество Умлимо, таинственное и необъяснимое, звучало у него в ушах.
Той ночью, сидя у костра, Зуга слово в слово записал его в дневнике, а позже сладковатый змеиный запах еще много дней преследовал его в кошмарах и щекотал ноздри.
Ветер стал переменчивым. По равнине, качаясь, плясали высокие желтые столбы «пыльных дьяволов». Смерчи на десятки метров поднимали в воздух листья и сухие клинки травы, потом ветер то стихал, и наваливалась изнуряющая полуденная жара, то снова налетал отовсюду. То и дело сильный порыв ветра задувал с севера, а в следующую минуту — не менее напористо — с юга.
Пока ветер так гулял, нечего было и думать поравняться со стадом слонов. Нередко, натыкаясь на горячий след, они откладывали тяжелые пожитки и раздевались для быстрого бега, но вдруг Зуга ощущал на потном затылке холодное прикосновение ветра, и в следующий миг из лесной чащи доносился встревоженный рев слонов. После первого сигнала тревоги слоны пускались бежать тем неторопливым, вразвалочку, галопом, какой они могли сохранять километр за километром, час за часом, и приблизиться к стаду было невозможно. Такой бег убьет человека, который попытается гнаться за слонами хотя бы несколько километров.
Поэтому за все дни, прошедшие после встречи майора с Умлимо, они не убили ни одного слона. Как-то раз, увидев свежий след, ведущий прямо на север, в сторону, противоположную той, куда он намеревался направиться в своих поисках, Зуга сам предложил не устраивать охоты. Весь остаток этого дня и на следующий день маленький готтентот что-то бормотал себе под нос, недовольный бесцельными на первый взгляд бросками на восток и снова на запад, которые они совершали по нехоженым, не отмеченным на карте диким местам.
С каждым днем жара становилась все нестерпимее, надвигался убийственный месяц, предшествующий наступлению сезона дождей. В предполуденные и послеполуденные часы даже у Зуги не было сил идти. Они находили тень погуще и бросались на землю, истекая потом, пытаясь уснуть, если поблизости не было буйволовых мух. Заговорить, вытереть пот со лба — для всего этого требовались неимоверные усилия. Пот струился по телу и высыхал на коже и одежде белыми кристалликами. От соли рубашка и брюки Зуги истлели и при первом же соприкосновении с колючками и корнями рвались, как бумага. Одежда Баллантайна постепенно превратилась в лохмотья оборванца, он накладывал заплаты и зашивал ее, пока от первоначальной ткани мало что осталось.
Он несколько раз нашивал на сапоги новую подошву из сыромятной кожи, взятой с внутренней поверхности слоновьего уха, а пояс и ремень слонового ружья чинил, используя куски недубленой шкуры буйвола.
Его фигура стала непривычно поджарой. Тяжелая охота выжгла с тела, рук и ног весь жир и лишнее мясо. Худоба зрительно увеличивала его рост, широкие костистые плечи переходили в узкую талию. Кожа потемнела от солнца, а волосы и борода выгорели и приобрели светло-золотистый оттенок. Волосы отросли до плеч, и Зуга подвязывал их на затылке кожаным шнурком. Он тщательно ухаживал за бородой и бакенбардами, подстригая их ножницами и завивая раскаленным лезвием охотничьего ножа.
Великолепная физическая форма давала ему ощущение радости бытия, предвкушение удачного окончания поисков гнало вперед, и дни казались слишком короткими. Когда наступала ночь, он падал на твердую землю и засыпал глубоким, без сновидений, освежающим сном младенца, просыпался задолго до первых проблесков зари и с нетерпением ждал новых открытий, которые принесет наступающий день.
Однако время шло. После каждой охоты мешки с порохом становились все легче, и, хотя он вырезал из трупов слонов свои ружейные пули и заново отливал их, они все равно были на исходе.
Драгоценный запас хинина истощался столь же быстро, а дожди приближались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181