Пусть они работорговцы, но она все-таки была врачом и давала клятву Гиппократа. Робин мало что могла сделать, но сделала все, что было в ее силах, и капитан-араб, больной и слабый, благодарил ее, лежа на циновке на открытой палубе.
— Да пребудет с вами Аллах, — шептал араб, — и да позволит он мне когда-нибудь отплатить за вашу доброту.
— И пусть Аллах укажет вам ошибочность вашего пути, — язвительно ответила ему Робин. — До ночи я пришлю вам свежей воды, но сейчас меня ждут другие несчастные, более заслуживающие моей заботы.
В последующие дни эпидемия развивалась своим неизбежным чередом. Слабые умирали, некоторые, снедаемые жаждой, выбирались из заброшенных бараков, ползли к глинистым отмелям в устье реки и наполняли животы соленой водой. От соли, попавшей в кровь, их тела скручивали чудовищные судороги, безумные вопли разносились над водой, как крики морских птиц, пока их не обрывал наступающий прилив. Поверхность реки бурлила от крокодилов, которые поднимались по течению, чтобы собрать свой чудовищный урожай.
Другие уползали в леса и рощи, и их, еще живых, окутывал красный покров из свирепых кочевых муравьев. Наутро их обглоданные скелеты сверкали белизной.
Кое-кто из выживших, вняв советам Робин, побрел на запад. Может быть, хоть кто-нибудь из них сумеет пройти длинный опасный путь и вернуться в опустевшие деревни разоренной страны, надеялась она.
Однако почти все выжившие после оспы были слишком слабы, чтобы куда-то идти, и совсем пали духом. Они оставались в жалких вонючих бараках, в полной зависимости от Робин и ее помощников, подававших им каждый глоток воды и мучной похлебки, и смотрели бессмысленными глазами больных зверей.
Кучи трупов в пальмовых рощах росли все выше, вонь становилась невыносимой. Робин слишком хорошо понимала, что последует дальше.
— Фронтовой мор, — объяснила доктор Манго Сент-Джону. — Он всегда начинается там, где не хоронят мертвых, где реки и колодцы забиты трупами. Если это начнется сейчас, не выживет никто. Все мы ослаблены и не сможем противостоять тифу и кишечным болезням. Пора уходить, мы спасли всех, кого могли. Нужно бежать, пока не начался новый мор, потому что это не оспа, от него нет защиты.
— Но почти все мои люди больны и слабы.
— В открытом океане они поправятся быстрее.
Манго Сент-Джон повернулся к Натаниэлю и спросил:
— Сколько рабов выжило?
— Больше восьмисот, спасибо госпоже.
— Завтра на заре начинаем грузить их на борт, — приказал он.
* * *
В ту ночь после наступления темноты Робин снова зашла к нему в каюту. Она не могла не прийти, и он ждал ее, Робин поняла это по мгновенно озарившей его лицо улыбке.
— Я уже начал бояться, что тебе больше нравится общество восьмисот больных рабов, — приветствовал он ее.
— Капитан Сент-Джон, я хочу снова воззвать к вам. Неужели вы, будучи христианином, откажетесь освободить эти бедные создания, дать им еды на обратный путь и проводить туда, откуда они…
Он перебил Робин. Его голос звучал легкомысленно, на губах блуждала все та же улыбка.
— А неужели ты так и не назовешь меня Манго? Так всегда и будешь звать капитаном Сент-Джоном?
Доктор не обратила внимания на его слова и продолжила:
— После всего, что они пережили, после ужасного похода с гор к побережью, после унизительного рабства и этого мора. Если вы согласитесь отпустить несчастных, я отведу их домой.
Капитан поднялся с брезентового кресла и подошел к ней. Из-за худобы и бледности американец казался выше, чем был на самом деле.
— Манго! — властно повелел Сент-Джон.
— Бог вас простит, я уверена, он простит ваши прошлые грехи против человечества…
— Манго! — прошептал Сент-Джон и положил руки ей на плечи.
Робин затрепетала, не в силах овладеть собой.
Капитан подвел ее к сундуку. Он был так худ, что Робин ощущала сквозь рубашку его ребра, она попыталась продолжить уговоры, но слова застряли у нее в горле. Он медленно склонился над ней, и доктор плотно зажмурила глаза и прижала руки к бокам, крепко стиснув кулаки.
— Скажи: Манго, — тихо приказал Сент-Джон и прижался к ней прохладными мягкими губами.
Ее трепет перешел в непроизвольную крупную дрожь. Под его поцелуем губы ее раскрылись, руки обвились вокруг его шеи.
— Манго, — всхлипнула она. — О Манго, Манго.
Ее приучали стыдиться обнаженного тела, но этот урок она усвоила плоховато, и со временем ее стыдливость улетучилась. Начало этому было положено в лекционных залах и анатомичках больницы Сент-Мэтью, продолжила дело Юба, маленькая голубка из племени матабеле. Ее неподдельный восторг перед собственной наготой передался Робин. Веселые купания, когда они по-детски резвились в прохладных зеленых водоемах, окончательно стряхнули с нее паутину стыдливости.
Теперь Манго Сент-Джон открыто восхищался ее телом, и это радовало Робин. Отнюдь не стыдясь, она наполнялась гордостью, неведомой доселе. Их любви уже не сопутствовала боль, между ними больше не было барьеров, и они, слившись воедино, то взлетали до гималайских высот, где дуют студеные ветры, то спускались в сладостные томительные глубины, где, казалось, тонули в меду, где все движения замедлялись, каждый вздох затягивался на целую вечность, где тела, влажные и горячие, теряли форму, как глина под руками малыша.
Ночь была коротка. Фитиль в лампе оплывал и коптил, но никто не позаботился его подрезать. Любовь словно наполнила их новой силой, прогнала лихорадку, слабость и изнеможение последних недель.
На рассвете на борт стали подниматься первые рабы, и звук их шагов вернул Робин к реальности, в тесную жаркую каюту на невольничьем корабле, стоявшем в устье реки, объятой миазмами лихорадки.
Она услышала шарканье босых ног и лязг невольничьих цепей; мужские голоса, грубые и нетерпеливые, все громче звучали на палубе у нее над головой.
— Поторопи их, а то будем загружаться всю неделю, — слышался голос Типпу.
Робин приподнялась на локте и посмотрела на Манго. Капитан лежал, закрыв глаза, но она знала, что он не спит.
— Теперь, — прошептала Робин, — теперь тебе ничего не остается, кроме как освободить их. После этой ночи ты стал другим, я знаю.
Ее захлестнула странная радость, рвение пророка, видящего перед собой новообращенного, за чью душу тот сражался с дьяволом и победил.
— Позови Типпу, — настаивала Робин, — и дай приказ освободить рабов.
Манго открыл глаза. Даже после долгой ночи, за которую ни один из них не сомкнул глаз, его взгляд был ясен. Резкую линию подбородка оттеняла свежеотросшая щетина, густая и темная. Он был великолепен, и она знала, что любит его.
— Позови Типпу, — повторила Робин, но он покачал головой тихо и немного растерянно.
— Ты все еще не поняла, — ответил Сент-Джон. — Это моя жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181
— Да пребудет с вами Аллах, — шептал араб, — и да позволит он мне когда-нибудь отплатить за вашу доброту.
— И пусть Аллах укажет вам ошибочность вашего пути, — язвительно ответила ему Робин. — До ночи я пришлю вам свежей воды, но сейчас меня ждут другие несчастные, более заслуживающие моей заботы.
В последующие дни эпидемия развивалась своим неизбежным чередом. Слабые умирали, некоторые, снедаемые жаждой, выбирались из заброшенных бараков, ползли к глинистым отмелям в устье реки и наполняли животы соленой водой. От соли, попавшей в кровь, их тела скручивали чудовищные судороги, безумные вопли разносились над водой, как крики морских птиц, пока их не обрывал наступающий прилив. Поверхность реки бурлила от крокодилов, которые поднимались по течению, чтобы собрать свой чудовищный урожай.
Другие уползали в леса и рощи, и их, еще живых, окутывал красный покров из свирепых кочевых муравьев. Наутро их обглоданные скелеты сверкали белизной.
Кое-кто из выживших, вняв советам Робин, побрел на запад. Может быть, хоть кто-нибудь из них сумеет пройти длинный опасный путь и вернуться в опустевшие деревни разоренной страны, надеялась она.
Однако почти все выжившие после оспы были слишком слабы, чтобы куда-то идти, и совсем пали духом. Они оставались в жалких вонючих бараках, в полной зависимости от Робин и ее помощников, подававших им каждый глоток воды и мучной похлебки, и смотрели бессмысленными глазами больных зверей.
Кучи трупов в пальмовых рощах росли все выше, вонь становилась невыносимой. Робин слишком хорошо понимала, что последует дальше.
— Фронтовой мор, — объяснила доктор Манго Сент-Джону. — Он всегда начинается там, где не хоронят мертвых, где реки и колодцы забиты трупами. Если это начнется сейчас, не выживет никто. Все мы ослаблены и не сможем противостоять тифу и кишечным болезням. Пора уходить, мы спасли всех, кого могли. Нужно бежать, пока не начался новый мор, потому что это не оспа, от него нет защиты.
— Но почти все мои люди больны и слабы.
— В открытом океане они поправятся быстрее.
Манго Сент-Джон повернулся к Натаниэлю и спросил:
— Сколько рабов выжило?
— Больше восьмисот, спасибо госпоже.
— Завтра на заре начинаем грузить их на борт, — приказал он.
* * *
В ту ночь после наступления темноты Робин снова зашла к нему в каюту. Она не могла не прийти, и он ждал ее, Робин поняла это по мгновенно озарившей его лицо улыбке.
— Я уже начал бояться, что тебе больше нравится общество восьмисот больных рабов, — приветствовал он ее.
— Капитан Сент-Джон, я хочу снова воззвать к вам. Неужели вы, будучи христианином, откажетесь освободить эти бедные создания, дать им еды на обратный путь и проводить туда, откуда они…
Он перебил Робин. Его голос звучал легкомысленно, на губах блуждала все та же улыбка.
— А неужели ты так и не назовешь меня Манго? Так всегда и будешь звать капитаном Сент-Джоном?
Доктор не обратила внимания на его слова и продолжила:
— После всего, что они пережили, после ужасного похода с гор к побережью, после унизительного рабства и этого мора. Если вы согласитесь отпустить несчастных, я отведу их домой.
Капитан поднялся с брезентового кресла и подошел к ней. Из-за худобы и бледности американец казался выше, чем был на самом деле.
— Манго! — властно повелел Сент-Джон.
— Бог вас простит, я уверена, он простит ваши прошлые грехи против человечества…
— Манго! — прошептал Сент-Джон и положил руки ей на плечи.
Робин затрепетала, не в силах овладеть собой.
Капитан подвел ее к сундуку. Он был так худ, что Робин ощущала сквозь рубашку его ребра, она попыталась продолжить уговоры, но слова застряли у нее в горле. Он медленно склонился над ней, и доктор плотно зажмурила глаза и прижала руки к бокам, крепко стиснув кулаки.
— Скажи: Манго, — тихо приказал Сент-Джон и прижался к ней прохладными мягкими губами.
Ее трепет перешел в непроизвольную крупную дрожь. Под его поцелуем губы ее раскрылись, руки обвились вокруг его шеи.
— Манго, — всхлипнула она. — О Манго, Манго.
Ее приучали стыдиться обнаженного тела, но этот урок она усвоила плоховато, и со временем ее стыдливость улетучилась. Начало этому было положено в лекционных залах и анатомичках больницы Сент-Мэтью, продолжила дело Юба, маленькая голубка из племени матабеле. Ее неподдельный восторг перед собственной наготой передался Робин. Веселые купания, когда они по-детски резвились в прохладных зеленых водоемах, окончательно стряхнули с нее паутину стыдливости.
Теперь Манго Сент-Джон открыто восхищался ее телом, и это радовало Робин. Отнюдь не стыдясь, она наполнялась гордостью, неведомой доселе. Их любви уже не сопутствовала боль, между ними больше не было барьеров, и они, слившись воедино, то взлетали до гималайских высот, где дуют студеные ветры, то спускались в сладостные томительные глубины, где, казалось, тонули в меду, где все движения замедлялись, каждый вздох затягивался на целую вечность, где тела, влажные и горячие, теряли форму, как глина под руками малыша.
Ночь была коротка. Фитиль в лампе оплывал и коптил, но никто не позаботился его подрезать. Любовь словно наполнила их новой силой, прогнала лихорадку, слабость и изнеможение последних недель.
На рассвете на борт стали подниматься первые рабы, и звук их шагов вернул Робин к реальности, в тесную жаркую каюту на невольничьем корабле, стоявшем в устье реки, объятой миазмами лихорадки.
Она услышала шарканье босых ног и лязг невольничьих цепей; мужские голоса, грубые и нетерпеливые, все громче звучали на палубе у нее над головой.
— Поторопи их, а то будем загружаться всю неделю, — слышался голос Типпу.
Робин приподнялась на локте и посмотрела на Манго. Капитан лежал, закрыв глаза, но она знала, что он не спит.
— Теперь, — прошептала Робин, — теперь тебе ничего не остается, кроме как освободить их. После этой ночи ты стал другим, я знаю.
Ее захлестнула странная радость, рвение пророка, видящего перед собой новообращенного, за чью душу тот сражался с дьяволом и победил.
— Позови Типпу, — настаивала Робин, — и дай приказ освободить рабов.
Манго открыл глаза. Даже после долгой ночи, за которую ни один из них не сомкнул глаз, его взгляд был ясен. Резкую линию подбородка оттеняла свежеотросшая щетина, густая и темная. Он был великолепен, и она знала, что любит его.
— Позови Типпу, — повторила Робин, но он покачал головой тихо и немного растерянно.
— Ты все еще не поняла, — ответил Сент-Джон. — Это моя жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181