Отряд отошел на сотню шагов; на Камачо вдруг нахлынуло сострадание. Много лет они сражались, шли и распутничали бок о бок с умиравшим. Он вернулся.
Тот встретил его измученной усмешкой, от которой потрескались запекшиеся губы. Камачо ответил своей обычной сияющей улыбкой и бросил ему на колени заряженный пистолет.
— Будет лучше, если ты пустишь его в дело прежде, чем ночью тебя найдут гиены, — сказал он.
— Ужасно хочется пить, — проскрежетал умирающий, и из глубокой трещины на нижней губе выступила бусинка крови, яркая, как императорский рубин. Он впился глазами в девятилитровую бутыль с водой, висевшую на бедре Перейры.
Камачо передвинул бутыль на поясе так, чтобы ее не было видно. Содержимое соблазнительно булькнуло.
— Постарайся об этом не думать, — посоветовал он.
Существовала грань, где кончалось сострадание и начиналась глупость. Кто знает, когда и где они в следующий раз найдут воду? В этой проклятой Богом пустыне вода была ценностью, и не следовало попусту переводить ее на того, кто все равно почти что мертв.
Камачо успокаивающе похлопал бывшего приятеля по плечу, одарил последней очаровательной улыбкой и вразвалочку зашагал прочь сквозь кусты терновника, тихо насвистывая и сдвинув набекрень фетровую шляпу.
— Камачито вернулся, чтобы посмотреть, не забыли ли мы чего, — приветствовал его одноглазый абиссинец, когда он поравнялся с колонной, и все расхохотались.
Настроение у них было отличное, бутыли с водой наполнены больше чем наполовину, а впереди, как призрачный болотный огонек, маячила перспектива богатой добычи.
Но передвигаться становилось все труднее и труднее. Камачо еще не доводилось ходить по такой пересеченной и изрытой местности. Приходилось карабкаться на скалистый склон, потом прорубаться вниз сквозь цепкие кусты терновника к следующему сухому речному руслу, и снова вверх.
Кроме того, вполне могло оказаться, что либо англичанин передумал и все-таки направился на север от Замбези, в таком случае они его упустили, либо — и от этой мысли у Камачо мороз продирал по коже — они пересекли след каравана рано утром или поздно вечером и в полутьме не смогли его разглядеть. Совершить такую ошибку было легко, каждый день они пересекали сотни звериных троп, а след могло затоптать стадо зверей или занес один из свирепых коротких смерчей, пыльных дьяволов, что опустошают долину в это время года.
В довершение всех несчастий Камачо его банда благородных воинов находилась на грани мятежа. Начались открытые разговоры о том, чтобы повернуть назад. Мол, нет никакого англичанина и каравана с сокровищами, а если и есть, он уже далеко и с каждым днем уходит все дальше. Они устали карабкаться вверх-вниз по гребням и оврагам, вода иссякла, и поддерживать дух предприятия стало нелегко. Зачинщики то и дело напоминали остальным, что в их отсутствие полагающаяся всем доля в прибылях каравана разлетится в пух и прах. Пятьдесят рабов в руках стоят больше, чем сто мифических англичан впереди. Находилось множество веских причин, чтобы вернуться.
Перейре, в свою очередь, возвращаться было незачем, его ждал разве что гнев единокровного брата. Кроме того, ему нужно было уладить одно дело, нет, даже два. Он надеялся, что они устроят так, чтобы англичанин с сестрой остались в живых, особенно женщина. Несмотря на жару и жажду, стоило ему вспомнить ее в мужских брюках, как в паху все наливалось тяжестью. Он с усилием вернулся к действительности и взглянул через плечо на расхристанную цепочку бандитов.
Надо будет убить одного из них, решил он несколько часов назад. Чертовы пожиратели падали, это единственный язык, который они понимают. Нужно дать им урок, чтобы держали носы выше и шагали веселей.
Он уже решил, кого изберет. Больше всех болтал и красноречивее всех ратовал за возвращение на побережье одноглазый абиссинец, слепой на левый глаз. Сложность заключалась в том, что работу нужно было сделать чисто. Впечатление на его людей произведет нож, а не ружье. Но абиссинец не позволял никому подходить к себе близко с незрячей стороны. Стараясь не выдать себя, Камачо несколько раз пытался подкрасться к нему слева, но всякий раз абиссинец поворачивал к нему голову с густой шевелюрой курчавых волос и ухмылялся, а из пустой глазницы по щеке текли слезы.
Камачо, однако, был человеком настойчивым и изобретательным. Португалец заметил, что едва он выходил из слепого пятна абиссинца, как тот расслаблялся и становился болтливым и высокомерным. Камачо еще дважды пытался подойти слева, и дважды абиссинец поворачивался и встречал его холодным неподвижным взглядом. Перейра вырабатывал у жертвы привычку, приучая к тому, что угроза может подступить только слева, и однажды утром, когда все остановились, Камачо демонстративно присел на корточки справа. Абиссинец ухмыльнулся и рукавом вытер горлышко почти пустой бутыли с водой.
— Все. Дальше я не пойду, — объявил одноглазый на довольно беглом португальском. — Клянусь святыми ранами Христовыми. — Он коснулся коптского золотого креста, висевшего у него на шее. — Шагу не ступлю. Я иду назад.
Обмахиваясь фетровой шляпой, Камачо пожал плечами и ответил на холодную ухмылку лучезарной улыбкой.
— Тогда выпьем за твой уход. — Свободной рукой он поднял свою бутыль с водой и слегка потряс. Влаги там было с чашку, не больше. Все инстинктивно уставились на бутыль. Вода означала жизнь, даже единственный глаз абиссинца впился в сосуд.
Бутыль выскользнула из пальцев вожака. Это произошло будто невзначай, она откатилась к ноге абиссинца, и чистая вода с бульканьем потекла на спеченную землю. Вскрикнув, абиссинец нагнулся и потянулся к бутыли правой рукой — рукой, державшей нож.
Никто не заметил, как шевельнулся Камачо. Свое оружие он держал в подкладке фетровой шляпы. Вдруг стальное лезвие мелькнуло позади правого уха абиссинца, и вот уже из его головы торчит лишь костяная рукоять. Абиссинец озадаченно поднял руку и потрогал рукоять ножа, мигнул единственным глазом, открыл рот, плотно его закрыл и рухнул лицом вниз прямо на бутыль с водой.
Камачо стоял над ним, сжимая в обеих руках пистолеты со взведенными курками.
— Кто еще хочет поклясться святыми ранами Христовыми? — улыбнулся он, сверкнув крупными белыми зубами. — Никто? Очень хорошо, тогда поклянусь я. Клянусь давно утраченной девственностью ваших сестер, которую они продавали сотни раз по эскудо за пучок. — Такое кощунство потрясло даже этих видавших виды людей. — Клянусь вашим вялым жалким мужским достоинством, которое я бы с удовольствием отстрелил. — Вдруг он запнулся на полуслове.
В тихом воздухе знойного утра прозвучал тихий хлопок, такой далекий и слабый, что в первый момент никто из них не распознал ведущейся ружейной стрельбы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181