«У-у-ау! У-у-ау!» — крик, давно ставший привычным всем обитателям лагеря, так что едва ли кто-нибудь из них обратил на него внимание.
Движение вокруг лагерных, костров постепенно стихло, людские голоса зазвучали сонно и неразборчиво, костры погасли, в лагерь вползла темнота, и вместе с ней подкралась гиена.
Дважды гиена, внезапно заслышав громкий голос, обращалась в паническое бегство и скрывалась в кустах. Наступала тишина, она набиралась смелости и ползла обратно. Далеко за полночь зверь нашел в колючей изгороди слабое место и тихо, крадучись, пролез в щель.
Запах вел его прямо под открытый навес в центре огороженной площадки. Припав брюхом к земле, зверь, похожий на огромную собаку, подкрадывался все ближе и ближе.
Робин уснула, не раздеваясь, сидя возле носилок отца; измученная усталостью, тревогой и чувством вины, она уронила голову на сложенные руки, и сон сморил доктора.
Ее разбудили громкие крики отца. Лагерь окутывала непроглядная тьма, и на миг Робин почудилось, что она спит и видит кошмар. Доктор в панике вскочила на ноги, не понимая, где находится, и склонилась над носилками. Руки наткнулись на что-то большое и волосатое, вонявшее смертью и экскрементами, и этот запах тошнотворно смешивался со зловонием отцовской ноги.
Она завизжала, и зверь зарычал, приглушенно, сквозь стиснутые челюсти — так рычит волкодав, грызущий кость. Крики старика Баллантайна и ее визг подняли на ноги весь лагерь. Кто-то ткнул в пепел сторожевого костра факелом из сухой травы. Факел вспыхнул, и после полной темноты оранжевое пламя показалось ярким, как полуденное солнце.
Огромный горбатый зверь выволок Фуллера из носилок вместе с грудой одеял и тряпок. Он вцепился ему в ноги, и Робин услышала, как под могучими челюстями затрещали кости. Обезумев, доктор схватила топор, лежавший возле кучи дров, и ударила по темному бесформенному телу. От удара топор чуть не выпал из руки, гиена сдавленно взвыла.
От темноты и голода зверь осмелел. Сквозь одеяла просачивался вкус мяса; ощутив его, он не собирался выпускать добычу.
Зверь повернулся и зарычал на Робин. В свете пламени большие круглые глаза сверкали желтым огнем, ужасные желтые клыки вцепились в рукоятку топора, как челюсти капкана, в каких-то двух-трех сантиметрах от пальцев Робин. Самец старался вырвать топор у нее из рук, потом вернулся к добыче и снова сжал челюсти на истерзанном теле. Фуллер Баллантайн был так истощен, что стал легким, как ребенок, и гиена быстро потащила его к пролому в колючей изгороди.
Крича и зовя на помощь, женщина рванулась за зверем и схватила отца за плечи, а гиена вцепилась ему в живот. Женщина и зверь вырывали его друг у друга, гиена присела на задние лапы, ее шея вытянулась, тупые желтые клыки раздирали живот Фуллера Баллантайна.
Капрал-готтентот, одетый только в незастегнутые брюки, подбежал к огню, размахивая ружьем.
— Помогите, — визжала Робин.
Гиена подбиралась к колючей изгороди, ноги доктора скользили в пыли, и она не могла больше удерживать отца.
— Не стрелять! — завопила Робин. — Не стрелять!
Выстрел был опаснее, чем сам зверь.
Капрал подбежал и ударил гиену ружейным прикладом по голове. Раздался треск дерева и кости, и зверь разжал челюсти. Природная трусость наконец взяла верх над жадностью. Гиена неуклюже выбралась сквозь пролом в колючей изгороди и исчезла в ночи.
— О Боже милосердный, — прошептала Робин, когда отца несли обратно к носилкам. — Разве он мало страдал?
Фуллер Баллантайн прожил почти всю ночь. За час до зари этот крепкий и упорный человек расстался с жизнью, так и не придя в сознание. С ним умерла легенда, ушла целая эпоха. Робин словно оцепенела, все происходящее казалось ей нереальным. Она обмыла хрупкое бренное тело и обрядила для похорон.
Его похоронили у подножия дерева мукуси. Робин вырезала на коре:
ФУЛЛЕР МОРРИС БАЛЛАНТАЙН
3 ноября 1788 — 17 октября 1860
В те дни гиганты жили на Земле
Робин хотелось бы выгравировать эти слова в мраморе. Хотелось забальзамировать тело и отвезти туда, где оно должно находиться, — в Вестминстерское аббатство. Хотелось, чтобы перед смертью он хоть раз очнулся и узнал ее, хотелось облегчить его страдания. Робин снедало горе и терзало чувство вины.
Три дня они не сворачивали лагерь близ Дороги Гиены, и все три дня дочь Фуллера Баллантайна отрешенно просидела у свежего могильного холма под деревом мукуси. Она прогнала старого Карангу и даже маленькую Юбу: ей хотелось побыть одной.
На третий день Робин опустилась возле могилы на колени и произнесла вслух:
— В память о тебе, дорогой отец, приношу клятву. Клянусь, что, как и ты, посвящу всю жизнь этой земле и ее людям.
Она поднялась на ноги и стиснула зубы. Время траура миновало. Предстояло выполнить свой долг — спуститься по Дороге Гиены к морю и донести до всего мира свидетельства о чудовищах, которые по ней ходят.
Когда львы охотятся, антилопы это чувствуют. Их охватывает беспокойство; они щиплют траву урывками, каждые несколько секунд вскидывают головы, увенчанные изящными рогами, и застывают в чуткой недвижности, как не умеет никто, кроме антилоп, и только широкие, раструбами, уши непрестанно шевелятся; потом, едва касаясь земли, как горсть брошенных костей, с настороженным фырканьем рассыпаются по травянистой равнине — они чувствуют опасность, но не знают, с какой стороны она придет.
Старый Каранга обладал тем же инстинктом — ведь он был машона, пожирателем грязи, и поэтому, естественно, представлял собой добычу. Он первый почувствовал, что где-то поблизости ходят матабеле. Старик замолчал, встревожился и стал внимательнее смотреть по сторонам, чем заразил и остальных носильщиков.
Робин заметила, как он подобрал в траве обломанное перо страуса и с мрачным видом рассматривал его, поджимая губы и что-то бормоча про себя. Такое перо не могло выпасть из крыла птицы.
Ночью Каранга высказал свои страхи Робин.
— Они здесь, убийцы женщин, похитители детей… — Старик сплюнул в костер с показной храбростью, пустой, как ствол мертвого дерева.
— Ты под моей защитой, — успокоила его Робин. — Ты и весь караван.
Боевой отряд матабеле появился перед ними неожиданно, на заре — матабеле всегда нападают в эти часы.
Они выросли как из-под земли и окружили лагерь — могучая фаланга пятнистых щитов и качающихся перьев. В лучах восходящего солнца поблескивали широкие лезвия ассегаев. Старый Каранга растворился в ночи, с ним исчезли и все носильщики. В лагере не осталось никого, кроме готтентотов.
Предостережения Каранги оказались ненапрасными: все готтентоты выстроились за оградой с ружьями на изготовку, примкнув штыки.
Матабеле, окружившие лагерь, стояли молча, словно статуи из черного мрамора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181
Движение вокруг лагерных, костров постепенно стихло, людские голоса зазвучали сонно и неразборчиво, костры погасли, в лагерь вползла темнота, и вместе с ней подкралась гиена.
Дважды гиена, внезапно заслышав громкий голос, обращалась в паническое бегство и скрывалась в кустах. Наступала тишина, она набиралась смелости и ползла обратно. Далеко за полночь зверь нашел в колючей изгороди слабое место и тихо, крадучись, пролез в щель.
Запах вел его прямо под открытый навес в центре огороженной площадки. Припав брюхом к земле, зверь, похожий на огромную собаку, подкрадывался все ближе и ближе.
Робин уснула, не раздеваясь, сидя возле носилок отца; измученная усталостью, тревогой и чувством вины, она уронила голову на сложенные руки, и сон сморил доктора.
Ее разбудили громкие крики отца. Лагерь окутывала непроглядная тьма, и на миг Робин почудилось, что она спит и видит кошмар. Доктор в панике вскочила на ноги, не понимая, где находится, и склонилась над носилками. Руки наткнулись на что-то большое и волосатое, вонявшее смертью и экскрементами, и этот запах тошнотворно смешивался со зловонием отцовской ноги.
Она завизжала, и зверь зарычал, приглушенно, сквозь стиснутые челюсти — так рычит волкодав, грызущий кость. Крики старика Баллантайна и ее визг подняли на ноги весь лагерь. Кто-то ткнул в пепел сторожевого костра факелом из сухой травы. Факел вспыхнул, и после полной темноты оранжевое пламя показалось ярким, как полуденное солнце.
Огромный горбатый зверь выволок Фуллера из носилок вместе с грудой одеял и тряпок. Он вцепился ему в ноги, и Робин услышала, как под могучими челюстями затрещали кости. Обезумев, доктор схватила топор, лежавший возле кучи дров, и ударила по темному бесформенному телу. От удара топор чуть не выпал из руки, гиена сдавленно взвыла.
От темноты и голода зверь осмелел. Сквозь одеяла просачивался вкус мяса; ощутив его, он не собирался выпускать добычу.
Зверь повернулся и зарычал на Робин. В свете пламени большие круглые глаза сверкали желтым огнем, ужасные желтые клыки вцепились в рукоятку топора, как челюсти капкана, в каких-то двух-трех сантиметрах от пальцев Робин. Самец старался вырвать топор у нее из рук, потом вернулся к добыче и снова сжал челюсти на истерзанном теле. Фуллер Баллантайн был так истощен, что стал легким, как ребенок, и гиена быстро потащила его к пролому в колючей изгороди.
Крича и зовя на помощь, женщина рванулась за зверем и схватила отца за плечи, а гиена вцепилась ему в живот. Женщина и зверь вырывали его друг у друга, гиена присела на задние лапы, ее шея вытянулась, тупые желтые клыки раздирали живот Фуллера Баллантайна.
Капрал-готтентот, одетый только в незастегнутые брюки, подбежал к огню, размахивая ружьем.
— Помогите, — визжала Робин.
Гиена подбиралась к колючей изгороди, ноги доктора скользили в пыли, и она не могла больше удерживать отца.
— Не стрелять! — завопила Робин. — Не стрелять!
Выстрел был опаснее, чем сам зверь.
Капрал подбежал и ударил гиену ружейным прикладом по голове. Раздался треск дерева и кости, и зверь разжал челюсти. Природная трусость наконец взяла верх над жадностью. Гиена неуклюже выбралась сквозь пролом в колючей изгороди и исчезла в ночи.
— О Боже милосердный, — прошептала Робин, когда отца несли обратно к носилкам. — Разве он мало страдал?
Фуллер Баллантайн прожил почти всю ночь. За час до зари этот крепкий и упорный человек расстался с жизнью, так и не придя в сознание. С ним умерла легенда, ушла целая эпоха. Робин словно оцепенела, все происходящее казалось ей нереальным. Она обмыла хрупкое бренное тело и обрядила для похорон.
Его похоронили у подножия дерева мукуси. Робин вырезала на коре:
ФУЛЛЕР МОРРИС БАЛЛАНТАЙН
3 ноября 1788 — 17 октября 1860
В те дни гиганты жили на Земле
Робин хотелось бы выгравировать эти слова в мраморе. Хотелось забальзамировать тело и отвезти туда, где оно должно находиться, — в Вестминстерское аббатство. Хотелось, чтобы перед смертью он хоть раз очнулся и узнал ее, хотелось облегчить его страдания. Робин снедало горе и терзало чувство вины.
Три дня они не сворачивали лагерь близ Дороги Гиены, и все три дня дочь Фуллера Баллантайна отрешенно просидела у свежего могильного холма под деревом мукуси. Она прогнала старого Карангу и даже маленькую Юбу: ей хотелось побыть одной.
На третий день Робин опустилась возле могилы на колени и произнесла вслух:
— В память о тебе, дорогой отец, приношу клятву. Клянусь, что, как и ты, посвящу всю жизнь этой земле и ее людям.
Она поднялась на ноги и стиснула зубы. Время траура миновало. Предстояло выполнить свой долг — спуститься по Дороге Гиены к морю и донести до всего мира свидетельства о чудовищах, которые по ней ходят.
Когда львы охотятся, антилопы это чувствуют. Их охватывает беспокойство; они щиплют траву урывками, каждые несколько секунд вскидывают головы, увенчанные изящными рогами, и застывают в чуткой недвижности, как не умеет никто, кроме антилоп, и только широкие, раструбами, уши непрестанно шевелятся; потом, едва касаясь земли, как горсть брошенных костей, с настороженным фырканьем рассыпаются по травянистой равнине — они чувствуют опасность, но не знают, с какой стороны она придет.
Старый Каранга обладал тем же инстинктом — ведь он был машона, пожирателем грязи, и поэтому, естественно, представлял собой добычу. Он первый почувствовал, что где-то поблизости ходят матабеле. Старик замолчал, встревожился и стал внимательнее смотреть по сторонам, чем заразил и остальных носильщиков.
Робин заметила, как он подобрал в траве обломанное перо страуса и с мрачным видом рассматривал его, поджимая губы и что-то бормоча про себя. Такое перо не могло выпасть из крыла птицы.
Ночью Каранга высказал свои страхи Робин.
— Они здесь, убийцы женщин, похитители детей… — Старик сплюнул в костер с показной храбростью, пустой, как ствол мертвого дерева.
— Ты под моей защитой, — успокоила его Робин. — Ты и весь караван.
Боевой отряд матабеле появился перед ними неожиданно, на заре — матабеле всегда нападают в эти часы.
Они выросли как из-под земли и окружили лагерь — могучая фаланга пятнистых щитов и качающихся перьев. В лучах восходящего солнца поблескивали широкие лезвия ассегаев. Старый Каранга растворился в ночи, с ним исчезли и все носильщики. В лагере не осталось никого, кроме готтентотов.
Предостережения Каранги оказались ненапрасными: все готтентоты выстроились за оградой с ружьями на изготовку, примкнув штыки.
Матабеле, окружившие лагерь, стояли молча, словно статуи из черного мрамора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181